Глаза категорически отказывались привыкать к темноте, и он вспомнил о фонарике, который успел выключить, но не успел стащить с головы. Проще воспользоваться им, а тяжелый полицейский фонарь переместить из-за пазухи в ладонь. И держать наготове в качестве импровизированной дубинки.
Вооружившись таким нехитрым способом, Алекс сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, успокаивая бешено колотящееся сердце. И только после этого щелкнул кнопкой: пространство перед ним осветилось неверным, зыбким светом.
Ковер на полу, кресло с наброшенным на подлокотник куском ткани — темным и плотным, похожим на плед. Журнальный столик с остатками фуршета: бутылка вина, бутылка виски, два бокала, приземистый стакан с толстыми стенками. Стакан был знаком Алексу: точно из такого он пил коньяк c Лео во время прошлого визита в «Левиафан». Но дело не в идентичности стаканов, а в том, что емкостей — три. Значит, кроме Кьяры, сюда приехал кто-то еще? Кто-то, кто пил виски. Или это Лео пил виски, а Кьяре и второму гостю досталось вино?
А еще — пепельница с окурками.
Чтобы рассмотреть их, Алекс приблизился к столику. Он ни разу не видел, чтобы Лео курил, а ведь они провели вместе не один час. И меньшего времени было бы достаточно, чтобы пагубная привычка напомнила о себе. Лео не курит, а, между тем, пепельница полна окурков двух видов: сигареты и сигариллы, Алекс сразу узнал их по коричневому цвету и характерным неровностям табачного листа. И диаметр их шире, чем у обычных сигарет; если у Алекса еще оставались сомнения относительно пребывания в «Левиафане» Кьяры, то теперь они рассеялись окончательно.
Кьяра курит сигариллы, а раньше курила самокрутки, а еще раньше попыхивала маленькой трубкой, ей просто необходимо отличаться от абсолютного большинства человечества даже в такой малости, как курение. Алекс без труда вспомнил, как называлась любимая марка Кьяриных сигарилл — «Dannemann», с ароматом вишни.
Плоская жестяная коробка с надписью «Dannemann» лежала тут же, на столике, рядом с бутылкой вина, а еще Алекс заприметил раскатившиеся по поверхности виноградины, дольки мандарина и мандариновую же кожуру, сброшенную на пол. Сыр на тарелке уже успел заветриться, следовательно, фуршет завершился несколько часов назад.
Не в то ли самое время, когда от Лео пришло тревожное сообщение?
Алекс машинально подхватил вискарь и сделал несколько судорожных глотков. Вкуса алкоголя он не почувствовал, лишь легкое жжение от пролившегося в глотку спиртного.
— Кьяра! — заорал Алекс, срывая голос. — Где ты, черт возьми!..
За его спиной раздались едва слышный треск и легкое шипение. От неожиданности молодой человек вздрогнул и выронил бутылку. Она глухо ударилась об пол, но не разбилась, откатилась к креслу и замерла, наткнувшись на естественное препятствие. И снова воцарилась гнетущая тишина, как будто и не было ни треска, ни шипения. Алекс осторожно развернулся на сто восемьдесят градусов: тусклый свет фонарика заплясал на камине.
Вот и источник треска: прогоревшие дрова! Это от них исходило свечение, которое Алекс заметил в первые секунды пребывания в доме. Совсем скоро угли погаснут окончательно, если… не подбросить в камин очередную порцию дров.
Подойдя к камину, где было заметно теплее, Алекс присел на корточки перед миниатюрной поленницей: пять… семь… девять аккуратных, один к одному, восхитительно пахнущих поленьев. Должно быть, Лео закупается на лесопилке, и для него — по негласной договоренности — оставляют самое лучшее, самое сухое и полностью готовое к употреблению дерево.
Алекс бросил в пасть камина сначала один полешек, потом еще два. Едва тлеющая кучка золы нехотя вспыхнула, яркие искры разлетелись в разные стороны, и — спустя пять минут — в камине весело затрещал огонь. И все эти пять минут Алекс пытался связать воедино все факты; всё, что связано с временем и пространством «Левиафана».
Сколько времени нужно, чтобы дом остыл, дрова прогорели, а сыр заветрился? Несколько часов. По всем показателям дерево должно было сдаться первым, но под золой обнаружились вполне жизнеспособные угли, так что даже корпеть над разведением огня не пришлось. Алексу ничего не известно о тепловых характеристиках дома, — как долго он может хранить тепло? При условии, что в отоплении произошел сбой и можно рассчитывать только на камин?..
И почему, черт возьми, произошел этот сбой?
