Его спутница отвернулась, и он увидел, как она торопливо вытащила носовой платок и прижала его к глазам. Он воскликнул смущенно: — Я обидел вас?
— Нет, — отвечала она, — подождите. — И он подождал, а она полуобернулась к нему и пояснила: — Видите ли, мистер Бэдд, мой отец убил себя добыванием денег. Лучше бы у меня был отец, чем деньги.
XIВот и ответ на загадку, вот и идея для пьесы Рика, если он, действительно, хочет написать ее. Ирма Барнс любила своего отца. Знала ли она, что у него «на каждой улице содержанка»? Может быть, знала, может быть, нет. Не Ланни стал бы ее расспрашивать об этом. Как бы то ни было, она любила отца, восхищалась им. Крутой и властный человек в делах, это был беззаботный весельчак у себя дома. Для Ирмы он так и остался товарищем ее детских игр, и когда она узнала, что он упал мертвый в разгаре одного из яростных сражений на Уолл-стрит, она остро почувствовала утрату, которую не могло возместить никакое наследство. О матери Ирма ничего не сказала, и это было тоже знаменательно: по намекам Эмили Ланни догадался, что миссис Барнс больше любила деньги своего мужа, чем его самого.
Итак, вот какова душа принцессы. Немного помолчав. девушка улыбнулась и сказала, что в следующий раз у Ланни уж наверное будет номер с продолжением.
Вот как, подумал Ланни, нет, это уже не вялость мысли, как он сперва предполагал; просто она замыкается в себе, молча наблюдает, как сменяются кадры на экране, и делает то, чего люди ждут от нее. Происходит ли это от врожденной мягкости или оттого, что в ней еще не проснулась инициатива? Ей ведь всего двадцать лет, и много думать она едва ли имела время.
Чему ее учили в школе? Ничему полезному: хорошим манерам, умению держаться, правильно произносить французские фразы, немного рисовать, немного играть на рояле. Читать она умела, но она не умела наслаждаться чтением. Когда у вас столько денег и столько людей вас обслуживают, то ваш прямой долг — не мешать им в этом; позволять людям делать все за вас — ведь это само собой вытекает из вашего положения в обществе, из вашей социальной значимости. А забиться в угол и уткнуть нос в книгу — значит не понимать, что тебе дано, уж не говоря о том, что всем этим портным и парикмахерам, маникюршам и массажисткам, преподавателям танцев и музыки, горничным, секретаршам и прочим смиренным людям, которые живут для того, чтобы обслуживать вас, и так стараются доставить вам удовольствие, вы покажетесь просто чудачкой.
— Вы не представляете себе, скольких людей мне пришлось огорчить, чтобы сейчас поехать с вами! — созналась принцесса коммунальных услуг. — Но я рада, что поехала.
Лед был сломан, и она стала рассказывать ему о своей жизни, которая казалась Ланни благоустроенной тюрьмой, так как он привык сам себя обслуживать и проводить большую часть времени в одиночестве, предаваясь мечтам и стараясь выразить эти мечты в музыке или найти уже готовые образы для них в книгах и произведениях искусства. Ирма Варне едва ли когда-нибудь в жизни оставалась одна. Едва ли ей также разрешали делать что-нибудь самой; всегда тут как тут оказывался кто-то, кто успевал вскочить и предупредить ее желание и был бы оскорблен в своих лучших чувствах, если бы она отказалась от его услуг. Правда, она была физически здорова и ловка, но лишь благодаря тому, что играла в теннис со специальным инструктором, ездила верхом с берейтором, плавала с премированным пловцом и так далее; весь день был заполнен. Ирме Варне никогда не случалось вытаскивать с босоногими ребятами рыбацкую сеть, для нее рыба — это нечто, окруженное горячим паром, что подают на длинном блюде из резного серебра и сначала подносят на показ хозяину, а затем разрезают на другом столе.
XIIПогода продолжала благоприятствовать им; они сидели на открытом воздухе за столиком кафе, ели сухарики с маслом и медом и обсуждали, почему богатства накопляются как-то сами собой. Кто-то уже сообщил матери и дочери о странных эксцентрических вкусах Ланни, преподававшего в воскресной школе для рабочих. Уж, конечно, не Эмили; скорее какая-нибудь дама, у которой есть собственный сын, годный в женихи. Факты эти были широко известны, и не взирая на предупреждения матери, Ланни и в голову не приходило скрывать их. Было бы смешно стремиться к тому, чтобы вызвать в этой девушке интерес к себе, не поставив ее в известность о своих «розовых» взглядах.
