Граф Игнатьев в своих записках во время русско-японской войны отмечал, что в Маньчжурии даже деревни все огорожены стенами. Невысокими, глинобитными. Но в зимнее время при тамошних морозах русская шрапнель эти стенки не пробивала.
Здесь у меня шрапнели нет, а на Руси все селения тоже в стенах. Не глиняных, конечно, - деревянных. Разных высоты, плотности, конструкции. В данном конкретном случае - ни рва, ни вала. Частокол из заострённых брёвен в два роста. Не сильно крепкая крепость. От малого ватажка, может, и отобьются. От большого - вряд ли. Про дружину княжескую и разговора нет. Такие стены ставятся больше от зверя - от лис да хорьков. Чтоб кур не воровали. А больше - от своих. Чтоб собственная живность не ушла.
Для чего Великая Китайская поставлена? Для защиты от кочевников. Кочевники пришли? Караулы только ворота держат - перелазьте где хотите. Но... коней не перетянуть. А много степняк без коня навоюет? А и навоюет - как назад? Ни хабар, ни полон... Главное - скот угнанный в степь не перетащить. И от своих очень помогает. Мало кто голым да пешим побежит из Поднебесной в Степь.
Мда... Ватажок взять может. Но - не объехать. За деревней на речке видно брод. Мне бы на ту сторону... Можно. Но только через ворота. Ворота открыты. Но в воротах - воротники. Стража. Местные ополченцы в каких-то... тигелях? Пока я соображал, конёк уже на открытое место вышел, нас заметили. Поворачивать? Совсем худо будет... Вообщем, дотащились до ворот. Дальше, как положено, допрос с досмотром переходящий в тоже самое, но - "с пристрастием".
Ни слова неправды. Десятник подходит. Ну и морда лица у него... Хоть прикуривай.
-- Откуда?
-- Оттуда. Из-за Десны. Попали под поганых. Всех порубили, мы вот вылезли.
-- А конь?
-- Поганые хутор сожгли. Всех вырезали. Вот - подобрал. На сгоревшем.
Что хутор половцы сожгли - правда. А что подобрал на другом, который сам же и запалил, - уточнять не обязательно.
-- Значит не твоё. А много тут чего. И конёк добрый. Мне в хозяйстве в самый раз будет.
Так. "Грабь награбленное" в исполнении стражников 12 века.
-- О, да здесь и баба есть. А бабёнка-то ничего.
Никогда не буду путешествовать с женщинами. Особенно - с красивыми по местным меркам. А он ей уже и губы раздвинул - зубы смотрит. Даже на хуторе дед так не делал. Марьяша молчит, только глазами моргает. Глаза у неё... Ничего она не понимает. А мужик уже и тулуп поднял. Рубаху у неё на груди оттянул.
-- Ишь ты, какое богачество. Мне как раз и батрачка к коню нужна.
У меня снова бешенство подступает. Аккуратненько так дрючком руку его подцепил.
-- Руки убери. Это боярыня Марьяна Акимовна, дочь смоленского сотника Акима Рябины, жена вашего черниговского боярина Храбрита Смушковича.
-- Чего? Ты, бл... сопля, в меня палкой?! Я тя в бараний рог...
Вот тебе и "пусть прогнётся". Сейчас меня с телеги собьют и будут пинать. Долго и больно. Тут еще один из стражников вступил:
-- Не ори (десятнику). Какого такого Акима Рябины дочка? (это мне)
-- Акима Яновича. Сотника лучников в дружине смоленского князя Ростислава Мстиславича.
-- Ивашко! Да чё ты слушаешь! Да брехня это все! (это десятник возражает) Какой сотник? Не знаю никакого сотника. Тут полная телега барахла и баба мягкая. Слышь, мужики. Тихонькая. Безотказная. Заводи в ворота и ко мне на двор. И вечером - всех в гости прошу.
