В расположении роты Стрельцова и Раневича встретил капитан Макарьев:
– Ну, где вы запропастились?
– Как дневальный сообщил, что вызываешь, мы с Юрой тут же рванули в часть, – ответил Раневич.
– Видел, как рванули. С баулом-то! Но, ладно, бросай, Стрельцов, сумку и вперед в штаб батальона. Комбат объявил срочное совещание.
Поставив сумку в канцелярию, Стрельцов вышел в коридор. Спустя три минуты офицеры уже находились в комнате совещаний. Голубятникова не было. Начальник штаба проверил наличие офицеров и прапорщиков. Прибыли все. Он взглянул на часы. И тут в 22.20 в комнату вошел командир батальона с ежедневником в руке.
Зал затих, приготовившись внимательно слушать своего командира. Голубятников довел до подчиненных порядок действий завтра, 1 декабря. Хоть и ожидали офицеры скорого убытия в командировку, но, как всегда, приказ на вылет прозвучал неожиданно. Комбат поставил задачу ротным. Казалось, больше говорить не о чем, но Голубятников продолжил:
– И, как всегда, поступила вводная. У авиации проблемы с самолетами. В результате чего мы должны оставить в полку двенадцать единиц техники. Но оставить только технику, груз забрать с собой. А значит, отдых бойцов придется прервать, дабы провести перегрузку машин. Автомобили у нас загружены под завязку, поэтому будем груз с оставляемых шести грузовиков вешать на боевую технику. И закреплять ее где только возможно. По прилете в Моздок в районе временной дислокации разберемся с грузом. Полковник Семенов решит эту проблему. Но это в Осетии; здесь же, как уже сказал, вешаем груз на боевые машины. К этим работам мной решено привлечь роту капитана Кошерева под руководством заместителя по вооружению майора Корсарова. Если работы затянутся, то 7-ю роту в 2.00 сменит 8-я, а Корсарова – майор Правтюк. И уже в самом крайнем случае привлечем 9-ю роту и майора Холодова. Но, думаю, с поставленной задачей справится уже 7-я рота. Вопросы ко мне?
Поднялся капитан Кошерев:
– Значит, сегодня никого из офицеров домой не отпускаем?
– Отпускаем. Как всегда, до 5.00, и тех, кто за время повышенной боевой готовности увольнением не воспользовался. Командирам рот решить этот вопрос самостоятельно. Еще вопросы?
Больше вопросов не было.
Голубятников объявил совещание закрытым и отпустил офицеров рот, оставив в зале совещаний заместителей.
Поставленную задачу личный состав 7-й парашютно-десантной роты выполнил в 1.00 четверга, 1 декабря. О чем Кошерев доложил Голубятникову, а комбат – командиру полка. В 5.00 вернулись в часть офицеры и прапорщики, отпущенные к семьям. А в 6.00 строго по распорядку в полку был объявлен подъем. В этот день ни зарядки, ни утреннего осмотра не проводилось. После раннего завтрака началась подготовка к построению колонны. В 10.20 техника усиленного батальона вытянулась от КПП до парка боевых машин. Начальник штаба полка отправил по маршруту следования колонны на аэродром Дягилево машину с регулировщиками. Для прохода колонны в 60 единиц боевой техники требовалось полное перекрытие дорог, по которым пролегал маршрут. На помощь регулировщикам были выделены мобильные наряды госавтоинспекции, а также наряд стационарных постов ГАИ. Как только стрелки часов показали 11.00, Голубятников отдал команду:
– Внимание, колонна! Вперед!
Техника начала движение, соблюдая режим, установленный на инструктаже, – скорость до сорока километров в час, дистанция между машинами тридцать-сорок метров. Через железнодорожный переезд, мимо военного училища, по объездной дороге на шоссе. В военный городок Дягилево колонна вошла через центральный КПП и ушла влево к аэродрому. Такое скопление боевой техники и личного состава вызвало повышенный интерес у обитателей городка. На улицу высыпали женщины, дети. Солдат спрашивали:
– В Чечню?
И получали ответ:
– Да! В Чечню!