Он стал рассказывать ей о посещавших эту школу детях рабочих: как они выглядят, как ведут себя, как он занимается с ними. Она представляла их себе грязными сорванцами, но он постарался уверить ее, что они приходят в аккуратно зачиненной одежде и с добросовестно отмытыми ушами и шеей. — Из детей бедняков, — сказал он, — лучше всех дети рабочих — смышленые, живые. Они верны своему классовому сознанию, оно им служит вместо религии; их родители знают, что такое лишения, и дети тоже знают, что жизнь не игра. — Любимица фортуны слушала все это, как рассказ о другой планете; странные вещи, интересные, но тревожные.
Зачем все это? Чего эти люди хотят? Он в самых простых словах объяснил ей идею общественной собственности: все средства производства должны быть общей собственностью, находиться в распоряжении общества и служить общему благу: ну вот, как почта, армия, трамвай. В эту минуту он забыл, что Ирма приехала из страны, где трамвай и железные дороги принадлежат частным владельцам, и что ее отец был одним из них. Она слушала, как он рисует картину кооперативного общества в духе Беллами, и приводила обычные возражения. А кто же будет делать грязную работу? А будут ли люди работать, если их не заставит нужда? И будут ли все получать одинаковую плату?
Ей интересно было, как он до-шел до этих необычайных воззрений. Он рассказал ей о своем дяде, нисколько не стараясь прикрасить его. Этот опасный человек, которого так не любил отец Ланни, однажды повел мальчика в каннские трущобы. — Трущобы в Каннах? — воскликнула девушка, и Ланни ответил: — Хотите посмотреть их? — Он рассказал ей о Барбаре Пульезе и ее трагической судьбе. Рассказал о Дутыше и его деспотическом режиме в Италии. — Но говорят, что в Италии сейчас гораздо больше порядка! — воскликнула Ирма. — Поезда ходят точно по расписанию.
Ланни понял, что перевоспитать ее будет делом не легким. Он заговорил о мирной конференции и о том, чему он там научился. Упомянул и о Линкольне Стефенсе, но она, видимо, никогда не слышала даже его имени; в отношении современности она была, так сказать, девственно невежественна. Она знала, конечно, прославленных кинозвезд, знаменитых певцов, дирижеров джаз-оркестров, которых рекламировало радио, приобретавшее все большую популярность; но имена писателей, за исключением нескольких модных авторов, были ей неизвестны. Имена политических деятелей также ничего не говорили ей; она не разбиралась в том, какие партии они представляют; она знала только, что отец о некоторых из них отзывался сочувственно, других ожесточенно ругал. Но нетрудно было догадаться, что в первую категорию попадали те, с чьей помощью он делал дела.
Разговор был совсем не такой, какой Ланни собирался вести или какой могла бы одобрить Бьюти; но наследница задавала вопросы, а он отвечал и рассказывал ей то, что, по его мнению, было на уровне ее понимания. Может быть, он недостаточно считался с незрелостью ее ума; может быть, он говорил слишком долго и утомил ее, но, во всяком случае, она поняла, что он добр, абсолютно корректен и разговаривает с ней, как отец, а пожалуй даже и как дедушка. И если она искала мужчину, который бы не гонялся за ее деньгами, то имела все основания считать, что нашла его. Она сказала: — Не думаю, чтобы моя мать одобрила такие взгляды.
Он ответил:
— И я не думаю. Но вам незачем говорить с пей об этом, если вам не хочется. — Вот и все, что он сделал в смысле ее просвещения или совращения, как выразилась бы ее мать.
Они вернулись к лодке; становилось прохладно, и теплая шаль оказалась очень кстати. Бриз не утихал, и они весело полетели по волнам. Солнце уже погрузилось в море, но они успели причалить к маленькой пристани еще до наступления темноты. Когда он отвозил ее домой, его начали одолевать сомнения, и он сказал:
— Надеюсь, я не очень надоел вам своими политическими разговорами?
— Ничуть, — отвечала она. — Мне было интересно. Надеюсь, вы еще посетите нас?
— С большим удовольствием. Я знаю, что вы заняты, и не хочу быть назойливым; но это мои родные места, и я всегда рад буду вам их показать.
— Позвоните мне, — сказала сна; и на этом они расстались.
Ланни ехал домой и думал: она была бы совсем ничего, если бы только вырвать ее из этой среды. Но потом пришла другая мысль: ее среда — это деньги, иона не вырвется из нее до самой смерти.
Матери не было дома, и он направился во флигель.
— Ну, — спросил Рик лукаво, — раздобыл для меня материал?
Матери не было дома, и он направился во флигель.
— Ну, — спросил Рик лукаво, — раздобыл для меня материал?