-- Сказано - замолчь. Ты в на Угру ходил? А меня там смоленцы стрелой пробили. Насквозь. После боя пошли стрелы свои по полю собирать. Меня хотели дорезать и стрелу вырубить. Сотник их не дал. Расщедрился и велел наконечник обломать и стрелу вытащить. Так что я ему жизнью обязан. Сотнику смоленских стрелков Акиму Рябине. Так что, дочка его поедет куда ей надобно безо всякого ущербу. Ещё чего вякнешь? (последнее - персонально десятнику).
Ответом было всеобщий ропот под названием "дык мы чё? Дык мы понимам". Неожиданный заступник подхватил моего конька под уздцы и пошёл в ворота.
-- Эта... Марья. Чего с ней?
-- На болоте воды хватанула. Но жар вчера кончился. Просто ослабела сильно.
-- А куда ты её тянешь?
-- К отцу её. У него на Угре хутор.
-- Вот что, малой, переночуете сегодня у меня. Дорога неблизкая, баба больная. Отдохнёте.
Подворье небогатое, выскочила женщина, по виду - татарка. В смысле - половчанка. Начала ругаться на мужа по-половецки. Она, видно, думала, что я по-половецки не понимаю. А я, спасибо Фатиме покойной, понимаю. Но не все. Когда я влез с уточнением какой именно продукт производства шелудивой кобылы есть наиболее достойная пища для пропитания её мужа, - она... замолчала. Но Марьяшу подхватила. На пару с ней отвели болезную в дом. Когда вернулся - мужик с удивлением рассматривал мои узлы на упряже. Только головой качает. Конечно, ему чудно. На одном ремне и морской простенький, которым концы на яхтах вяжут, и хитрый "гаремный", которым Фатима непослушных наложниц успокаивала...
Я и не распаковывался. "Заступник" позвал меня в кухню, бражки жбан достал. Его жена, было, рот открыла... и закрыла. Не дело бабе мужа при посторонних окорачивать. А вот уха сварена у неё - объедение.
Мужик начал рассказывать, я наворачивал за обе щеки и слушал обычную для "здесь и сейчас" историю.
Жил-был парень молодой. Оставил он отца с матерью и пошёл мир божий посмотреть. Дошёл до Новгорода-Северского, это тоже на Десне, только выше, и попал в княжью дружину. Сперва конюхом, потом отроком, потом гриднем. Парень был не дурак, здоровый и ловкий. В начальники не лез, но своё дело знал. Ходил с князем Святославом Ольговичем, которого упорно называл "Свояком". Я сперва сдуру решил, что они и вправду родственники-свойственники. Потом дошло. И вообще, мог бы сразу догадаться - где князь, а где конюх.
Был Ивашко в бою у Надова озера, когда изменившие присяге кияне, ударили в спину черниговским и северским полкам. Боя, после которого у Свояка брат и племянник попали в плен к Изе Волынскому. Свояк тогда выскочил. И Ивашко с ним. А потом, клявшиеся в любви и дружбе Давидовичи Черниговские предали Свояка. Была осада Новгорода-Северского черниговцами и подошедшими из-за Киева берендеями. Был жестокий, но неудачный штурм. С последующим, как здесь принято, полным выжиганием и разорением окрестностей своими же соседями-черниговцами.
Ивашко начал плакать, вспоминая, как стоял на городской стене, а вокруг по всему горизонту серого осеннего утра стояла сплошная дымовая пелена от горевших весей. Там у него погибла... женщина. Любимая. Вместе с маленьким сыном. Не захотела убежать в город - "свои же - что они мне сделают". Изобьют, изнасилуют, зарежут, кинут в огонь. Вместе с сыном. Ничего особенного - такой здесь обычай. Нормальный русский, исконно-посконный.
Потом был страшный, бедственный исход из Новгорода-Северского. Зимой, с обозом, полным баб и детей. С трёхтысячной конной дружиной Изи Черниговского за спиной. Ивашко вспоминал, как изо дня в день сдерживали передовых Изиного войска, сходились, рубились, позволяя обозу отойти подальше. Уже не ради своих, убитых, сожжённых. Ради таких же семей других гридней. И откатывались, теряя друзей, товарищей боевых, когда подходили основные силы черниговцев.
