Между двух миров - Эптон Синклер 54 стр.

— Кстати, между нами, — сказал он. — Эти заправилы Рэндовской школы просто желтые. Морочат голову рабочим. Я не требую, чтобы вы мне верили на слово, увидите сами.

Ланни не спорил со своим собеседником. Наоборот, в его рассуждениях он чувствовал что-то родное. — У меня есть дядя в Париже, коммунист, — сказал Ланни, — младшая сестра его подруги замужем за парижским шофером, и он рассуждает точь-в-точь, как вы.

— Понятно, — отозвался шофер.

— Партийная линия, — улыбнулся Ланни. Он охотно поспорил бы с этим веселым парнем, если бы тот где-нибудь остановил машину. Но она то петляла между стальными столбами надземной железной дороги на Третьей авеню, то стремительно проскакивала мимо автобуса, то обходила другое такси на расстоянии шести дюймов, а может быть, и одного, и Ланни трудно было сосредоточиться на проблеме экспроприации экспроприаторов. Но таков был Нью-Йорк: вы жили в нем, — если только вы жили, — ежеминутно рискуя жизнью.

Дом номер семь на Пятнадцатой восточной оказался с темно-бурым фасадом, пролетарского вида и среднего размера. Когда-то здесь помещалась Христианская ассоциация молодых женщин. Ланни дал шоферу полдоллара и услышал в ответ: — Спасибо, товарищ. — Он вошел и прежде всего попал в книжную лавку, торговавшую хорошо знакомой ему литературой; здесь были и заграничные издания, и он кое-какие купил, улыбаясь при мысли о том, как они будут выглядеть в апартаментах отеля «Ритци-Вальдорф». Затем он спросил, кто мог бы дать ему сведения о занятиях в школе, и его представили молодому интеллигентному блондину, с живым и выразительным лицом.

— Я американец, но жил до сих пор за границей, — сказал Ланни. — Я не член партии, но я встречался с Джорджем Д. Герроном в Париже и Женеве и интересуюсь вашей школой.

Лучше отрекомендовать себя он не мог. Они уселись, и Ланни назвал себя — «Бэдд» — с легкой внутренней дрожью, втайне надеясь, что этот молодой товарищ не читает капиталистической прессы. Товарищ не обнаружил никаких признаков знакомства с ней.

— Я с большим удовольствием сделаю маленький взнос в фонд школы, если разрешите.

И товарищ Андерсон любезно разрешил.

Видя, что молодой человек хорошо информирован и общителен, Ланни заметил — Я много ходил и нагулял себе аппетит. Не согласитесь ли вы позавтракать со мной?

— У нас тут есть кафетерий, — отозвался тот; они сошли вниз, Ланни выбрал несколько блюд, стоявших на прилавке, и за весь завтрак заплатил меньше, чем ему стоил бы маленький стаканчик ледяного томатного сока в «Ритци-Вальдорф». «Товарища Бэдда» познакомили с группой молодежи, и завязался разговор о международном положении. Но вскоре Ланни заметил, что одна из собеседниц, молоденькая еврейка, с живыми глазами, как-то уж очень внимательно на него поглядывает. Он почувствовал, что краснеет, и с этой минуты сидел как на иголках: видимо, его узнали или, по крайней мере, заподозрили. Вот будет история, если о его посещении тиснут заметку. Да, придя сюда, принц-супруг совершил, конечно, большую неосторожность.

Однако он не ушел, так как в это время товарищ Андерсон заговорил о состоянии биржи. В последние дни, говорил он, наблюдается падение курсов — и неудивительно, ведь до этого дня они были чудовищно вздуты: акции продавались по цене, в тридцать и даже в пятьдесят раз превышающей их возможный дивиденд. Это совершенно ненормальное положение; фактическая их стоимость в два раза меньше той, по которой их продают на бирже. Андерсон где-то читал курс лекций о современном финансовом положении и все цифры знал на-зубок. — Вы представляете себе, товарищ Бэдд, как сказывается на наших финансах система покупок в рассрочку?

— Никогда об этом не думал, — признался Ланни.

— В настоящую минуту американский народ должен семь миллиардов долларов по этим платежам в рассрочку. Вы понимаете, как это сковывает покупательную способность страны. Выходит, что наша промышленность в один год реализовала заказы на несколько лет. А откуда же она возьмет новых покупателей? Все равно как если бы человек в один год истратил свой доход за несколько лет — а что он будет делать дальше?