— Кое-что раздобыл, — отвечал Ланни, — но боюсь, что этот материал я тебе не предоставлю.
Хромой англичанин выпрямился в кресле и внимательно посмотрел на друга. Затем крикнул жене, в соседнюю комнату — Эй, Нина, поди-ка сюда! Ланни женится на Ирме Барнс!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ Не легко главе венчанной
IИрма Барнс выезжала к показывалась всюду с Ланни Бэддом. Вся Ривьера заметила это, и тысячи языков работали во-всю. Так вот кто оказался избранником! Его предпочли всем миллионерам, всем принцам, герцогам и маркизам. Ему всячески показывали, что он стал важной особой. Лучи прожектора отыскали Бьенвеню и на нем остановились. Наступил конец мирному уединению; приезжали репортеры, подкатывали автомобили, звонил телефон; Ланни и его красавицу-мать приглашали нарасхват. — И привезите Ирму, — добавлялось при этом как бы мимоходом.
Ланни посвящал Ирме все свое время, и она принимала это как должное. Ей нравилось его общество: он знал все и всех, или так, по крайней мере, ей казалось; он делал меткие замечания, а если сама она и не отличалась остроумием, то умела ценить его в других. Они называли уже друг друга по имени, и Ланни бывал в «шато» запросто. Ирма имела по этому поводу объяснение с матерью: мать была не очень довольна, но не хотела ей делать реприманды, молодые девушки все теперь как с цепи сорвались, и надо дать им перебеситься. Мать неустанно напоминала Ирме о том, что сейчас она главный приз на Ривьере, может быть, даже во всей Европе.
Дамы в Бьенвеню и его окрестностях твердили Ланни то же самое. Они волновались точь-в-точь как во времена обеих битв на Марне; они требовали сводок каждый час! Ибо они, как говорится, «умирали от любопытства». Нина и Марджи то и дело бегали на виллу послушать, что скажет Бьюти; Эмили и Софи названивали по телефону и спрашивали — Ну, как? — не вдаваясь при этом в детали, ибо телефонные провода также имеют уши. Каждая из дам давала Ланни советы: Софи, с ее выкрашенными хной, неестественно золотыми волосами и неестественной, крашеной улыбкой давала одни советы, мягкая, сдержанная Нина — совсем другие. Но даже Нина подзадоривала его: — Знаете, Ланни, девушки ведь не делают предложения мужчинам, это бывает только в пьесах Бернарда Шоу. — А Рик добавлял: — В «Королеве сезона» Помрой-Нилсона и то этого нет.
Пьеса о Ланни и наследнице миллионов была поставлена мудрым и тактичным режиссером — Эмили Чэттерсворт. Она служила посредницей между ними, зондировала неуверенные молодые сердца и сообщала об их состоянии. Ирме казалось забавным, что седая важная дама покровительствует роману слишком самолюбивого молодого человека; и она охотно отвечала на все расспросы, хотя знала, что каждое ее слово будет передано Ланни. Да, она очень хорошо относится к нему, но она относится хорошо и к другим мужчинам: ей нравится водить их на поведу и наблюдать, как они пляшут под ее дудку — такие изящные и элегантные плясуны. В ответ на эти признания она получала последние сведения из Бьенвеню: Ланни увлечен ею, но не знает, насколько она увлечена им, и может ли он дать ей счастье, и имеет ли бедняк даже право на такую попытку. Он боялся, что ей с ним будет скучно, и боялся также, что она захочет вести слишком рассеянный образ жизни. Тактичная посланница позволила себе изложить последнее в более дипломатической форме.
IIТак прошел весь сезон на Ривьере. Оба с удовольствием проводили время, и никому не было обидно, кроме, может быть, Бьюти, заявлявшей, что она все время «как на иголках» — неудобное положение, даже если вас защищает солидный слой жира. К тому же она обо всем уже договорилась с богом, и он не возражал больше ни против женитьбы Ланни на Ирме, ни против просьб помочь в этом деле.
Бьюти удалось даже оказать некоторое давление на своего спиритуалиста-мужа постоянным перечислением всех тех добрых дел, которые он и она смогут совершить, — не на деньги Ирмы, конечно, но на деньги Бьюти и Ланни: ведь если Ланни женится на богатой, то его собственные средства можно будет обратить на служение божественной истине. Дьявол — это лукавый змий и, как известно, умеет принимать разные обличия, когда хочет проникнуть в сердца своих жертв.
— Ланни, ради бога, почему ты не делаешь ей предложение? — негодовала Бьюти.
— По-моему, тоже пора., — объявила миссис Эмили.
Это был военный совет, специально созванный в «Семи дубах».
— Я не могу, — заявил щепетильный поклонник. — У нее слишком много денег.