Это создавало гнетущую атмосферу. Женщины провожали молодых парней, как своих родственников. Многие не скрывали слез. Не на парад отправляются ребята, на войну.
А на аэродроме колонну ждали 25 транспортных самолетов «Ил-76», выстроенных косым строем для облегчения загрузки бортов. Усиленный батальон под командованием подполковника Голубятникова действовал слаженно, организованно. Офицеры выполняли поставленную задачу строго по графику. Погрузка в самолеты началась около 13.00 и к 15.00 была закончена. Самолеты, взревев двигателями, выруливали на взлетно-посадочную полосу и по одному, соблюдая определенный временной интервал, уходили в небо. 25 самолетов. Головной «Ил-76» совершил посадку в Моздоке в 17.30. Остальные борта приземлились в течение часа. Разгрузка происходила сразу же после посадки каждого самолета. И здесь она была организована на высшем уровне. Несмотря на ненастную погоду – температура в Моздоке была 0—+2°, на земле рыхлый мокрый снег, – ничего не могло помешать десантникам выполнять боевой приказ. В 18.30 выгруженная из самолетов колонна начала марш к району временной дислокации, который располагался метрах в пятистах от границы аэродрома, в чистом поле. Прибыв в район дислокации, батальон тут же приступил к установке палаток. Работы продолжались до 1.00 2 декабря. От каждой роты было выставлено охранение в два солдата, которые должны были нести службу методом патрулирования территории размещения подразделения. Ужинали сухим пайком. Боеприпасы по-прежнему не выдавались, что означало: в ближайшие сутки батальон района временной дислокации не покинет.
2 декабря подъем личного состава провели позже обычного, в 8.00. За ночь развернули ПХД – пункт хозяйственного довольствия, поэтому уже был роздан горячий завтрак. В пятницу занимались обустройством территории. Штаб батальона разработал план занятий применительно к местности. И из того, как были организованы занятия, ни у кого, даже у самых оптимистически настроенных бойцов, не осталось сомнений: впереди батальон ждет не прогулка по Чечне, а самая настоящая, тяжелая война. Это подтвердили и разведывательные данные, передаваемые из мятежной республики. Чеченцы готовы были дать отпор российским войскам. Особенно сильно укреплен Грозный, в котором практически каждый дом превращен в крепость.
2 декабря, 20.30.
Офицеры 8-й роты вернулись с ужина. Командир и заместители сразу же упали на кровати, старшина присел у печки читать книгу. Прапорщик Митрин был заядлым читателем и постоянным клиентом полковой библиотеки. И на войну он взял с собой с десяток книг в мягкой обложке. Абрамов, переодевшись – его взвод днем занимался инженерной подготовкой, – отправился к личному составу, назначенный ротным ответственным по подразделению. Стрельцов с Раневичем на кровати последнего разложили нарды. Играли на деньги, но чисто символически: партия – 10 рублей, с отдачей долга по возвращении в полк. Сыграв партию, Стрельцов взглянул на командира роты, настраивавшего переносной радиоприемник. Тот трещал, выдавал пламенные речи на непонятном языке, но капитан не сдавался, пытаясь поймать Москву, хоть какую-нибудь, только не местную, музыку.
– Командир! Брось ты это дело! Вруби магнитофон.
– Да врубил бы, и кассеты прикупил новые перед отправкой, но в последний момент забыл положить их в рюкзак, – ответил Макарьев. – А та, что в деке осталась, надоела до чертиков.
– Надо исправить положение!
– Каким образом? У соседей попросить? Бесполезно! Уже спрашивал. У кого если и есть что-то, то старье.
– Зачем у соседей? В Моздок мотнуться!
– Чего? В Моздок?
– А что? Тут до окраины города не больше километра. И сам он небольшой, за полчаса весь объедешь.
– Объехать-то объедешь, да кто тебя в Моздок отпустит? Или предлагаешь, чтобы я пошел к Голубятникову и спросил: разрешите, мол, товарищ подполковник, выезд моим офицерам в Моздок, а то я кассеты магнитофонные в Рязани забыл, купить бы надо. Вечерами скучно! Представляешь, куда меня пошлет Голубятников за кассетами?