У Ланни стало тепло на сердце. Для него уже давно сделалось потребностью слышать, как кто-нибудь критикует капиталистический строй. Ему самому так уютно жилось при этом строе, что большинство его знакомых считали такую его позицию сущим извращением, — но для него это был моральный акт, дань уважения к массе простых людей. Пусть сам он живет в королевских апартаментах, так неужели поэтому забывать о тех миллионах, которые ютятся в трущобах? Разум говорил ему, что капиталистическая экономика — это дом, построенный на зыбучем песке; самому рушить дом — на это у Ланни не хватило бы мужества, будь даже это в его власти, но ему нравилось слушать, как какой-нибудь юный интеллигент во имя рабочих масс проповедует разрушение.

Покончив с завтраком и заплатив, Ланни отвел своего спутника в сторонку и вручил ему билет в сто долларов; кредитку такого достоинства Том Андерсон, пожалуй, держал в руках впервые в жизни. — Нет, адрес я вам не оставлю, — прибавил Ланни, — лучше я сам еще зайду, когда буду в городе. — Затем он проворно улизнул, ибо заметил, как остроглазая еврейка шепчет что-то на ухо своему соседу. Ланни был уверен, что она говорит: — Да ведь это муж Ирмы Барнс. Разве ты не видел его фото в газетах?

Ланни дошел до Четвертой авеню и, сев в такси, сказал: «Ритци-Вальдорф», и на этот раз шофер не называл его «товарищем». Он вернулся в отель и нашел жену и тещу в гостиной. Они ели салат из фруктов.

— Скажи, пожалуйста, где ты пропадал? — спросила Ирма.

— О, я отлично прогулялся и посмотрел город.

— Где же ты был?

— Я прошел через весь Ист-сайд и дальше.

— Что за нелепая фантазия! Там же нет ничего интересного.

— Я видел множество людей, и мне было интересно.

— Будешь завтракать?

— Я поел в кафетерии. Мне хотелось посмотреть, что это такое.

— Какими странными вещами ты интересуешься! — воскликнула жена и продолжала: — О Ланни, а мы с мамой видели чудесную бриллиантовую брошку.

— Это намек твоему мужу, чтобы он ее тебе подарил?

— Я знаю, ты не любишь бриллиантов, но никак не могу понять отчего.

— Этот способ показывать свое богатство устарел, — пояснил муж. — У людей теперь такие состояния, что никак их на себя не нацепишь. Теперь более шикарно презирать драгоценности. А вы как считаете, мама?

На маме была маленькая бриллиантовая брошка и кольцо с крупным солитером. Она не была уверена, разыгрывает ее этот странный зять или порицает всерьез. И она предпочла переменить тему разговора. Она только что просматривала биржевые бюллетени, и по ее мнению, положение становится серьезным. Она надеется, что Хорэс не слишком завяз — а как отец Ланни?

Ланни сказал, что тоже боится за него. Он добавил, что надо со дня на день ждать катастрофы, так как акции сейчас продаются на бирже по цене, в тридцать и даже в пятьдесят раз превышающей их возможный дивиденд, а нормальная их цена, по крайней мере, вдвое меньше.

— Мой брат иного мнения, — заметила миссис Барнс.

— А он учитывает, как влияет на состояние рынка продажа в рассрочку? — спросил зять. — У нас на семь миллиардов долларов неоплаченных взносов по покупкам в рассрочку, и это в самом ближайшем будущем непременно скажется на покупательной способности населения.

— Откуда ты все это знаешь, Ланни! — спросила его жена, и в тоне ее слышалось восхищение.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Шалтай-болтай сидел на стене

Следующим днем после прогулки Ланни по трущобам была суббота, 19 октября. Выставка Детаза была открыта уже десять дней и имела такой успех, что ее решили продлить еще на неделю. Так как в субботу бывало особенно много посетителей, то Ланни обещал прийти пораньше; но сначала он остановился посмотреть «транслюкс» — привычка, которую легче приобрести, чем от нее отделаться.

Еще не было одиннадцати часов, и он увидел, что падение курсов на бирже продолжается. Он встревожился за отца, вошел в телефонную будку и вызвал его контору в Ньюкасле: —Робби, ты видел котировки?

— Разумеется, — ответил отец. У Бэддов в конторе тоже был «телетайп», соединенный непосредственно с биржей, и Ланни имел случай заметить, что коврик перед ним сильно вытерт.

— Ты не беспокоишься?

— Ни капельки, сынок.

— Ты покупал или продавал?

— Покупал, покупал все, что есть хорошего в добрых старых Соединенных Штатах. Поверь мне, я знаю, что делаю. И в прошлом году, и этой весной тоже кое-кто пытался играть на понижение, в таких случаях и надо покупать, и я в те дни неплохо заработал. Сначала акции падают на десять пунктов, а потом поднимаются на двадцать.