Алексу страшно не хочется вступать на территорию, по границам которой натянуты тросы с написанными от руки и второпях плакатами с призывами о помощи. На первый взгляд выглядит она неплохо, но слишком уж безлюдна. Да, Алекс нашел кое-какие вещи, но вещи не умеют говорить. Хотя… Вынув из кармана айфон Кьяры, он попытался открыть записную книжку или хотя бы список последних вызовов (самым последним был его собственный звонок), но ничего не получилось. Телефон запаролен, и ломать голову над паролем у Алекса нет желания. Но так уж и быть, он совершит одну попытку. Максимум — две…
Год рождения Кьяры не сработал, как и года рождения родителей. Об Алексе и говорить нечего, он занимает слишком незначительное место в жизни сестры, чтобы посвящать ему охранительную комбинацию цифр на собственном телефоне. Случайный набор типа «1111» или «0987»? Нет. Что-то сакральное, на манер даты начала войны Алой и Белой розы? Алекс не помнит даже века, когда случилась война с таким поэтическим названием. Но нужно знать Кьяру — для пароля она наверняка выбрала что-то важное.
Значимое.
Проклятье, Алекс зеркально отражается в Кьяре, оттого и знает о ее жизни не больше, чем она о его собственной. Она даже не сочла нужным сообщить брату, что встречается с Лео. При желании Алекс мог бы ткнуть ее носом в «праздношатающегося идиота» — именно так Кьяра обозвала красавчика в одном из своих писем. Справедливости ради, это было старое письмо, очень старое. Написанное еще до того, как Кьяра влюбилась. Но что помешало ей посмеяться вместе с Алексом над своими преждевременными оценками? Сообщить постфактум, что она была неправа? Нет же, Кьяра предпочла глупую игру в конспирологию!..
Алекс готов простить сестре и это, при условии, что она появится в самое ближайшее время и объяснит происходящее.
Потрескивание в камине убаюкивает Алекса, глаза слипаются, хотя он уговаривает себя не спать. Ему нужно подняться и продолжить осмотр дома, вот будет смеху, если он обнаружит Кьяру и Лео на втором этаже, в одной из спален! Вполне вероятно, что они отправились на боковую до того, как произошли неприятности с теплом и электричеством. Отправились, не забыв послать сигнал о помощи в эфир. Адресованный только Алексу и — никому больше. Что понятно и единственно верно, если имел место розыгрыш.
Кажется, он все-таки задремал, вернее, провалился в черноту. Закрыл глаза и вроде бы тут же открыл их, но обнаружил, что ноги затекли, и поленья в камине подернулись серой пылью. Вытащив из кармана телефон, Алекс мельком взглянул на дисплей: четыре часа сорок минут, ого! Он проспал не меньше часа, а то и все полтора, — сказались-таки долгий путь к «Левиафану» и общая усталость. Но за то время, что Алекс был выключен из действительности, никаких существенных перемен не произошло. В зале по-прежнему темно и тихо, бутылка из-под виски валяется у кресла, среди мандариновых ошметок. Рассвет начнется не раньше, чем через два часа, но чем занять себя до наступления дня?
Осмотр дома.
Он собирался осмотреть дом и вытащить из постели Лео и Кьяру, если они действительно там.
Алекс растер ладонями лицо, прогоняя остатки сна, поднялся на ноги и двинулся в сторону лестницы. Справа от нее находится маленькая кухня, слева — кладовка, куда в прошлый раз попасть не удалось. И еще…
Арсенал!
Как он мог забыть о высоком железном сейфе в нише, рядом с кладовкой? Замка на нем нет, а содержимое способно придать Алексу уверенности. Винчестер, охотничье ружье, ножи, ракетница — они могут придать уверенности кому угодно, особенно ножи и винчестер. Правда, Алекс держал в руках ружье лишь однажды, на летней ярмарке в Тренто, где работал тир. Но загнать патроны в ствол он всяко сумеет, вечерние просмотры «Комиссара Рекса» многому его научили.
Очередная волна страха накатила на Алекса, когда он приблизился к коридорчику с лестницей, двумя дверями и нишей. Шкаф был распахнут настежь и восхитительно пуст. Слабый свет фонарика выхватывал из мрака полки, крючки и держатели, на которых когда-то крепились ножи. Ни одного ножа Алекс не заметил, винчестер, охотничье ружье и патроны из коробок тоже исчезли. Слабым утешением могла бы послужить ракетница (только она оказалась в зоне досягаемости Алекса), но заряда в стволе не оказалось. Холодеющими пальцами Алекс перетряхнул коробки и ничего, похожего на заряд, не нашел. А ведь он прекрасно знает, как выглядят патроны к подобной модели, дома у Джан-Франко и Ольги хранится похожая, и хранятся патроны к ней: они намного шире обычных по диаметру, и их капсюли имеют разные цвета.
Красный, желтый, зеленый.