Раневич улыбнулся:
– Представить нетрудно. Гораздо дальше Грозного и всей Чечни!
– Вот именно, чего тогда хрень несете?
Стрельцов пересел на край кровати Макарьева:
– А ты к нему обратись по другому вопросу.
– Какому другому?
– Скажи, офицеры Стрельцов и Раневич очень просят отпустить в город, позвонить своим дамам. Обещали, мол. А с командного пункта с Рязанью не свяжешься. Так и скажи, очень просят. Батя мужик с понятием. Глядишь, и отпустит. А мы из Моздока водочки привезем, закуски приличной, кассет тебе новых. Может, шмотки какие на рынке подберем. И вообще, проведем рекогносцировку города. Сколько нам здесь стоять, неизвестно, а так хоть разнообразим жизнь. Узнаем, что и где можно купить, по какой цене, откуда дозвониться до дома; ведь ты наверняка тоже не против пообщаться с супругой?
– Я не против, но идите-ка вы к комбату сами. Разрешаю вам обратиться лично к вышестоящему командованию. И когда будете излагать просьбу, не забудьте упомянуть о водке. Это весьма весомый аргумент, чтобы послать вас не только в Моздок… И не мешайте.
– Я не против, но идите-ка вы к комбату сами. Разрешаю вам обратиться лично к вышестоящему командованию. И когда будете излагать просьбу, не забудьте упомянуть о водке. Это весьма весомый аргумент, чтобы послать вас не только в Моздок… И не мешайте.
Стрельцов подошел к Раневичу:
– Слыхал?
– Слыхал! В принципе ротного понять можно, на хрена ему лишние напряги?
– Тогда пойдем к Голубятникову?
– Пойдем! Попытка не пытка.
– Так! А если отпустит, то какую машину запросим? Пехом, конечно, можно прогуляться, но не хочется, да еще неизвестно, как нас в городе примут.
– Нормально примут. Летуны-то живут здесь, и ничего?
– Ладно, так какую машину запросим?
– Тут два варианта: либо командирскую, что вряд ли получим, либо санитарку, а с начмедом я договорюсь.
– Что ж, – Стрельцов повернулся к ротному, – разрешите идти, товарищ капитан?
– Валите!
Накинув куртки, взводные направились к командирской палатке, где временно разместились Голубятников и его заместители.
Комбат стоял на улице, курил. Офицеры подошли к нему. Стрельцов козырнул:
– Разрешите обратиться, товарищ подполковник?
Голубятников бросил окурок в ведро, служившее урной:
– Обращайтесь, коль пришли.
– Разрешите завтра выезд в Моздок.
– В Моздок? Зачем?
– Позвонить домой хотели. Отсюда это сделать невозможно, а обещали. Дамы волнуются, переживают сильно, успокоить бы на время.
– Успокоить надо. А как же занятия?
В разговор вступил Раневич:
– Так мы быстро, товарищ подполковник, найдем переговорный пункт, позвоним по коду – и в обратку. К тому же завтра до обеда ротные занятия.
– На чем собираетесь ехать в город?
– Если разрешите, на санитарном «УАЗе»! Быстро, удобно и неприметно особо.
– Хорошо! Время на отлучку три часа. С 9.00 до 12.00. Начальнику медслужбы передайте, что я разрешил взять санитарный «УАЗ».
Стрельцов улыбнулся:
– Спасибо, товарищ подполковник!
– Не за что. Если бы не ваши молодые спутницы жизни, получили бы вы у меня увольнение.
– Обязательно передам ваши слова Катюше!
– Передай! И оружие возьмите с собой. Но использовать его приказываю только в исключительных случаях и в предупредительных целях. Население города многонациональное, а главное, мало кто поддерживает решение Москвы о вводе войск в Чечню. Возможны проблемы. Решать их путем переговоров, объяснения ситуации. И только если проявится реальная угроза, разрешаю открыть огонь в воздух. Надеюсь, этого не произойдет, но предупредить я вас должен. Все ясно?
– Так точно!
– Если у начмеда «санитарка» будет занята, возьмите мою машину. Семенов разместился с нами, так что обойдусь без техники, если что.
