Между двух миров - Эптон Синклер 41 стр.

Яхта также зашла отдохнуть в гавань воздвигнутого на болоте великого города дворцов и соборов. Путешественники заблаговременно запаслись визами, но оказалось, что нужно пройти еще целый ряд формальностей. В эти дни не слишком много яхт подплывало к петровскому «окну в Европу», и перегруженным работой, недоверчивым революционерам трудно было представить себе, что есть на свете люди, не имеющие других занятий, как плавать из одного порта в другой на судне, которое могло бы вместить ребят целой школы или больных целого санатория.

В конце концов иностранцы получили разрешение сойти на берег и тратить свою «валюту» в новом государстве рабочих.

Путешественники осматривали, что кому нравилось, точнее, что кого интересовало. Из старших кое-кто бывал в этом городе в царское время, и теперь они со вздохом вспоминали тогдашнюю роскошь и разгульное веселье статных и элегантных офицеров, оживленное движение, магазины, пышные зрелища. С их точки зрения, город представлял собой сплошные трущобы.

Но перед молодежью открывался новый, неисследованный мир. Так как они знали всего лишь несколько русских слов, то пользовались услугами гидов — молодых женщин, которых прикомандировывали к туристам. Эти молодые женщины были пламенными пропагандистками, они относились покровительственно к гостям из рядов буржуазии, а почувствовав антагонизм, немедленно затевали дискуссию; но, если вы их называли «товарищ» и вам удавалось внушить им доверие, они готовы были водить вас по городу шестнадцать часов в сутки, показывая ясли и детские сады, стадионы и фабрики-кухни, поликлиники и лаборатории и все те чудеса нового мира, который они строили с такой радостью и гордостью. Для них это было «будущее», как оно было будущим для Линкольна Стефенса девять лег назад, и это будущее жило и действовало, как сумел в свое время увидеть Стефенс. Возникали гигантские заводы, и рабочие учились руководить ими; запруживались реки, строились мощные электростанции — все это было общественной собственностью, которой каждый по-хозяйски гордился.

Между обеими группами туристов постепенно нарастал конфликт. Бывшая баронесса Софи Тиммонс отыскала семью своих старых друзей; некогда они принадлежали к сливкам плутократии, а теперь были выселены из своего дворца, ютились в одной комнате и бедствовали. И вот этот город казался Софи кошмаром, из-под власти которого она всеми силами стремилась вырваться. Она, ее приятельница Марджи и их кавалеры возвращались в гостиницу, садились за обильный, но не особенно изысканный обед и обменивались новыми горестными впечатлениями. — Ах, уедем скорее отсюда! — восклицали они с каждым днем все громче и громче.

Сначала предполагалось, что яхта посетит финские порты, а затем двинется в обратный путь по водам Ботнического залива. Однако теперь молодежь заявила: — Хорошо, но только без нас! Мы хотим посмотреть совхозы и еще много кой-чего интересного, а потом мы догоним вас в Хельсинки.

Так и условились: доволен был и Ланни, ибо в Ленинграде имелась одна из величайших в мире сокровищниц искусства — Эрмитаж, и он готов был целыми днями бродить по его огромным залам. Правда, Розмэри не так уж сильно увлекалась живописью, но она решила остаться с ним, так как знала, что иначе ей придется вместе с Бьюти учить мамашу Робин играть в бридж.

Когда обе группы, наконец, воссоединились, стало ясно, что на яхте «Бесси Бэдд» произошел раскол. Дело не доходило до открытой войны, ибо все пассажиры были люди благо-воспитанные, но когда буржуазия, говоря о Советском Союзе, называла его трущобой, интеллигенция спрашивала: знают ли эти высокомерные господа, что такое трущобы? Видели они их в Лондоне, Берлине и Париже? А когда буржуазия интересовалась, что же общество выиграет, если всех равнять по самому низкому уровню, следовал ответ, что в капиталистических странах трущобы — неотъемлемая часть их строя, а между тем в благоденствии Советского Союза, когда оно будет упрочено, примут участие все. Подобные дебаты происходили тогда во всех уголках земного шара; то «будущее», которое намеревались построить красные, всюду служило яблоком раздора, и здесь на борту яхты был только один выход, чтобы молодое поколение вело свои беседы на одном конце палубы, а старшие играли в бридж на другом конце.