Как-то раз Алекс и Джан-Франко, будучи за городом, на пикнике в честь дня рождения их с Ольгой покойного отца, стреляли из ракетницы. После каждого выстрела небо освещалось красным, желтым или зеленым сполохом — в зависимости от цвета капсюля; Ольга прикрывала ладонями маленькие уши и недовольно морщилась, а Джан-Франко смеялся и орал что-то бессвязное с таким воодушевлением, что его кадык готов был немедленно прорвать кожу, выскочить вон и яблоком покатиться вниз, в ущелье, под сень сосен.
В тот вечер на Джан-Франко была рубашка, подаренная Алексом: белая с синим, вышитый маленький якорь на нагрудном кармане — аллюзии на морскую тему, которая так близка владельцу «Левиафана» Лео. Джан-Франко равнодушен к якорям и морским аллюзиям, но рубашка ему понравилась — она дорогая. А бармен — известный в К. франт, и почему только Алекс думает о рубашке Джан-Франко, о кадыке Джан-Франко, о пикнике с Джан-Франко?
Чтобы не думать о пустом арсенале.
Он все же прихватил с собой ракетницу. Пользы от нее никакой, но тяжелая рукоять в ладони странным образом успокаивает. Еще более странным выглядит тот факт, что кто-то забрал патроны от ракетницы, а саму ракетницу оставил. Объяснение может быть только одно: патроны брались в спешке, для винчестера и охотничьего ружья, и некогда было сортировать их по калибру.
Алекс почувствовал, что глаза заливает пот, а дверной проем кухни покачивается — так, как будто случилось маленькое землетрясение. Что делают умные люди, зафиксировав в сознании пусть и не опасные подземные толчки? Правильно — выскакивают на открытое пространство, не дожидаясь последующих толчков — более мощных, способных превратить любое здание в руины. Самое время поступить так же: выбраться на плато, спуститься вниз… и… И оставить здесь Кьяру? Это исключено, потому и нужно двигаться дальше.
Но не вниз, а вверх.
Тем более что подземные толчки идут не извне — изнутри, Алекса трясет от страха, он вот-вот прорвется и зальет все магмой. Но не ярко-красной, не оранжевой, под цвет мандариновых корок. У магмы Алексова страха совсем другой цвет — болотный, и запах соответствующий — запах рвотных масс. Так было в детстве: когда Алекс сильно пугался чего-то, его рвало. Однажды он проснулся ночью и увидел странную черную фигуру в дальнем конце комнаты. От ужаса он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, но рот существовал в автономном режиме. Алекса вырвало, и рвота сопровождалась громкими хлюпающими звуками. Они-то и разбудили Кьяру, которая спит довольно чутко… Вот черт, если бы Кьяра находилась в доме, спала бы в доме, пусть и наверху, она бы давно проснулась. Ведь Алекс перемещается по залу вовсе не бесшумно, и он уронил бутылку, грохот стоял тот еще!..
Если Кьяра в доме — почему она до сих пор не спустилась? Почему никак не отреагировала на холод? Алекса мутит от нехороших предчувствий — появись сейчас черная фигура, его вырвет! Но все прилегающие к лестнице пространства абсолютно безжизненны — или фигура настолько велика, что Алекс не может увидеть ее целиком. К тому же у него начала трястись голова, это ясно по лучу, исходящему от фонарика, — он подрагивает и не может ни на чем сосредоточиться.
Угол кухонного стола, полки, стулья — они появляются и тут же исчезают в темноте. Лучше бы Алекс и не пытался осветить кухню: все с ней вроде бы в порядке, лишь один из стульев опрокинут. Не отрывая взгляда от несчастного стула, Алекс нащупал за пазухой полицейский фонарик, вытащил его и щелкнул кнопкой. Стало намного светлее, но особых подробностей не прибавилось.
Каких подробностей он ждет?
Луж крови, осколков стекла, пулевых отверстий в створках навесных шкафчиков? Что еще сопутствует борьбе за жизнь? Наверное, тотальный разгром, но ничего тотального так и не обнаружилось. А стул мог опрокинуться по той же тысяче невинных причин, по которым из «Левиафана» исчез Боно.
Алекс так и не переступил порог кухни, зато поставил ногу на первую ступеньку лестницы. Это далось ему с трудом, но через несколько секунд дела пошли веселее: он и сам не заметил, как оказался на площадке, под картиной с наивным матросом, наивной птичкой и простодушным морским чудовищем по имени Левиафан.
Когда-то — во времена света, во времена Лео — они казались Алексу забавными. Ничего не изменилось и сейчас — почти ничего. Разве что ушло ощущение, что рисунок создан ребенком. А ведь Алекс хорошо помнит свою первую реакцию на картину: так мог бы нарисовать он сам, если бы ему было пять и если бы он любил рисовать. Из картины ушла ее «детская» составляющая, теперь Алексу кажется, что это взрослый решил замаскироваться под ребенка.