Стрельцов и Раневич, довольные, направились в расположение своей роты. Медицинский пункт находился по пути. Зашли в палатку медиков. Начальник медицинской службы, выслушав офицеров, сказал, что завтра могут забрать «УАЗ». Стрельцов и Раневич вернулись в командирскую палатку роты. Макарьев, которому надоела бесполезная настройка радиоприемника, лежал, листая журналы, купленные до вылета. Увидев подчиненных, спросил:
– Ну и как сходили? Осадил вас комбат?
Стрельцов ответил:
– Не угадал, Герман! Разрешил выезд на «санитарке» завтра с 9.00 до 12.00! Проинструктировал, как вести себя в городе. Так что завтра мы с Виталиком сваливаем, и на занятиях до обеда нас заменят сержанты.
– Отпустил, значит? Ну и хорошо! Езжайте, поговорите со своими женщинами.
3 декабря 1994 года.
Ровно в 9.00 санитарный «УАЗ» выехал за территорию временной дислокации усиленного батальона. В машине находились водитель, Стрельцов за старшего и в салоне Раневич. Все с оружием и двумя магазинами к нему. До города было не более километра. Но ехали медленно. Выбрали самый короткий путь, по грунтовке, а ее развезло. «УАЗ» справлялся с грязью, но шел с трудом. Поэтому до окраины города добирались минут двадцать. Наконец выехали на асфальт. Водитель повернулся к Стрельцову:
– И куда дальше, товарищ старший лейтенант?
– А хрен его знает! Езжай прямо, пока не увидим прохожих. Они объяснят, где находится переговорный пункт.
Солдат указал рукой на площадку магазина, прилегавшего к четырехэтажному жилому дому:
– А вон мужик из магазина вышел! Видно, с утра за пойлом туда нырял.
– Давай к нему!
Мужчина лет сорока пяти, действительно купивший бутылку водки, шел навстречу. Машина остановилась прямо напротив него. Стрельцов выскочил, подошел к мужчине. Тот оказался русским.
– Доброе утро, уважаемый!
Мужчина был в плохом настроении, что объяснялось просто – он болел после вчерашней пьянки:
– Кому доброе, а кому не очень! Чего надо?
– Не подскажешь, где найти переговорный пункт или какое другое место, откуда можно позвонить по межгороду?
– Переговорный пункт, говоришь? До него далече будет. Этот тот, который я знаю. Может, есть и другие пункты, но мне они неизвестны.
– Как проехать до того, что ты знаешь, объяснишь?
– Точно нет, можете заблудиться. Моздок хоть и небольшой город, но не деревня.
– Это мы уже заметили. Ты объясни, а мы как-нибудь найдем!
– А на хрена вам какой-то пункт? У меня на хате телефон стоит. Звони хоть в Москву, хоть в Питер. Но за отдельную плату. Сверх той, что с меня потом по тарифу высчитают!
– Какой разговор? Сколько?
– Один будешь звонить?
– Нет, товарищ, что в машине, тоже.
– Значит, двое. Тогда такса – литруха. И сверху еще по тарифу.
– А живешь где?
– Так за этим домом, во второй «хрущобе», на первом этаже. Живу один, баба ушла два года назад, никто не помешает. Хотите, за вас пойло возьму. За ваши бабки любой каприз, как говорится. Посидим, по рюмочке пропустим опосля разговоров ваших.
– Нам нельзя пить.
– Дело ваше. Погуляйте, я литруху возьму – и пойдем! Машину можете в проулок загнать, там никто не тронет.
– А что, на дороге оставлять нельзя?
– Нежелательно! Но как хотите. Пошел я, а то трубы горят, спасу нет.
