— Ты не считаешь, что нам следовало бы сначала разобраться в этой истории с Гильяно? — сказал Майкл.
Дон тяжело опустился в кресло и вытер влажный от ликера рот.
— Да, — сказал он, — печальная история. Я надеялся, что ему удастся бежать. Его отец и мать были моими добрыми друзьями.
— Я так до конца и не понял, что там происходило, — сказал Майкл, — никак не мог разобраться, кто на чьей стороне. Ты велел мне довериться дону Кроче, а Гильяно ненавидел его. Я полагал, что, если Завещание будет у тебя, это защитит Гильяно, а они его убили. Ведь теперь, когда мы передадим Завещание в газеты, им же несдобровать: они сами себе перерезали горло.
Майкл заметил, что отец холодно смотрит на него.
— Это Сицилия, — сказал дон. — Там всегда предательство замешано на предательстве.
— Дон Кроче и правительство, должно быть, обещали Пишотте немало, — сказал Майкл.
— Не сомневаюсь, — согласился дон.
Майкл по-прежнему ничего не понимал.
— Но почему они все-таки на это пошли? У нас же в руках это Завещание, которое доказывает, что правительство использовало Гильяно. Оно падет, как только газеты напечатают этот материал. Я просто ничего не понимаю.
Дон слегка улыбнулся и сказал:
— Завещание останется в сейфе. Мы его никому не дадим. До Майкла не сразу дошли слова отца и все, что они значили. Когда же он понял, то впервые в жизни по-настоящему рассердился на отца. Он побелел.
— Это что же, значит, мы все время действовали заодно с доном Кроче? — сказал он. — Значит, я все это время предавал Гильяно, а не помогал ему? Лгал его родителям? А ты предал своих друзей и способствовал смерти их сына? И использовал меня как круглого дурака, как Иуду-предателя? Папа, господи, Гильяно же был хороший малый, настоящий герой, он так помогал беднякам на Сицилии. Мы должны опубликовать это Завещание.
Дон Корлеоне дал сыну высказаться, затем поднялся с кресла и положил руки ему на плечи.
— Выслушай меня, — сказал он. — Все было подготовлено для побега Гильяно. Я не сговаривался с доном Кроче и не собирался предавать Гильяно. Самолет ждал вас, Клеменце и его людям было дано указание всячески тебе помогать. Да и сам дон Кроче хотел, чтобы Гильяно бежал, — это был бы наиболее легкий выход из положения. Но Гильяно поклялся убить его и оттягивал отъезд в надежде осуществить свою вендетту. Он уже несколько дней тому назад мог приехать к тебе, а он задерживался — все хотел еще раз попытаться. Вот чем объясняется то, что с ним произошло.
Майкл отошел от отца и сел в одно из кожаных кресел.
— Все-таки есть же какая-то причина, по которой ты не хочешь публиковать его Завещание, — сказал он. — Ты кому-то это обещал.
— Да, — сказал дон Корлеоне. — Не мешало бы тебе понять, что после того, как под тебя подложили бомбу, я понял, что ни я, ни мои друзья не можем гарантировать тебе безопасность на Сицилии. Ты мог подвергнуться и другим нападениям. А я хотел, чтобы ты благополучно вернулся домой. И я пошел на сговор с доном Кроче. Он обеспечивал твою защиту, а я в свою очередь обещал, что уговорю Гильяно, когда он приедет в Америку, не публиковать Завещание.
Майклу стало нехорошо, когда он вспомнил, как сказал Пишотте, что Завещание находится в Америке, в безопасном месте. В этот момент он подписал смертный приговор Гильяно. Майкл вздохнул.
— Мы обязаны это сделать ради его отца и матери, — сказал он. — Ради Юстины. Кстати, как она?
— В порядке, — сказал дон. — О ней заботятся. Пройдет не один месяц, пока она примирится со случившимся.
И, помолчав, добавил:
— Она очень умная женщина, она здесь отлично приживется.
— Мы предадим его отца и мать, если не опубликуем Завещание, — сказал Майкл.
— Ничего подобного, — сказал дон Корлеоне. — За эти годы, что я живу здесь, в Америке, я кое-чему научился. Надо действовать разумно, вести торг. Ну какой будет прок, если мы опубликуем Завещание? Правительство в Италии, возможно, падет, а возможно, и нет. Министр Трецца лишится своего места, но неужели ты думаешь, что они его накажут?
— Он же сидел в правительстве, которое истребляло свой собственный народ, — возмущенно произнес Майкл. Дон передернул плечами.
— Ну и что? Разреши, я продолжу. Если мы опубликуем Завещание, это поможет матери и отцу Гильяно или его друзьям? Правительство накинется на них, посадит их в тюрьму, будет всячески их преследовать. И — что гораздо хуже — дон Кроче внесет их в свои черные списки. Пусть они лучше спокойно доживают свой век. Я договорюсь с правительством и с доном Кроче, чтобы их не трогали. Так что, имея Завещание у себя, я все-таки извлеку из него больше пользы.