Необычный взрослый.
Комментарий Лео к картине выглядел довольно оригинально: «Человеку не стоит бояться своих фобий. Своих демонов, какими бы страшными они ни казались». Потом был добавлен и полезный совет: «Нужно научиться жить с ними» — или что-то вроде того. Замаскировавшемуся под ребенка неизвестному художнику это, кажется, удалось.
Но цена, которую он заплатил за это, непомерна. Потому что неизвестный художник не вполне здоров. Алекс явственно видит это, несмотря на окружающую его темноту. Улыбка моряка — полубезумна. Точно такое же безумие застыло в глазах маленькой птички. А свитое в кольца тело Левиафана… О статике нет и речи, кольца пляшут, как безумные. «Безумие» — вот ключевое слово. Услужливый лифт памяти Алекса (с приводом у него все в порядке, в отличие от привода скального лифта) тотчас же поднимает из глубин рассказ Ольги об арт-терапии в психиатрических клиниках. Она видела фильм о том, как безумцам в стадии ремиссии суют в руки карандаши и краски и заставляют рисовать. Рассказ так впечатлил Алекса, что он залез в Интернет и сразу же нашел кучу ссылок на целые галереи Имени Безумцев. Их картины не назовешь гениальными, но что-то в них есть.
Что-то тревожное, царапающее душу.
От детской картины хочется бежать без оглядки, а поворачиваться к ней спиной вовсе не хочется. Того и гляди, Левиафан выпустит из объятий моряка и птичку и переключится на кого-нибудь другого. На Алекса, потому что он находится в зоне досягаемости чешуйчатых колец.
Способны ли морские чудовища видеть в темноте или они реагируют только на тепло, как некоторые животные, чьих имен Алекс не помнит? Полицейский фонарик лучше отключить. На всякий случай.
Впрочем, полностью отключать фонарик Алекс не стал, лишь повернул рифленое пластмассовое кольцо на его головке, максимально уменьшив поток света. Сделано это было для того, чтобы не споткнуться на ступеньках: к тотальной темноте, как показывает практика, Алекс привыкнуть не может. А надежды на украшающий его голову второй фонарь больше не осталось. Он благополучно сдох, выработав свой ресурс.
Как только луч «Mag-Lite» перестал доминировать в пространстве лестницы, в нем тотчас же образовался еще один источник света. Он шел не со второго этажа, до которого Алекс почти добрался (там царила все та же непроглядная темень), — откуда-то сверху.
Мансарда.
Отрекомендованная Лео как рабочий кабинет. Алекс помчался туда, сломя голову и перескакивая сразу через несколько ступенек, на ходу выкрикивая:
— Лео! Кьяра! Вы здесь?!
И снова ответом ему была мертвая тишина. Такая зловещая, что перед самым последним пролетом, ведущим к мансарде, молодой человек слегка притормозил. И несколько секунд вглядывался в обрамленный чернотой прямоугольник двери. Она была распахнута, и именно оттуда лился свет.
— Лео? Кьяра? — еще раз повторил Алекс. На этот раз так тихо, что даже не расслышал собственного голоса.
То, что он увидел через несколько секунд, поразило Алекса. Это касалось в первую очередь самой мансарды — просторного помещения, идущего по периметру едва ли не всего дома. Оно венчалось стеклянной стеной, сквозь которую открывался величественный вид на горы. Мог бы открываться, если бы не снежная буря, беснующаяся за окнами. Или — окном? Вглядеться в конструкцию стены Алекс не успел, отвлекшись на саму мансарду. Попади он сюда при других обстоятельствах — и нескольких часов не хватило бы, чтобы рассмотреть ее в деталях. Но сейчас напряженный взгляд Алекса выхватывал самое существенное: добротные шкафы из красного дерева вдоль стен (шкафы, а не полки, как в нижнем зале); широкая деревянная ширма справа, она скрывала от глаза целый угол; кожаный низкий диван с разбросанными по нему подушками, картины на стенах. Прямо перед стеклянной стеной стоял рабочий стол, крытый зеленым сукном. Часть стола загораживало огромное кресло, обращенное лицом к снежной буре.
А источников света было несколько: лампа «летучая мышь» (она стояла в правой части стола, рядом со стопкой книг) и — свечи. Толстые витые свечи, способные гореть сутки напролет, а то и дольше. Алекс насчитал целый десяток таких свечей, расположенных в разных углах мансарды. Поначалу ему показалось, что в помещении никого нет, и, прежде чем приблизиться к застекольной снежной буре, он осторожно заглянул за ширму. Там обнаружилась неубранная кровать, стул и небольшая этажерка с двумя полками. Обе они были заставлены какими-то пузырьками, стопками хлопчатобумажных полотенец и салфетками в одинаковых картонных коробках.