Это испортило поездку и отравило удовольствие хозяину и хозяйке. Иоганнес принимал создавшееся положение не жалуясь, однако ему пришлось расстаться со своей мечтой — воспользоваться этим стройным белым судном для приобретения и закрепления благосклонности привилегированного класса. Для этого ему следовало бы оставить дома своих обожаемых мальчиков и их жен, а тогда все удовольствие было бы испорчено и для мамы, которая предпочитала не расставаться со своими сынками, какие бы радикальные взгляды они ни исповедовали. В конце концов, кое-что можно было сказать и в их защиту: жить в капиталистических трущобах не очень-то весело, папа сам пусть вспомнит. Он обсудил вопрос с Ланни, прогуливаясь взад и вперед по палубе в одну ветреную ночь, и единственное, что молодой человек мог предложить владельцу яхты «Бесси Бэдд», — это стать последователем новых взглядов и предоставить стройное белое судно для нуждающихся в отдыхе пролетариев. Словом, плавучий «парк культуры и отдыха»!

КНИГА СЕДЬМАЯ. ПУТЯМИ СЛАВЫ

ГЛАВА ПЕРВАЯ Господня благодать

Бывший учитель и бывший лейтенант Джерри Пендлтон основал с помощью Ланни бюро туризма в Каннах, и Джерри не жаловался на судьбу, да и мудрено ему было жаловаться — ему жилось теперь совсем неплохо. У его преданной жены-француженки было трое малышей; пансион благодаря неусыпным заботам ее матери и тетки процветал; они даже кое-что откладывали, со временем эти деньги достанутся Сериз и детям; словом, Джерри имел все основания быть довольным самим собой и всем миром. Время от времени он наезжал в Бьенвеню, катался с Ланни под парусом, ловил рыбу, играл в теннис; иногда Быоти, по доброте сердечной, приглашала Сериз на пикники и другие увеселения, в которых участвовало много народу, и специально ей не требовалось уделять внимания. Дело в том, что жена Джерри, тихая и безобидная, была здесь все-таки чужой, так как не умела сплетничать о светских господах и дамах и горячо обсуждать их поведение.

Одним из постоянных жильцов пансиона был некий джентльмен, приехавший из маленького американского городка на Среднем Западе лет пятнадцать тому назад, еще до того как Бэдды познакомились с Джерри и его будущей женой. Этот жилец был некогда страховым агентом; унаследовав небольшой капитал, он решил посмотреть свет. Оказалось, что на его деньги в Каннах можно было купить больше, чем где бы то ни было в Америке, и он обосновался в пансионе Флавен. Он любил рассказывать чудесную историю о том, как он попал в этот почтенный дом: однажды он сидел на Бульвар-де-ля-Круазет и, закрыв глаза, молился господу богу, чтобы тот направил его в хороший пансион; затем он встал и пошел, и господь бог повелел ему свернуть с шикарного бульвара и пойти по этой вот улице, а затем войти в этот вот дом, — так он и сделал, и с тех пор он тут и живет.

Пансион стоил сорок франков в неделю, что в те годы составляло восемь долларов. С ростом цен владельцы пансионов и гостиниц стали повышать плату, и теперь она доходила до двухсот франков в неделю, но при существующем курсе это составляло только пять долларов. Из всего этого американец сделал вывод, что господь бог явно к нему благоволит. Он жил все в той же комнате на третьем этаже — и во время мировой войны, и потом, после заключения мира. Он научился говорить до-французски с резким айовским акцентом и постепенно заслужил в пансионе всеобщее уважение.

Этого примерного жильца звали Парсифаль Дингл. Оригинальным своим именем он был обязан тому обстоятельству, что, будучи им беременна, мать его, проживавшая в маленьком, затерянном среди прерий и нисколько не романтичном провинциальном городке, случайно увидела портрет какого-то оперного певца в сверкающих латах. Французы не находили ничего эксцентричного ни в имени, ни в фамилии американца, которую они произносили в нос — «Дэнгль». Приезжий уже давно привык и к этому и к другим их эксцентричностям. Он говорил себе, что ведь и французов создал господь бог, так же как граждан штата Айова; бог равно обитал и в тех, и в других, и у него были, конечно, на то свои основания.

Мистер Дингл не принадлежал ни к какой секте и не нацеплял на себя никакого ярлыка, — он примыкал к тому течению, которое в Америке называло себя «Новая мысль». Поразительно, сколько людей верили в это учение, — люди, разбросанные по всей Америке, на фермах, в поселках и даже в больших городах, где они ходили на лекции и основывали сотни сект с чудными названиями или выписывали специальные газеты и журналы, получавшие иногда очень широкое распространение. Мистер Дингл подписывался на некоторые из них и, прочитав, передавал другим, а если кто-нибудь проявлял интерес, он охотно давал пояснения.

