— Если ты ищешь Тури, — сказал дядюшка Пеппино, — то он был здесь и ушел.
Ему вдруг стало жаль Пишотту. Он был белый, как полотно, и с трудом дышал.
— Выпьешь немножко анисовой?
Пишотта покачал головой и направился к выходу. Старик окликнул его:
— Будь осторожен, в городе полно карабинеров. Пишотта похолодел от страха. Каким надо быть дураком, чтобы не догадаться, что Гильяно почует западню. А вдруг он уже понял, кто предатель?
Пишотта выскочил из дому и кружным путем выбежал на тропинку, которая должна была привести его к месту встречи, оговоренному на случай провала, — акрополю Селина в городе-призраке Селинунте.
Яркий свет летней луны серебрил развалины древнегреческого города. Среди этих развалин на полуобвалившихся ступенях храма сидел Гильяно и думал, как он будет жить в Америке.
Ему было необычайно грустно. Белые мечты рухнули. Когда-то он был полон надежд на будущее, которое всегда связывал с будущим Сицилии, безгранично веря, что ничего с ним не случится. Столько народу любило его. Раньше он был их благодетелем, теперь, казалось, приносил им одни несчастья. Сам не зная почему, он чувствовал себя одиноким. Но ведь с ним по-прежнему был Аспану Пишотта. Придет день, и они вместе возродят былые идеалы и мечты. В конце концов, начали-то все они.
Луна скрылась, и древний город погрузился в темноту; теперь его развалины казались скелетами на черном полотне ночи. В этой тьме послышалось шуршание мелких камушков, и Гильяно снова перекатился за мраморные колонны, держа наготове автомат. Луна безмятежно выплыла из-за облаков, и он увидел посреди окруженной развалинами улицы, которая вела от акрополя в глубь города, Аспану Пишотту.
Пишотта медленно шел по усыпанной камнями дороге, зорко всматриваясь в темноту, шепотом окликая Тури. Гильяно подождал, когда Пишотта пройдет мимо, и вышел из-за колонн.
— Опять я выиграл, Аспану, — сказал он: так они играли в детстве. К его удивлению, Пишотта, вздрогнув от страха, резко обернулся.
Гильяно опустился на ступени и положил автомат рядом с собой.
— Посиди немного, — сказал он. — Ты, наверное, очень устал, да к тому же, кто знает, может, нам и не придется больше поговорить вот так, наедине.
— Поговорим лучше в Мадзара-дель-Валло, там безопаснее, — сказал Пишотта.
— У нас еще есть время, а тебе необходимо отдохнуть, иначе опять будешь харкать кровью. Ну же, садись. — И Гильяно указал на верхнюю ступеньку.
Он увидел, что Пишотта снимает с плеча автомат, и подумал, что тот хочет положить его на землю. Гильяно поднялся и протянул руку, чтобы помочь Аспану взобраться по ступенькам. И тут понял, что друг прицеливается в него. Он застыл, впервые за семь лет застигнутый врасплох.
А Пишотта от ужаса, что Гильяно станет сейчас его расспрашивать, совсем потерял способность соображать… Больше всего он боялся, что Гильяно скажет: «Аспану, брат мой». Этот страх и побудил Пишотту нажать спусковой крючок.
Пули оторвали у Гильяно кисть, изрешетили его тело. Пишотта в ужасе смотрел на дело рук своих и ждал, когда рухнет Гильяно. А Гильяно, истекая кровью, стал медленно спускаться по ступеням. Суеверный страх погнал прочь Пишотту, и он увидел, как Гильяно побежал за ним, а потом он увидел, что Гильяно упал.
А Гильяно казалось, что он еще бежит. В его голове все смешалось: ему виделось, что они с Аспану бегут по горам, как семь лет назад, — из древних римских цистерн струится вода, его опьяняет аромат незнакомых цветов, они пробегают мимо статуй святых в часовенках — и он крикнул, как тогда: «Аспану, я верю», а верил он в свою удачу, в любовь и преданность друга. Он так и не узнал о его предательстве и о своем последнем поражении: смерть милостиво избавила его от этого. Он умер, досматривая свой сон.