Свояк перехитрил Изю. Увёл-таки людей своих. И довёл к Корачеву в верховьях Оки. Там, в середине января, в лютые морозы, заманил, поймал-таки черниговские дружины. Разметал их по лесу. Но силёнок маловато - сам зажёг Корачев и ушёл. "За лес, в вятичи". В маленькие голодные глухие лесные деревушки. С толпой женщин, детей, раненых.
Казалось - все. Скис князь. Будет теперь туда-сюда бегать, хлебушка выпрашивать. И помрёт тихонько, где-нибудь в лесной избушке. Но... Бешеная кровь "Гореславича" покоя не даёт. Свояк предложил Долгорукому Киев. То, что Киев не его - плевать. То, что в Киеве сидит Изя Волынский - плевать. "Оно моё потому что "лествица". Старший брат был Великим Князем - помер. Средний был - постригли в монахи. Теперь моя очередь. Уступаю. Мономах сел в Киеве не по старшинству, не в очередь. Я среди "Гореславичей" - старший. Кончим вражду, признаю от всего своего рода твоё старшинство. И сыну твоему Ивану отдаю половину земель своих вместе с Курском. То, что это тоже уже не моё - плевать. Отдаю прямо сейчас. Давай попинаем их, нехороших".
Гоша купился. Хотел, мечтал купится и купился. Сын Иван, правда, помер, ну да не беда - у Долгорукого скамейка запасных длинная. На сороковины Ивана съехались на Москва-реке - обговорили все. И Ивашко там был, мед-пиво пил. По усам текло и в рот попадало.
В ту же весну, тому уже лет тринадцать назад, был поход на Угру. В Киеве - Изя Волынский. У него с киевлянами - "вась-вась". А у Свояка с киевлянами... Любовь до гроба - кто кого первого уложит. Брат Изи, Ростик, нынешний Великий Князь Киевский сидел тогда в Смоленске. "Сидел... Не в смысле - СИЗО, а в смысле - "на столе". Не в смысле - "свинья", а в смысле - князь. Факеншит! Ну как же тяжело этих предков понимать.
У братьев - братская любовь в полный рост. Чуть Изю пинать начинают - Ростик из Смоленска к Киеву с дружиной лодиями по Днепру скатывается. И быстро поспевает. Укоротить смоленских - волынцам в Киеве крылышки по-обрезать. Тогда начнёт Изя Волынский киевских и черниговских прижимать - денежку выдавливать. Начнётся брожение и несогласие. А там и до Изи Черниговского можно добраться будет.
А еще Свояк не забыл, как, после изгнания его из Новгорода, его схватили по дороге в Смоленске и "стерегли" в монастыре. Чтобы с его старшим братом, в то время князем Киевским - легче разговаривать было. Пока новгородцы в Новгороде, тоже в монастыре, держали тоже в заложницах его жену.
Свояк тогда прошёлся по восточной части Смоленской волости от души. Как черниговцы под Новгород-Северским. Все что можно - сожгли и разграбили, добычи хорошо взяли.
А вот на отходе их догнали. Не трудно взять - трудно унести. Смоленцев было много, но так - посельщина-деревенщина. Однако Ивашкина сотня уже почти у рубежа попалась. Стрелки смоленские подошли. Двух залпов лучников хватило. Ивашку стрелой с коня сбило. Пока валялся без памяти, пришли смоленцы стрелу вырубать. Но сотник их, Аким Рябина, запретил дорезать раненого. Вернее всего, для обмена пленных на захваченный полон. Расщедрился сотник и велел стрелу сломать, а раненого перевязать и к пленным отвести.
Тут я несколько не понял насчёт щедрости и "стрелу вырубать", но переспрашивать не стал. Что Гаагская конвенция здесь... не наблюдается - и так понятно. А детали - потом.