— И для нас, если нам понадобится что-то на Сицилии, тоже, — сардонически заметил Майкл.
— Такова жизнь, — с легкой усмешкой произнес его отец.
Майкл долго молчал, затем сказал тихо:
— Не знаю, мне это кажется нечестным. Гильяно ведь был настоящим героем, он уже стал легендой. Мы должны помочь тому, чтобы сохранить память о нем. А не уничтожать эту память.
Впервые дон выказал раздражение. Он налил себе еще рюмочку ликера и залпом выпил. Затем уставил палец на сына.
— Ты сказал, что хочешь учиться, — сказал он. — Так вот, послушай. Первейшая обязанность человека — оставаться живым. А уже потом следует то, что люди именуют честью. Так вот, это бесчестье, как ты сие именуешь, я охотно возьму на себя. Я поступил так, чтобы спасти тебе жизнь; в свое время ты тоже поступил бесчестно, чтобы спасти мою. Тебе никогда бы не уехать живым с Сицилии, если бы не дон Кроче. Вот так-то. Ты, может быть, хочешь стать героем вроде Гильяно, легендой? И мертвецом? Я люблю его как сына моих друзей, но не завидую его славе. Ты жив, а он мертв. Всегда помни это и живи так, чтобы быть не героем, а живым. Со временем герои начинают казаться чудаками.
Майкл вздохнул.
— У Гильяно не было выбора, — сказал, он.
— Нам в этом отношении больше повезло, — сказал дон.
Таков был первый урок, полученный Майклом от отца, его он запомнил лучше всего. Это окрасит всю его дальнейшую жизнь, подтолкнет к страшным решениям, которые раньше ему и в голову бы не пришли. Это изменит его представление о чести и уменьшит преклонение перед героизмом. Это поможет ему выжить, но сделает несчастным. Ибо Майкл — в противоположность своему отцу — завидовал славе Гильяно.
Глава 29
Смерть Гильяно сломила дух народа Сицилии. Он был их героем, их щитом против богачей и аристократов, против «Друзей», против правительства христианских демократов в Риме. Как только Гильяно не стало, дон Кроче Мало поставил Сицилию под пресс для оливкового масла и выжал из нее огромное состояние, забравшись в карман равно богатым и бедным. Когда правительство попыталось построить плотину, чтобы дать людям дешевую воду, дон Кроче распорядился взорвать машины, привезенные для строительства. Ведь все источники воды на Сицилии контролировались им — не в его это было интересах, чтобы строили плотины, которые дали бы людям дешевую воду. Когда начался послевоенный бум в строительстве, дон Кроче, получая информацию изнутри и умело ведя переговоры, скупал по дешевке наилучшие участки, а затем продавал их втридорога. Он взял под свою личную защиту весь бизнес на Сицилии. Нельзя было продать артишок на рынке Палермо, не заплатив дону Кроче несколько чентезимо; богачи не могли купить драгоценности своим женам или скаковых лошадей своим сыновьям, не застраховав их у дона Кроче. Правя твердой рукой, он в корне уничтожал все нелепые надежды крестьян на то, что им удастся получить во владение необрабатываемые земли, принадлежащие принцу Оллорто. Попав под тройной пресс — дона Кроче, аристократов и римского правительства, — сицилийцы перестали даже надеяться, что в будущем им станет лучше.
За два года, прошедшие после смерти Гильяно, пятьсот тысяч сицилийцев, главным образом молодых мужчин, уехали с острова. Они отправились в Англию и стали там садовниками, мороженщиками, официантами в ресторанах. Они отправились в Германию и взялись там за самую тяжелую работу; отправились в Швейцарию, где до блеска начищали страну и собирали на заводах часы с кукушкой. Они отправились во Францию и стали там кухонными мужиками и уборщиками в универсальных магазинах. Они отправились в Бразилию прорубать просеки в джунглях. Некоторые поехали в холодную Скандинавию. Ну а нескольких Клеменца забрал в Соединенные Штаты служить семейству Корлеоне. Эти считались счастливчиками. А Сицилия превратилась в страну стариков, малых детей и женщин, овдовевших по милости экономической вендетты. Каменные деревенские дома не поставляли больше рабочих рук для богатых имений, так что страдали и богачи. Процветал только дон Кроче.
Аспану Пишотта предстал перед судом за содеянные им преступления и был приговорен к пожизненному заключению в тюрьме Уччардоне. Но все понимали, что его помилуют. Волновало Пишотту лишь то, что его могут прикончить в тюрьме. Однако амнистия все не наступала. Тогда он послал записку дону Кроче: если его немедленно не помилуют, писал Пишотта, он расскажет о контактах, которые были у отряда с Треццой, и о том, как новый премьер-министр в сговоре с доном Кроче велел истребить собственных граждан у прохода Джинестры.