Короче говоря, мистер Дингл верил в то, что бог есть и что он, мистер Дингл, частица его. Это был живой и деятельный бог, и он жил и действовал в каждом человеке; он руководил вами, если вы его просили и, особенно, если верили, что он будет руководить. Для этого следовало удалиться в какое-нибудь тихое местечко, как советовал Иисус, закрыть глаза и думать о боге и его благости и верить, что он сделает то, о чем мы просим, если просимое достойно и хорошо. Мистер Дингл никогда не просил бога даровать ему особняк на Бульвар-де-ля-Круазет или пышную белокурую любовницу, ибо не считал эти вещи достойными желания; он просил, чтобы бог даровал ему душевный мир, силу творить добрые дела и довольствоваться своим уделом, и бог исполнял эти скромные просьбы.

Такое credo делало его весьма приятным соседом по табльдоту. Он никому не навязывал свои взгляды, и поссориться с ним было совершенно невозможно; если вы затевали ссору, он удалялся к себе в комнату и молился там, а затем появлялся с таким блаженным лицом, что вам становилось стыдно за свое дурное настроение. Он был не толст, но как-то уютно сдобен, и лицо у него было круглое и розовое; в общем, он напоминал седеющего херувима в белом, всегда без единого пятнышка, полотняном костюме. Таков был мистер Парсифаль Дингл из штата Айова, к вашим услугам.

Еще с 1914 года, когда студент-недоучка, столовавшийся в пансионе Флавен, стал учителем Ланни Бэдда, до семьи в Бьенвеню доходили слухи об этом чудаковатом, но вполне достойном жильце. Джерри симпатизировал ему оттого, что их родные города находились рядом, — оба говорили с тем же акцентом и любили те же кушанья. Постепенно Джерри стал упоминать о мистере Дингле все чаще. Мистер Дингл имел своеобразный дар: он возлагал на больных руки, производил над ними то, что он называл «лечебными пассами», и боли прекращались. Ни Ланни, ни его мать не были знакомы с этим жильцом, они только видели его раз или два, когда он выходил из пансиона, и постепенно он стал для них какой-то легендарной фигурой.

Несколько лет назад случилось так, что мисс Аддингтон, гувернантку Марселины, постиг необычайно мучительный приступ мигрени. Ланни упомянул об этом при Джерри, и вскоре Джерри позвонил ему по телефону: мистер Дингл просит разрешения зайти помочь страдалице; если она согласна, Джерри с удовольствием привезет его. Мисс Аддингтон, как строгий и правоверный член англиканской церкви, была скачала шокирована этим предложением; однако ей было известно, что американский джентльмен действует во имя божие и что особые привилегии, дарованные господом церкви короля Генриха Восьмого, не возбраняют и другим лицам обращаться к всевышнему, если они того пожелают; а кроме того, головная боль была жестокая. Итак, мистер Дингл явился и попросил оставить их наедине, что привело в смущение девственную лэди. Но это был по всем признакам человек вполне почтенный, и потом ведь это все разно что врач. Он усадил мисс Аддингтон в кресло, а сам стал позади, положил ей руки на лоб и закрыл глаза.

Результат изумил всех, особенно гувернантку. Когда он кончил молитву и снял руки, он спросил: — Как вы себя чувствуете? — И она, поморгав, воскликнула: — Представьте, все прошло! — Это было совершенно невероятно, но факт оставался фактом, весьма приятным фактом. После этого случая, всякий раз как у мисс Аддингтон начинался приступ головной боли, она спешно посылала за мистером Парсифалем Динглом.

Конечно, друзья Бьюти не могли не подшучивать над благочестивой сорокалетней девственницей. Они не сомневались в том, что тут начался роман и с любопытством выспрашивали, как он развивается. Софи прозвала целителя мисс Аддингтон ее рыцарем святого Грааля и утверждала, что единственным препятствием для счастливого брака является его ужасная фамилия — Дингл. Отчего он не переменит ее на Дон? Ведь есть такая песенка: «Дингл-дон, дингл-дон, дингл-дингл, дон и дон!» Уж лучше бедняжке поскорее взять эту фамилию. Но мистер Дингл слышал эту шутку, еще когда был школьником, однако своей фамилии не менял.