Ивашко выжил, обменяли его, вернулся к своему князю. Потом был бой на Малом Рутеце. Гридни двух братьев, двух Давидовичей, Владимира и Изяслава, и те и другие - черниговцы, рубили друг друга во славу князей своих. Люди Cвояка, северская дружина и его же черниговцы, и Ивашко в том числе, бились рядом. Владимира подняли на копья, люди его побежали. И Свояковы побежали. Снова ранение. На этот раз мечом в голову. Снова выжил. А вот возвращаться... К службе негоден по причине сильных головных болей. Списать. Свояку... не того. Тогда - домой, на родную Черниговщину. Где в каждом городке - кто-то из тех, кто его рубил, кого он рубил. Кто его жену с сыном в огонь метал...
В Чернигове сидел князем тот самый Изя, против которого Ивашко и дрался. Так что поковылял раненый воин в свою родную деревню Сновянку. Где мы и сидим. На реке Снов. Хорошее название: "Река снов". Их тут рубят, вяжут, плотами сплавляют. Сны лесные. Никогда про такую речку не слышал, а вот - чуть голову у брода через неё не оторвали...
Ивашко где-то выкупил полонянку-половчанку. Злую, старую, страшную, но, как оказалось - хозяйственную. Отец с матерью умерли. Дом ему остался. Хозяйства большого не нажил. Вкуса к крестьянствованию у него никогда не было. Детей нет. Небогато. Но в рот положить есть. Пить вот с тоски начал. Вот так и живёт. Когда Изю Черниговского два года назад из Киева кышнули, Свояк снова в Чернигове сел, Ивашку поставили в селе... чем-то вроде коменданта. Или - военкома. Так что в селе его хоть и не любят, а кто любит чужаков, а этот, хоть и свой, а столько лет неизвестно где, но... прислушиваются. А тут услышал знакомое имя, вспомнилось как тринадцать лет назад чуть не зарезали раненого...
Мужик принял крепко, но про дороги успел рассказать. Оказывается, я со своим представлением о географии родного отечества, чуть не угробился. Снова довлеет мне вбитое в двадцатом веке. Схема дорог центральной части России, привязанная к Москве. С Минским и Симферопольским, с Ленинградкой и Владимиркой. Радиально-концентрическая паутина. В центре паук - Москва. В середине паука - свой паук. Кремль. Все что попадётся, он по ниткам-паутинкам в себя тянет. А потом оттуда... всякое проистекает. Русская матрёшка называется.
А здесь Москвы нет. То есть - уже есть. Река. И поселение на ней. Зовётся Кучково. А дорог к ней нет. Ни шоссейных, ни железных. Как и к любой точке в этом мире. Все держится на реках. Вот как на этом, ранее мне неизвестном, Снове. И люди живут у рек. Вёрст 10 от реки - максимум. Больше - либо по притокам, либо по озёрам. А все дороги - либо вдоль рек. Чтобы и в ледоход, и в ледостав ездить можно было. Либо ветками коротенькими от рек - по населённым местам. Либо на волоках. Все.
А я, дурак-дураком, пёрся на север в непроходимые леса. По Полярной звезде.
А в реале - шуметь-то шумит. Но совсем не забавно. Брянска нет. Есть Дебрянск. Потому что - "дебри лесные". На той же Десне и сильно к востоку. А вот леса - те самые. "Абзац колесному транспорту" называется. Помните как смеялся Чингачгук, когда увидел что гуроны тащат в лес лошадей с дочками английского офицера? Правильно - беззвучно. Здесь - аналогично. В смысле леса. Только я еще глупее - я туда на телеге собрался. Говорил же - на Руси не ездят, а ходят. По этим лесам - только пешком. Сплошной Старый Арбат. В смысле - пешеходная зона.
И еще. Илья Муромец, конечно, там и гати клал, и мосты ставил. И Соловья-разбойника с выбитым глазом в Киев возил. Только соловьёв там еще много осталось. И не все - пташки.
Посреди пьяного трёпа, географизма с мемуаризмом и прочего в стиле:
вдруг трезвый, пристальный взгляд в глаза:
-- А я тебя узнал.