Мужчина быстро сбегал за водкой, и вскоре Стрельцов с Раневичем вошли в двухкомнатную квартиру своего случайного знакомца. Квартира представляла собой убогое жилище одинокого спившегося мужика, какая-то одежда в шкафу без дверей. В углу у батареи солдатская кровать, на ней матрац, подушка и одеяло, скомканное, незаправленное. В комнате стол, четыре табурета. Столик на кухне и старый дребезжащий холодильник. Ванной не было, лишь умывальник, унитаз грязный, лопнувший, с постоянно сливающейся водой из шланга, закрепленного на трубе, заменившего бачок. На окнах грязные занавески, обои местами оборваны. На полу кусок кошмы. Везде пыль, паутина. Вместо люстр или светильников – лампочки в патронах, свисающих на коротких проводах с давно не беленного потолка.
Мужчина, впустив гостей, сказал:
– У меня не убрано, некому убирать, так что не обессудьте. А телефон вон на полу, за сапогами. Не волнуйтесь, работает. За хату не плачу месяца три, а за телефон ежемесячно, чтобы не отключили. Без него нельзя.
– Тебя как зовут-то, дядя? – спросил Стрельцов.
– Славиком. Или Капустой. Капустин фамилия моя, вот и кличут Капустой. А мне до фени.
Раневич поднял телефон, начал набирать номер. Стрельцов прошел с мужиком в комнату. Огляделся:
– Да! Хата у тебя, конечно, не апартаменты.
– Какие, на хрен, апартаменты? Жить можно. Крыша над головой есть, а большего мне и не надо.
– Говоришь, жена два года назад от тебя ушла?
– И че?
– Из-за чего разбежались? Нет, ты, конечно, можешь не отвечать…
– Отчего же, отвечу! До девяностых жили нормально. Я по профессии автомастер, на местной базе работал. Жена, кстати, там же в бухгалтерии. Но база – ерунда. Главный заработок после работы был, в гараже. Ко мне со всего города приезжали машины ремонтировать. Редкий день без четвертного домой приходил. А тогда это были деньги. Неплохие деньги. Хата эта кооперативная, за три года построили. Одна беда, детей у нас не было. И быть не могло. Жена в детстве чем-то переболела и забеременеть не могла. Но свыклись с этим. Жили. И нормально жили. А потом, как начались реформы, так все и полетело к чертям собачьим. Но погоди, сушняк давит и тошнота душит, похмелиться надо…
– Давай, коль надо.
Из прихожей слышался голос Раневича. Дозвонился. Значит, и он дозвонится, если Катя не будет в школе. Но если что, то и в школу позвонить можно, номер учительской Стрельцов знал. Там позовут. Славик же тем временем распечатал бутылку водки и сделал несколько крупных глотков прямо из бутылки. Отпив треть пол-литровой емкости, крякнул, занюхал рукавом замасленной куртенки, прикурил сигарету:
– Фу! Провалилась. А бывает, и вывернет наизнанку. Это самое паскудное, когда ты ее внутрь, она, сука, наружу. Но сейчас ништяк, полегчало. Так о чем мы базарили? А? Насчет того, почему жена свалила. Так вот, как начались реформы, базу нашу закрыли. Я еще держался на плаву калымом, но тут объявились менты. Мол, незаконной деятельностью занимаюсь. Когда им тачки ремонтировал, все по закону было, а как власть сменилась, нет! Сказал, не по закону, так закрывайте к чертовой матери. Пойду милостыню просить или к богатеям местным в батраки. А менты – ничего закрывать не надо, а вот долю отстегивать придется. И заломили тридцать процентов. Ну это еще ладно, так опосля них ребятишки на «Нивах» подъехали. Тоже, сказали, плати. Те покруче долю запросили. Пятьдесят процентов! Я им – с меня менты берут. А они – нам по барабану. Ну и послал я их на хрен. Думал, менты защитят. Ага! Защитили. В ту же ночь сгорел мой гараж. И тачка, что на ремонте в нем стояла, тоже. Мало того, что заработка лишился, так еще пришлось бабки за тачку платить. Все, что поднакопили, отдали. Ну а после всего этого запил я по-черному! Жена терпела, терпела, пыталась остановить, да к матери на Тамбовщину и слиняла. А потом я решение суда о разводе получил. Но я ее не виню. Она еще в соку, красивая, нашла мужика порядочного, врача какого-то, сошлась с ним. Живет нормально. И пусть живет. Не со мной же ей здесь подыхать?