Аспану Пишотта мчался не останавливаясь. Он пересек поле и выскочил на дорогу, ведущую в Кастельветрано. Показав специальный пропуск, он прошел к полковнику Луке и инспектору Веларди. Они-то и распустили слух, что Гильяно попал в западню и был убит капитаном Перенце.
В то утро, 6 июля 1950 года, Мария Ломбарде Гильяно встала рано. Ее разбудил стук в дверь; муж пошел открывать. Вернувшись в спальню, он сказал ей, что должен уехать, возможно на весь день. В окно она увидела, что он сел на повозку дядюшки Пеппино, запряженную ослом, ярко разрисованную по бортам и на спицах колес. Может, есть вести от Тури, может, он уже уехал в Америку, а может, случилось что-то неладное? Она почувствовала, как извечное беспокойство перерастает в панический страх, не дававший ей покоя все эти семь лет. У нее все валилось из рук; убрав дом и приготовив овощи на день, она открыла дверь и выглянула на улицу.
Никого из соседей на виа Белла не было видно. Дети и те не играли. Многие мужчины сидели в тюрьме — их подозревали в оказании помощи отряду Гильяно. А женщины были чересчур напуганы и держали детей дома. В обоих концах виа Белла дежурили взводы карабинеров. Вверх и вниз по улице маршировали патрульные с винтовками на плече. Она увидела солдат и на крышах. Перед домами стояли военные джипы. Вход на виа Белла со стороны казарм Беллампо был перекрыт бронетранспортером. В Монтелепре находилось две тысячи солдат полковника Луки, и они восстановили против себя всех жителей городка: приставали к женщинам, пугали детей, издевались над мужчинами, которым удалось избежать тюрьмы. И все эти солдаты явились сюда, чтобы убить ее сына. Но он уже в Америке, на воле, а со временем и они с мужем поедут к нему. Там они смогут жить не боясь.
Она вернулась в дом и нашла себе занятие. Вышла на балкон с задней стороны дома и стала смотреть на горы. С этих гор Гильяно в бинокль наблюдал за их домом. Она всегда чувствовала, что он — рядом, а сейчас почему-то такого чувства у нее не было. Значит, он в Америке.
Раздался громкий стук в дверь, и она замерла от ужаса. Потом медленно пошла открывать. В дверях стоял Гектор Адонис — таким она еще никогда его не видела. Небритый, с растрепанными волосами, без галстука. Рубашка под пиджаком была мятая, воротник — грязный. Но больше всего ее поразило лицо Адониса. Оно все сморщилось от безысходного горя. Глаза его были полны слез. Из груди Марии Ломбарде вырвался сдавленный крик.
Гектор Адонис вошел в дом.
— Мария, прошу тебя, не надо, — сказал он.
Вместе с ним вошел совсем молоденький лейтенант карабинеров. Мария Ломбарде поверх их голов смотрела на улицу. Три черные машины с карабинерами за рулем стояли у ее дома. По обе стороны двери были вооруженные люди.
Лейтенант, молоденький, розовощекий, снял фуражку и сунул ее под мышку. После чего официальным тоном спросил:
— Вы Мария Ломбарде Гильяно? — Акцент выдавал его северное тосканское происхождение. Мария Ломбарде ответила:
— Да.
От отчаяния голос у нее надломился. Во рту пересохло.
— Я вынужден просить вас поехать со мной в Кастельветрано, — сказал офицер. — Нас ждет машина. Ваш друг будет нас сопровождать. Если вы не возражаете, конечно.
Глаза Марии Ломбарде расширились. Она сказала уже более твердым голосом:
— Это зачем же? Я ничего не знаю в Кастельветрано и никого там не знаю.