— Просто она тебе не нравится.
— Нет, нравится, и я давно бы объяснился с ней, не будь у нее миллионов.
— А разве ты не можешь сказать: «Ирма, если бы у вас не было так много денег, я просил бы вас стать моей женой»?
— Нет, не могу, потому что деньги у нее есть.?! не желаю ставить себя на одну доску с охотниками за приданым.
Тем дело и кончилось. Бьюти сказала:
— Ланни, ты выводишь меня из терпения!
Эмили сказала — Чего вы, собственно, ждете? Чтобы она сама вам сказала: «Ланни, женитесь на мне»?
— Мне все равно, как она скажет. Пусть скажет хотя бы: «Ланни, я знаю, что вы не охотник за приданым». Я хочу, чтобы она это знала, и хочу знать, что она это знает. Она должна понять меня. Если она желает быть счастливой со мной, то у нее никогда не должно возникнуть даже мысли о том, что я гнался за ее богатством.
Тут вмешалась Бьюти:
— Ну, а представь, она попросит тебя поцеловать ее?
Ланни усмехнулся:
— Что ж, я поцелую, — сказал он. — Но это не значит, что я сделал ей предложение.
— По-моему, ты ведешь себя ужасно, — возмутилась эта добродетельная женщина.
IIIТак обстояло дело, когда в «Семи дубах» однажды зазвонил телефон и в трубке послышался голос миссис Фанни Барнс — Эмили, мне нужно срочно переговорить с вами.
— Хорошо, — сказала владелица «Семи дубов», — приезжайте ко мне.
Итак, мать Ирмы транспортировала свои двести сорок пять фунтов собственного достоинства с одной горы на другую. Она вошла в будуар Эмили величавой поступью, держа в руке маленький листок со штампом трансатлантической телеграфной компании. — Пожалуйста, прочтите вот это, — сказала она, протягивая телеграмму. — От моего брата.
Эмили взяла бланк и прочла:
«Вполне достоверным сведениям кандидат незаконнорожденный. Брака никогда не было. Советую немедленно прервать отношения. Чрезвычайно озабочен. Прошу подтвердить получение. Хорэс»
— Итак? — спросила мать Ирмы, хмуря густые темные брови.
— Что же… — отозвалась Эмили спокойно. — Вам незачем было наводить справки по телеграфу. Я бы сама вам сказала, если бы думала, что это вас интересует.
— Интересует меня? Боже праведный! Вы хотите сказать — вы давно знали, что этот молодчик незаконнорожденный?
— Мы живем в двадцатом веке, Фанни, а не в восемнадцатом. Отец Ланни признал его своим сыном. Мальчик жил в доме отца в Коннектикуте все время, пока Америка воевала.
— Но, Эмили, вы познакомили нас с этим человеком и позволили ему ухаживать за моей дочерью!
— Дорогая моя, вы напрасно волнуетесь. Таких случаев сколько угодно — хотите, я назову имена!
— В роду Вандрингэмов таких случаев не было!
— Может быть, допускаю. Но не будем детьми. Робби Бэдд и Бьюти были, по сути дела, мужем и женой. Он рассказал мне всю историю и просил принять Бьюти под свое крылышко, и я это сделала. Единственная причина, почему они не выполнили обычных формальностей, заключалась в том, что с Бьюти когда-то было написано «ню» — прелестная картина, она хранится у Ланни в кладовой, и он когда-нибудь ее вам покажет. Старик Бэдд невероятный консерватор и ханжа, он грозил лишить Робби наследства, если тот женится на Бьюти, и Бьюти тогда сама не захотела — это только делает ей честь. Я знаю Ланни с детства и как раз недавно имела с ним довольно забавный спор: он придерживается старомодных понятий о чести и не может, видите ли, сделать предложение девушке, которая очень богата.
— А вы не думаете, что его старомодные представления о чести должны были заставить его сказать этой девушке, что он незаконнорожденный?
— Я уверена, Фанни, что ему это и в голову не приходило. Этот дефект нисколько не мешал ему в жизни.
— А он знает?
— Бьюти сказала ему, когда он был еще мальчиком. Он считает, что беды в этом никакой нет, и я тоже так считаю. Я не вижу, какая в этом беда для Ирмы.
— Нет, знаете, я просто поражаюсь, до какой степени вы заразились европейскими взглядами на мораль!
— Дорогая моя, есть старая пословица: «С волками жить — по-волчьи выть». А говорить о морали — значит, забираться в слишком возвышенные сферы. Я думаю, лучше оставаться в пределах данного случая. Робби Бэдд сказал мне, что Ланни получит часть его состояния.