-- ???
-- Ты Касьяна-дворника пасынок. Два года назад с Касьяном был. Изменился ты сильно, вырос. Ты не боись - я никому. Как он? Касьян-то?
Ну я и... попал. Влип. Как бы мне под нашу исконную статью - "член семьи изменника родины" не попасться. Не знаешь что врать - ври правду.
-- Убили. Отрубили голову. Княжьи люди, в Волчанке на той стороне. Перед Рождеством.
-- Э-эх... Добрый муж был. Мы с ним вместе служили. Он меня и жизни учил, и бою. В Кучково вместе ходили, да и много куда, на Рутеце бок о бок бились. Он ведь тоже, ранен был, в дружину не вернулся, в дворники пошёл. Светлый человек был. Вечная память.
Выпил, помянул. И чуть в сторону:
-- После него, поди, много осталось?
-- Ммм?
-- Да ты дурку-то не валяй. Бояр-то немало пограбили. Закопано, поди. А ты с ним был. Должен знать. А?
Помянули светлого человека и пошли его майно схороненное делить. Как-то... очень функционально.
-- Я тогда сам чуть не помер. Волосы, вот смотри, до сих пор не растут. И память отшибло. Напрочь. Помню только как ему голову отрубили. Что до того было...
-- Не хочешь говорить - ладно. Только в одиночку тебе... Мал ты еще.
Надо срочно менять тему. Что-нибудь из мемуарно-биографического...
-- А что там в Москве было-то?
-- Не "в", а "на". На Москве-реке. А селище называется Кучково. Усадьба там Кучковичей.
И полились ветеранские рассказы.
Одно из немногих дат и событий из этой эпохи, которая более-менее известна широкому кругу моих современников: 4 апреля 1147 года. Дата основания Москвы. Известна по празднованию 850-летия основания оного населённого пункта имени Ю.М. Лужкова. В смысле - празднование имени. А не город имени. Города не было и дата не основания, а первого упоминания.
Ивашко наливал, выпивал, изредка закусывал, и рассказывал.
По сути получается с основанием Москвы такая неприятная история... Что опять же - ничего нового. С Москвой - всегда так. И вообще: "Отступать некуда - позади Москва". Всегда позади - как заградотряд с пулемётами. Или - колючка под током с вертухаями и овчарками. Такая обозно-оградная принадлежность России. Как чемодан без ручки - и нести тяжело, и бросить - жалко. С корявого основания и повелось.
А дело было так. Славянское племя акселератов-эмигрантов перевалило через верховые болота на Валдае и стало заселять междуречье Волги и Оки. Почему акселератов? Потому что "вятичи" - "большие люди". Естественно, были у них свои князьки. Про древлянского Мала из Искоростеня, который княгиню Ольгу сватал, во всех летописях написано. Про вятских князьков - нет. Мал величина был. Местные - "малее". Но дёргались как большие. Сначала их хазары несколько построили. Потом князь Святослав, когда на Хазарию ходил. Чтобы вражеские союзники-данники в спину не надумали. Потом Владимир Святой. Тоже между делом на походе. В Булгарию Волжскую направлялся.
Княгиня Ольга всю племенную систему на Руси поломала. Свой народ - "русь" из под Новгорода в Киев перетащила. У древлян всех князей по-вырубила. И стали все единым народом. Кривичи - смолянами, словены ильменские - новгородцами, поляне - киевлянами. Стали. Или стали вид делать что стали. Кто успел. Тиверцы и уличане не успели - вырезали их. А вот вятичи и вида делать не хотели. Но тут Мономах кликнул однажды сыночка своего Юрочку: "А не сесть ли тебе, сынку, в Ростове Великом? Князем?". Партия в лице папочки сказала "надо", комсомол в лице сынка ответил "есть". И пошёл "есть" в Ростов. Как всегда: кто где сидит, тот там и кушает. К тому времени как-то потихоньку легли вятичи под Киев. Но не вполне. И пришлось Гоше Долгорукому до-подминать и под-зачищать.