— Мы хотим, чтобы вы опознали там одного человека, — мягко подбирая слова, произнес лейтенант. — Полагаем, что это ваш сын.
— Нет, это не мой сын, он никогда не ездил в Кастельветрано, — сказала Мария Ломбарде. — Этот человек — мертвый?
— Да, — ответил офицер.
Мария Ломбарде издала протяжный вопль и опустилась на колени.
— Мой сын никогда не ездил в Кастельветрано, — повторила она.
Гектор Адонис подошел к ней и положил руку ей на плечо.
— Надо поехать, — сказал он. — Может быть, это очередная его уловка — он ведь не раз такое выкидывал.
— Нет, — сказала она. — Я не поеду. Не поеду.
— А муж ваш дома? Мы можем взять его вместо вас, — сказал лейтенант.
Мария Ломбарде вспомнила, что рано утром за ее мужем приезжал дядюшка Пеппино. Вспомнила она и о том, как у нее возникло дурное предчувствие при виде разрисованной повозки.
— Подождите, — бросила она. И ушла в спальню, а там переоделась в черное платье и накинула на голову черную шаль.
Лейтенант открыл перед ней дверь. Она вышла на улицу. Там полно было вооруженных солдат. Она посмотрела в другой конец виа Белла, где улица выходит на площадь. И в ярких лучах июльского солнца увидела, как Тури и Аспану, погоняя осла, уходят на праздник, с которого для ее сына началась другая жизнь — семь долгих лет, в течение которых ее Тури, убив полицейского, был в бегах. Она заплакала; лейтенант взял ее под руку и помог сесть в одну из черных машин, которые ждали на улице. Рядом с ней сел Гектор Адонис. Машина поехала мимо молча стоявших группами карабинеров; Мария Ломбарде уткнулась лицом в плечо Гектора Адониса — она уже не плакала, а с ужасом думала о том, что ей предстоит увидеть в конце пути.
Тело Тури Гильяно уже три часа лежало во дворе. Он как будто спал, раскинувшись, лежа на животе, повернув голову влево и согнув ногу в колене. Но его рубашка из белой превратилась в алую. Рядом с изуродованной рукой лежал автомат. Фотокорреспонденты и репортеры из Палермо и Рима уже толпились вокруг. Фотограф журнала «Лайф» снимал капитана Перенце, этот снимок будет напечатан с подписью, указывающей, что это он убил Гильяно. Лицо у капитана на фотографии было доброе, грустное и немного озадаченное. На нем была фуражка, и он казался похожим скорее на приветливого бакалейщика, чем на полицейского офицера.
Зато все газеты мира пестрели фотографиями Тури Гильяно. На вытянутой руке сверкало изумрудное кольцо, которое он снял с пальца герцогини. Вокруг талии — пояс с золотой пряжкой, на которой выгравированы орел и лев. Труп лежал в луже крови.
Перед тем как приехать Марии Ломбарде, тело перевезли в городской морг и положили на огромный овальный мраморный стол. Морг находился на кладбище, окруженном высокими черными кипарисами. Сюда привезли Марию Ломбарде и усадили на каменную скамью. Дожидались полковника и капитана, которые заканчивали торжественный обед по случаю победы в гостинице «Селинунт». При виде журналистов, любопытных горожан и множества карабинеров, следивших за порядком, Мария Ломбарде заплакала. Гектор Адонис попытался успокоить ее.
Наконец ее провели в морг. Какие-то чиновники у овального стола о чем-то спрашивали ее. Она подняла глаза и увидела лицо Тури.
Никогда еще он не казался ей таким молоденьким. Он выглядел совсем мальчишкой — таким он приходил домой, набегавшись целый день со своим Аспану. Лицо осталось нетронутым, если не считать пятнышка грязи на лбу, прилипшей, когда он лежал во дворе. Действительность отрезвила Марию Ломбарде, она взяла себя в руки. И стала отвечать на вопросы.