Аспану Пишотта предстал перед судом за содеянные им преступления и был приговорен к пожизненному заключению в тюрьме Уччардоне. Но все понимали, что его помилуют. Волновало Пишотту лишь то, что его могут прикончить в тюрьме. Однако амнистия все не наступала. Тогда он послал записку дону Кроче: если его немедленно не помилуют, писал Пишотта, он расскажет о контактах, которые были у отряда с Треццой, и о том, как новый премьер-министр в сговоре с доном Кроче велел истребить собственных граждан у прохода Джинестры.
На другой день после того, как министр Трецца стал премьером Италии, Аспану Пишотта проснулся в восемь часов утра. У него была большая камера, в которой стояли растения в горшках и ширмы, украшенные им самим за время пребывания в тюрьме вышивкой. Яркие краски шелков, казалось, действовали на него успокаивающе, и он теперь часто вспоминал свое детство, как они дружили с Тури Гильяно, как любили друг друга.
Пишотта приготовил себе кофе и выпил его. Он очень боялся, что его отравят. Поэтому все, что он пил, приносили ему родные. А тюремную пищу он сначала крошечными кусочками давал своему любимцу попугаю, которого держал в клетке. На всякий случай на одной из полок, рядом с иголками для вышивания и кусками материи, у него всегда стояла большая банка оливкового масла. Он считал, что если влить его себе в горло, то это обезвредит яд или вызовет у него рвоту. Другой участи он не опасался — слишком хорошо его охраняли. К двери его камеры подпускали лишь тех, кого он разрешал, а выходить из нее ему не было дозволено. И вот сейчас он терпеливо дождался, пока попугай съест и переварит пищу, и только тогда с аппетитом позавтракал.
Гектор Адонис вышел из своей палермской квартиры и, сев на трамвай, отправился в тюрьму Уччардоне. Несмотря на раннее утро, февральское солнце уже пригревало, и Гектор Адонис пожалел, что надел черный костюм и галстук.
Но он считал, что для такого случая надо быть одетым официально. Он потрогал нагрудный карман пиджака, где была глубоко запрятана важная бумага.
Он ехал по городу, и призрак Гильяно словно сопутствовал ему. Он вспомнил, как однажды утром на его глазах взлетел на воздух трамвай, полный карабинеров, — так отомстил Гильяно за то, что его родителей держали в той самой тюрьме, куда ехал сейчас Адонис. И он снова удивился тому, как такой милый юноша, которого он знакомил с классиками, мог совершить подобную жестокость. Сейчас на стенах зданий, мимо которых проезжал Адонис, не было ничего, а ему виделись большие красные буквы «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГИЛЬЯНО», часто появлявшиеся на них. Да, его крестник недолго прожил. Но Гектору Адонису не давало покоя то, что Гильяно убил его самый близкий друг. Вот почему он с такой охотой взялся отвезти записку, которая лежала сейчас в кармане его пиджака. Записка эта была от дона Кроче, равно как и специальные инструкции.
Трамвай остановился перед длинным кирпичным строением, в котором помещалась тюрьма Уччардоне. Ее отделяла от улицы каменная стена с колючей проволокой наверху. У ворот стояли охранники, а вдоль стены шагали вооруженные до зубов полицейские. У Гектора Адониса был пропуск, и его тотчас впустили в тюрьму; специальный охранник проводил его в тюремную аптеку. Там его встретил аптекарь по имени Куто. На нем, поверх обычного делового костюма, был белоснежный халат. Он тоже счел необходимым ради такого случая одеться официально. Он тепло поздоровался с Гектором Адонисом, они сели и стали ждать.
— Аспану регулярно принимает свое лекарство? — осведомился Гектор Адонис. Дело в том, что Пишотте из-за туберкулеза прописали принимать стрептомицин.
— О да, — сказал Куто. — Он очень печется о своем здоровье. Даже курить перестал. Любопытное это явление, которое я наблюдаю у наших заключенных. Пока человек на свободе, он бездумно растрачивает свое здоровье — курит до одурения, пьет до бесчувствия, занимается любовью до истощения. Мало спит и не упражняет свое тело. А стоит ему пожизненно сесть в тюрьму, и он начинает заниматься гантелями, отказывается от табака, следит за своим питанием и вообще не перебирает ни в чем.
— Может, потому, что у него меньше для этого возможностей, — сказал Гектор Адонис.
— О нет, нет, — возразил Куто. — В тюрьме Уччардоне можно получить все, что угодно. Охранники — люди бедные, а заключенные — богатые, так что деньги, естественно, переходят из рук в руки. Здесь можно предаваться любому пороку.