— Хорошо, Робби, но что если они поднимутся на десять, а упадут на двадцать?

— Не могут. Не такая сейчас ситуация. Заказы растут и растут.

— Но заказы могут прекратиться; их могут и аннулировать. Ты знаешь, что американцы должны семь миллиардов долларов по покупкам в рассрочку? Как они могут покупать еще?

Но на Робби было не так легко произвести впечатление, как на Ирму. — Ты, верно, опять наслушался своих красных! — И он перевел разговор на другое, предостерегая сына от всяких встреч с красными в Нью-Йорке. Теперь Ланни женат, на нем лежит ответственность. Он уже не может рисковать скандалом.

— Красные тут не при чем, — настаивал молодой человек. — Достаточно взглянуть на курсы, всякому ясно, что они непомерно вздуты. Разве это может продолжаться?

Может. Ведь каждый знает, что дивиденд обязательно будет расти. У нашего правительства хватит ума на то, чтобы не мешать деловым людям и дать им возможность повышать продукцию, число занятых рабочих, заработную плату — и все это единым махом. Никто не слушает плакс и нытиков — людей, которые хотят, чтобы мы потеряли веру в Америку.

Ланни понял, что только зря тратит время. Он сказал: — Ну, желаю удачи. Если у тебя будет нехватка в деньгах, скажи мне. Мы ежедневно получаем много с выставки.

— Советую тебе, купи сегодня же Телефонные, — засмеялся Робби. — У моих маклеров есть отделение в твоей гостинице.

Ланни приходилось затрачивать немало усилий, чтобы удерживать свою мать, жаждавшую также ринуться в этот вихрь спекуляций; куда бы она ни пришла, всюду люди рассказывали такие удивительные истории и предлагали дать вернейшие советы без всякой мзды. Говорят, один дворецкий заработал триста пятьдесят тысяч долларов, пользуясь сведениями, которые он приобретал, слушая за обеденным столом разговоры хозяев. А в одной конторе мальчик-рассыльный попросил расчет, так как он заработал сорок тысяч, следуя только своим предчувствиям. Как можно потерять, если все бумаги повышаются и повышаются?

В субботу, по обыкновению, биржа закрылась в полдень, а после завтрака Ланни развернул газету и прочел, что к концу биржевого дня «настроение было очень слабое». Он отправился на выставку, любезно принимал там посетителей, а оттуда вернулся к своим дамам в отель. Ирма ждала гостей к обеду, и он должен был дать консультацию по вопросу, какой туалет ей надеть.

За обедом вся молодежь только и говорила, что о сенсационных событиях на бирже. Видимо, не было ни одного мужчины или женщины, которые бы не «всадили» туда своих денег. Одни высчитывали, сколько они потеряли, другие — сколько они недавно нажили, и все занимались предсказаниями. У Ланни было такое впечатление, что они ровно ничего не знают и только повторяют то, что где-нибудь случайно слышали. Впрочем, то же самое можно было сказать и о нем. Разница лишь в том, что они заимствовали свои мнения у нью-йоркской «Геральд трибюн», а он принес их из Рэндовской школы общественных наук. Считать, что курсы поднимутся, — было патриотично, а думать, что он: и будут падать, — как будто неблаговидно; поэтому Ланни не мешал гостям жены говорить, что им угодно, и они это делали с увлечением, особенно после того, как их чайные чашки наполнились, вместо чая, шампанским.

Воскресенье было солнечным и теплым, и Ирма с Ланни поехали на автомобиле на Лонг-Айлэнд, чтобы поиграть в гольф с друзьями. За завтраком опять были споры по поводу биржи. Присутствовал и дядя Хорэс, он был полон кипучей энергии и повторял в точности слова Робби Бэдда: когда акции падают, самое время покупать; не волнуйтесь и не теряйте веры в Америку. Мистер Вандрингэм перечислил наиболее «крепкие» бумаги, начиная от Американского Телефона и Телеграфа и кончая Вестерн-Юнион и Вестингаузом. Свыше тысячи двухсот различных бумаг котировались на официальной бирже и еще столько же на неофициальной, на улице под открытым небом, но о каких бы акциях ни заговорили, этот пылкий делец знал все: число акций, как обыкновенных, так и преимущественных, как в выпуске А, так и в выпуске Б, номинальные цены и колебания курса за весь промежуток времени, который мог иметь некоторое значение, и так далее, и так далее. Это была ходячая «Сводка информации». — Что? — говорил он. — Генеральные косилки для лужаек? А, да это комбинат старого Питера Праудпэрса, но ловкачи из Четвертого национального забрали его в свои руки; они посадили в правление Смита, Джонса и Брауна и теперь проглатывают Объединенные обойные гвозди.