— Да, — сказала она, — это мой сын Тури, которого я родила двадцать семь лет назад. Да, я опознаю его.
Чиновники что-то говорили ей, просили, чтобы она подписала какие-то бумаги, но она не видела их и не слышала. Она не видела и не слышала напиравшей со всех сторон толпы, крикливых журналистов и фоторепортеров, которые пытались пролезть через заслон карабинеров, чтобы сделать снимки.
Она целовала его лоб, белый, как мрамор с серыми прожилками, целовала синеющие губы, обезображенную руку. Она целиком отдалась своему горю.
— Кровиночка моя, — шептала она. — Какой страшной смертью ты умер.
Тут она потеряла сознание, а когда дежурный врач сделал ей укол и она пришла в себя, то потребовала, чтобы ее проводили во двор, где было найдено тело ее сына. Там она опустилась на колени и принялась целовать пятна крови на земле.
Когда она вернулась в Монтелепре, дома ее ждал муж. Тогда-то она и узнала, что убийцей ее сына был горячо любимый ею Аспану.
Глава 28
Майкла Корлеоне и Питера Клеменцу сразу после ареста отвезли в палермскую тюрьму. Там их повели к инспектору Веларди на допрос.
В кабинете Веларди было шесть вооруженных офицеров-карабинеров. Он холодно поздоровался с Майклом и Клеменцей и обратился к Клеменце.
— Вы — американский гражданин, — сказал он. — В вашем паспорте указано, что вы приехали к брату, дону Доменику Клеменце, в Трапани. Мне сказали, что это вполне достойный человек. Человек уважаемый. — Он произнес эту традиционную формулу с явным сарказмом. — И вот мы обнаруживаем вас с Майклом Корлеоне при оружии, а в это время здесь, в городке, всего несколько часов тому назад был убит Тури Гильяно. Что вы можете по этому поводу сказать?
— Я вышел поохотиться — мы ходили на зайцев и лис, — сказал Клеменца. — Зашли в кафе, чтобы позавтракать и выпить кофе, и увидели, что в Кастельветрано что-то происходит. Вот и решили посмотреть, в чем дело.
— Вы что же, в Америке ходите на зайцев с пистолетом-автоматом? — спросил инспектор Веларди. И повернулся к Майклу Корлеоне. — С вами мы уже встречались, мы знаем, что вы тут делаете. И ваш толстый друг тоже это знает. Но обстоятельства изменились со времени того приятного обеда с доном Кроче. Гильяно мертв. А вы — соучастник в преступном сговоре, имевшем целью дать ему возможность бежать. Я больше не обязан относиться по-человечески к такой падали, как вы. Мы подготовили ваши признания, и я рекомендую вам их подписать.
В этот момент в комнату вошел офицер карабинеров и что-то шепнул на ухо инспектору Веларди. Тот сухо сказал:
— Пусть войдет.
Это оказался дон Кроче; одет он был ничуть не лучше, чем в тот день, когда Майкл обедал с ним. Его лицо цвета красного дерева было бесстрастно. Он вперевалку подошел к Майклу и обнял его. Затем обменялся рукопожатием с Питером Клеменцей. После чего повернулся и, не говоря ни слова, уставился на инспектора Веларди. От этой туши исходила какая-то поистине животная сила. Лицо было властное, особенно глаза.
— Эти двое — мои друзья, — сказал он. — Какие у вас основания так неуважительно относиться к ним? — Он произнес это бесстрастно, без гнева. Просто задал вопрос и ждал ответа, фактов. Сам его тон указывал на то, что он считает их арест необоснованным.
Инспектор Веларди передернул плечами.
— Они предстанут перед судом, — там все и выяснится. Дон Кроче опустился в одно из кресел, стоявших у стола инспектора. Промокнул платком лоб. И сказал спокойно, голосом, в котором не было и тени угрозы:
— Из уважения к нашей дружбе позвоните министру Трецце и спросите его мнение по этому вопросу. Вы окажете мне услугу.