Быоти Бэдд ухитрилась прожить всю свою жизнь, обходясь без духовенства. В детстве ей внушали, что господь бог запрещает все, что доставляет человеку удовольствие, поэтому она махнула рукой на его запреты, стала делать именно то, что доставляло ей удовольствие, и решила, что господь бог — это измышление самовластного баптистского проповедника по имени Джон Элифалет Блэклесс. Здесь, на Ривьере, имелось несколько почтенных джентльменов-профессионалов, служивших господу богу, и с иными из них она была знакома. Были среди них и католики, и протестанты, — но все приятные люди из общества, интересные собеседники, знатоки вин и яств. Подразумевалось, что они приберегают бога для тех случаев, когда выполняют в церкви религиозные обряды, — вы же могли присутствовать, если хотели. Но не было случая, чтобы священник или иное духовное лицо стал упоминать имя божие в светском обществе: любой из знакомых Бьюти увидел бы в этом бестактность.

Поэтому представление о таком боге, которого носишь повсюду с собой, было для Бьюти совершенной новостью, и притом такой, которая ставила ее в тупик. Раз бог находился в Бьюти Бэдд и знал решительно все, что она думает, и все, что она делает, то ради бога— отчего же он не удерживает ее? Мистер Дингл уверял, что это очень утешительная идея, когда к ней привыкнешь, так как она изгоняет из сердца всякий страх: бог любит нас, не взирая на наши грехи, и он хочет одного, чтобы мы старались стать лучше и не мешали ему помогать нам. Все это мистер Дингл называл «свободной религией»; человеку совершенно не нужен священник в роли посредника, ведь бог все время тут, в центре вашего сознания, и вы можете обращаться к нему и получать ответы через собственное сердце. — Нет, нет, — пояснял целитель, — вы не слышите никаких голосов, просто вы это чувствуете. Попробуйте, вы даже удивитесь.

Вот будут смеяться ее великосветские друзья, если узнают об этом! Но бог не будет смеяться, уверял ее мистер Дингл, и все может остаться в совершенной тайне между нею и богом. Очень скоро, как только мадам Детаз почувствует, что получает на свои молитвы ответ, она станет смелее, и ей захочется сообщить другим о своем открытии, как делает это мистер Дингл с тех пор, как врата веры распахнулись в его сердце.

И вот джентльмен с забавной фамилией стал постоянным посетителем Бьенвеню. В джентльмене не было и тени навязчивости, он никогда не являлся без приглашения, говорил, только когда к нему обращались, и если у него возникало малейшее подозрение, что он кому-то мешает, он выходил в сад и любовался цветами или стоял на террасе и смотрел, как солнце садится за Эстерельскими горами, и это значило, что он молится.

Какое утешение знать, что, если с вами случится что-нибудь серьезное, он тут, под рукой, и призовет бога к вам на помощь.

Не было на свете более неугомонной свахи, чем очаровательная белокурая хозяйка Бьенвеню; и когда на ее горизонте появился этот новый мужчина, мысли ее невольно устремились к мисс Аддингтон; закоренелая в своей добродетели англичанка явно нуждалась в помощи, и Бьюти именно в этих целях приглашала мистера Дингла на завтраки. В конце концов мисс Аддингтон весьма заинтересовалась религиозными взглядами мистера Дингла, и он убедил ее, что в его действиях нет решительно ничего противоречащего англиканской догме. Разве Христос, явившись ученикам после своего воскресения, не дал им на этот счет самых точных указаний? «Будете во имя мое налагать руки на больных, и они исцелятся!» Чего, кажется, яснее?

Но, хотя они были безусловно подходящей парой, дальше отвлеченных бесед дело не шло, и после нескольких недель ожидания и наблюдений Бьюти стала находить это даже возмутительным: что станется с человеческим родом, если мужчина и женщина, оставаясь вдвоем, только и будут что изучать священное писание да молиться?

Мистер Дингл, вероятно, так долго жил в одиночестве, что стал робок; или, может быть, в его верованиях было что-то, обрекавшее его на безбрачие, на такие отношения с женщинами, которые, как Бьюти слыхала краем уха, называются «платоническими»? Она чувствовала, что ее прямая обязанность — выяснить это, и вот однажды, оказавшись в гостиной наедине с целителем, она поставила вопрос ребром: — Как вы относитесь к любви?

Мистер Парсифаль Дингл слегка покраснел и смутился.

— Мне пришлось, — пояснил он, — пережить тяжелую драму, которая повлияла на всю мою жизнь.

— Что вы говорите! — воскликнула Бьюти. Она не попросила: «Расскажите, если можно!», — но эта просьба так и звучала в ее голосе.

— Когда я был юношей, мадам Детаз, я питал глубокое чувство к одной молодой особе с прекрасным характером, и утрата ее была для меня трагедией. С тех пор я не мог и подумать о любви — вероятно, потому, что все время искал именно тех достоинств, которые привлекали меня в этой молодой особе.