Ланни всю жизнь изучал композиторов и их оперы, писателей и их книги, художников и их картины. За последние семь-восемь лет он приобрел обширные познания в области живописи и научился распознавать и оценивать хорошие картины. Но теперь он видел, что если он хочет встречаться с родственниками и друзьями своей жены, то должен изучить американские компании и выпущенные ими акции; при наличии некоторого слуха и памяти невольно запоминаешь все это, а ведь кому же хочется быть дураком и вызывать усмешки, как вызвал их Ланни, когда он решил, что Сиборд эйр-лайн — это авиационная компания, а не железная дорога во Флориде. В конце концов нет смысла закрывать глаза на тот факт, что эти гигантские предприятия являются организациями, дающими тон эпохе, в которую приходилось жить Ланни. И Ланни стал расспрашивать словоохотливого джентльмена о том, что сейчас происходит, и получил пространные объяснения. Дядя Хорэс сообщил, что в субботу за два часа было продано три с половиной миллиона акций, что является рекордом за все время существования биржи. Он сказал, что это результат махинаций определенной группы понижателей, которые вот уже несколько недель как бьют все в одну точку. Это совершенно разложило рынок; когда маклер предлагал, скажем. тысячу Объединенных химических, оказывалось, что предлагать-то, собственно, некому. Там, где полагалось быть покупателям, было пустое место. Поступало распоряжение клиента «продать по курсу», но никакого курса не было, и маклеру приходилось снижать и снижать цену, а это, конечно, действовало деморализующе.

Среди гостей за столом сидели две очень богатые дамы, которых пригласили специально для того, чтобы обсудить с ними план действий на завтра. Дядя Хорэс предложил образовать «пул». Он объяснял, что если бумаги будут падать и дальше, то понижатели приступят к реализации своего успеха и начнут вновь скупать акции; искушенный биржевой делец, во-время подметив симптомы поворота, а может быть, располагая еще кое-какими частными сведениями, сумеет уловить момент и заключить несколько выгодных покупок. Биржа, разумеется, «справится», курсы опять пойдут вверх, и тогда он за каких-нибудь несколько часов «загребет» целое состояние.

Ланни понял из этого разговора, что его теща приглашала к дочери гостей для того, чтобы ее брат мог воспользоваться их деньгами и играть на бирже.

Но это в порядке вещей, именно так обычно и бывает; все они друзья между собой, — во всяком случае, пока делают деньги. Ланни вырос в доме, куда приглашали генералов и министров в расчете на то, что они закажут хозяину пулеметы для своих стран; где графини и другие знатные дамы принимали подарки за то, что служили «толкачом» военной промышленности. А разве он сам не использовал престиж своей жены для продажи картин своего отчима? И когда «быки» на бирже опять начнут игру на повышение, он, возможно, будет продавать картины и тем дамам, которые выловили денежки из мутной воды в «пуле» дяди Хорэса.

Это была известная система: «услуга за услугу». Мистер Вандрингэм советовал Ланни тоже вложить небольшую сумму в «пул»: ведь перспективы «взять» были блестящие! Может быть, Ланни и следовало бы «вложить», ибо его новый родственник мог оказаться для него полезным во многих отношениях. Но он отказался, оправдываясь тем, что знает толк лишь в одном — в картинах, и считает более разумным лишь ими и заниматься. Дядя Хорэс заметил, что уважает такую осторожность; разумеется, нелепо, когда неопытный дилетант пытается обскакать матерых специалистов, посвятивших всю свою жизнь игре на бирже. Сказав это, матерый специалист простился и отправился куда-то на машине вовлекать других лиц, которые завтра утром будут удить рыбу в его «пуле».

Ланни и Ирма поехали обратно в город. Теперь Ланни уже интересовался биржей и по понедельникам следил за курсом. Тот же маклер, который держал контору в Ньюкасле, имел отделение и в отеле «Ритци-Вальдорф», и здесь на прозрачном экране транслюкса непрерывно появлялись цифры, по которым вы могли судить о том, что делалось на нью-йоркской бирже всего несколько секунд назад: тысяча акций Телефонных была продана по 276¼ за акцию, двести акций Дженерал Моторс дали 67 5/8. На одной из стен конторы висела большая доска, разбитая на множество квадратов; служители то и дело вывешивали на них таблички с цифрами, а элегантно одетые дамы и мужчины сидели против доски на поставленных рядами стульях и внимательно изучали цифры. Многие просиживали здесь все пять часов, пока была открыта биржа; делать им было нечего, и вот они штудировали эти цифры, а потом, уйдя, обсуждали их на все лады и гадали, в какую сторону они изменятся завтра.