Инспектор Веларди отрицательно покачал головой. Голубые глаза его смотрели не просто холодно — в них горела ненависть.
— Мы никогда не были друзьями, — сказал он. — Я действовал по приказу, а теперь он утратил свою силу, поскольку Гильяно мертв. Эти двое предстанут перед судом. Будь на то моя воля, и вы предстали бы вместе с ними.
В этот момент на столе инспектора Веларди зазвонил телефон. Но он даже не шевельнулся, дожидаясь реакции дона Кроче.
— Возьмите трубку, — сказал дон Кроче, — это звонит министр Трецца.
Инспектор медленно поднял трубку, не спуская с дона Кроче глаз. Послушал несколько минут, затем сказал:
— Хорошо, ваше превосходительство, — и повесил трубку. Он сразу словно съежился в своем кресле.
— Вы свободны, — сказал он Майклу и Питеру Клеменце.
Дон Кроче поднялся и, взмахнув руками, словно перед ним были цыплята во дворе, направил Майкла и Клеменцу к двери. Затем он повернулся к инспектору Веларди.
— Весь этот год я относился к вам со всей возможной любезностью, хоть вы и чужеземец здесь, на моей Сицилии. А вы сейчас, перед моими друзьями и перед вашими коллегами-офицерами, проявили неуважение к моей особе. Но я не из тех, кто держит зло. Надеюсь, мы вскорости с вами поужинаем и возобновим нашу дружбу при большем взаимопонимании.
Пять дней спустя инспектора Фредерико Веларди застрелили среди бела дня на главном бульваре Палермо.
А еще два дня спустя Майкл уже был дома. По этому поводу состоялось семейное торжество: его брат Фредо прилетел из Лас-Вегаса, приехала Конни со своим мужем Карло, были тут и Клеменца с женой, и Том Хейген с женой. Все обнимали Майкла, пили за его здоровье и говорили, как он хорошо выглядит. Никто и словом не упомянул о годах, проведенных в изгнании, никто, казалось, не замечал вмятины на его лице, никто не говорил о смерти его брата Сонни. Это было торжество в честь возвращения сына домой, словно он приехал из колледжа или после длительного отпуска. Он сидел по правую руку от отца. И наконец чувствовал себя в полной безопасности.
Утром он долго спал, впервые по-настоящему отдыхая во сне с тех пор, как бежал из Америки. Мать приготовила ему завтрак и поцеловала его, когда он сел за стол, что было необычным для нее проявлением любви. До сих пор она целовала его только однажды — когда он вернулся с войны.
Покончив с едой, он прошел в библиотеку и обнаружил, что отец ждет его. Майкла удивило то, что там не было Тома Хейгена, но потом он понял, что дон хочет поговорить с ним без свидетелей.
Дон Корлеоне торжественно налил две рюмки анисового ликера и протянул одну Майклу.
— За наши успехи в качестве компаньонов, — сказал дон. Майкл приподнял рюмку.
— Спасибо, — сказал он. — Мне еще многому надо будет учиться.
— Да, — сказал дон Корлеоне. — Но у нас много времени, и я ведь тут, чтобы учить тебя.
— Ты не считаешь, что нам следовало бы сначала разобраться в этой истории с Гильяно? — сказал Майкл.
Дон тяжело опустился в кресло и вытер влажный от ликера рот.
— Да, — сказал он, — печальная история. Я надеялся, что ему удастся бежать. Его отец и мать были моими добрыми друзьями.
— Я так до конца и не понял, что там происходило, — сказал Майкл, — никак не мог разобраться, кто на чьей стороне. Ты велел мне довериться дону Кроче, а Гильяно ненавидел его. Я полагал, что, если Завещание будет у тебя, это защитит Гильяно, а они его убили. Ведь теперь, когда мы передадим Завещание в газеты, им же несдобровать: они сами себе перерезали горло.