Адонис оглядел аптеку. Тут были полки, набитые медикаментами, и большие дубовые шкафы с бинтами, ватой и медицинским инструментом, так как аптека служила одновременно и пунктом скорой помощи для заключенных. В нише одной из комнат даже стояли две аккуратно застеленные кровати.
— А вам трудно доставать ему лекарство? — спросил Адонис.
— Нет, мы делаем специальную заявку, — сказал Куто. — Я послал ему новую бутылочку сегодня утром. Она закупорена по всем правилам, как это делают американцы для экспорта. Очень дорогое лекарство. Могу только удивляться, чего ради власти так усердствуют, чтобы поддержать ему жизнь.
И они улыбнулись друг другу.
Тем временем Аспану Пишотта у себя в камере достал бутылочку стрептомицина и распечатал ее. Он отмерил нужную дозу лекарства и проглотил. На секунду, пока мозг его еще работал, у него мелькнула мысль, что какое-то оно слишком горькое, затем тело его выгнулось назад, и он рухнул на пол. Из груди его вырвался отчаянный крик, заставивший охранника подбежать к двери камеры. Преодолевая страшную боль, разлившуюся по всему телу, Пишотта поднялся на ноги. В горле у него пересохло, и он, спотыкаясь, сделал несколько шагов к той полке, где стояло оливковое масло. Тут тело его снова выгнулось дугой, и он крикнул охраннику:
— Меня отравили! Помоги же мне, помоги! — И прежде чем снова упасть, в ярости понял, что дон Кроче перехитрил его.
Охранники бегом принесли Пишотту в аптеку, крича, что заключенного отравили. Куто велел им положить Пишотту на одну из кроватей в нише и обследовал его. Затем быстро приготовил рвотное и влил в горло Пишотте. На взгляд охранников, он делал все, чтобы спасти Пишотту. Только Гектор Адонис знал, что рвотный порошок был сильно разбавлен и не мог помочь умирающему. Адонис подошел к кровати и, достав из нагрудного кармана бумажку, зажал ее в кулаке. Делая вид, будто помогает аптекарю, он сунул ее Пишотте под рубашку. В этот момент он опустил взгляд вниз, на Пишотту. Красивое лицо его было искажено словно от горя, но Адонис знал, что это гримаса страшной боли… Гектору Адонису стало бесконечно грустно. Он вспомнил, как этот человек шагал рука об руку с его крестником по холмам Сицилии и как они читали друг другу стихи о Роланде и Карле Великом.
Только шесть часов спустя записку обнаружили на трупе, однако времени для того, чтобы включить ее в рассказ о смерти Пишотты и напечатать в газетах, которые разнесут весть по всей Сицилии, оставалось более чем достаточно. На бумажке, которую Гектор Адонис сунул под рубашку Пишотте, было написано: «ТАК УМРЕТ ВСЯКИЙ, КТО ПРЕДАСТ ГИЛЬЯНО».
Глава 30
На Сицилии, если у человека есть хоть немного денег, он не хоронит своего близкого в землю. Это означало бы уж полный крах — люди на Сицилии и так слишком много терпят унижений. Поэтому на кладбищах полно маленьких каменных и мраморных мавзолеев — квадратных сооружений, именуемых congregazioni. Чугунные решетки преграждают в них доступ. Внутри — несколько ярусов; на один из них устанавливают гроб, затем отверстие замуровывают цементом. Остальные ярусы предназначены для других членов семьи.
Гектор Адонис выбрал ясный солнечный день вскоре после смерти Пишотты и отправился на кладбище Монтелепре. Дон Кроче должен был встретиться с ним там, и они вместе собирались помолиться на могиле Тури Гильяно. А коль скоро им еще надо было и поговорить о делах, можно ли найти более подходящее место для встречи, где люди способны забыть о тщеславии, простить друг другу нанесенные обиды?
Да и можно ли найти более подходящее место, чтобы поздравить коллегу с хорошо исполненным делом? Дон Кроче просто обязан был уничтожить Пишотту, который был слишком болтлив и обладал чересчур хорошей памятью. И он выбрал для руководства операцией Гектора Адониса. Самой изощренной выдумкой дона была записка, оставленная на теле Пишотты. Адониса такой поворот вполне устраивал: политическое убийство прикрывалось романтическим налетом справедливости. Гектор Адонис стоял у ворот кладбища и смотрел, как шофер и охранники помогают дону Кроче вылезти из машины. Тело дона приобрело за последний год поистине чудовищные габариты — казалось, оно все больше раздувалось, по мере того как росло могущество дона.
Гектор Адонис и дон Кроче вместе вошли в ворота кладбища. Адонис поднял взгляд на арку ворот. Чугунные завитки сплетались в слова, предназначенные для тех, кто пришел проводить в последний путь ближнего. Они гласили: «Мы были как ты — и ты станешь как мы».