Не опасаясь больше за свою жизнь, Ланни позвонил дяде Джозефу домой, и этот любезный джентльмен согласился встретиться с ним у здания биржи в десять часов без пяти минут. Затем он сказал: — Надеюсь, что Хорэс всадил не очень много; положение, видимо, весьма серьезное. — И добавил: — Ирма и Фанни будут довольны, что мы не впутались в это дело.
Ланни ответил:
— Еще бы! — Приходилось соблюдать осторожность и не выдавать секретов одного клана другому.
Дядя Джозеф сказал: — Так не опаздывайте. Я достану пропуск для вас.
Улыбаясь, Ланни повесил трубку. Еще клочки бумаги! А что люди будут делать, когда они предстанут перед жемчужными вратами рая и святой Петр спросит у них входной билет?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Шалтай-болтай свалился во сне
IВ четверг утром перед огромным и великолепным зданием нью-йоркской биржи на Брод-стрит стояла огромная толпа: люди, которые не имели никакой возможности получить пропуск и должны были довольствоваться улицей, мысленно старались представить себе, что происходит внутри. Просторная галерея для гостей была полным-полна — там собралось несколько сот избранных посетителей. Первым бросился Ланни в глаза Уинстон Черчилль, тучный, но весьма подвижной джентльмен, с которым он впервые встретился на мирной конференции, где тот прилагал все усилия, чтобы убедить союзников покончить с большевизмом и большевиками.
С галереи открывался вид на обширный зал, где с одной стороны было столько окон, что вся стена казалась стеклянной. На северной и южной стенах висели гигантские черные доски, разграфленные на квадратики, по одному на каждого из тысячи двухсот с лишком маклеров; каждый маклер все время поглядывал одним глазом на свой квадратик, и когда появлялся его номер, он знал, что контора вызывает его к телефону. Под доской, за медными перилами, стоял огромный коммутатор и сидело множество телефонисток. Считалось недопустимым, чтобы маклер не мог сразу же связаться со своей конторой. Ведь на карту ставились целые состояния — и одна доля секунды могла решить победу или поражение.
Мистер Джозеф Барнс с готовностью объяснил Ланни механизм этого огромного учреждения. Некогда по всему залу расставлялись столбики с объявлениями, и возле каждого продавались и покупались определенные акции. В те дни маклер отмечал все сделки в своей записной книжке; но теперь операции так разрослись, что каждому маклеру приходится иметь своего конторщика, и столбики были заменены киосками в виде подковы; внутри есть нечто вроде стойки, за которой конторщики могут регистрировать поступающие заказы. Конторщики носят определенную форму, чтобы они не могли выдавать себя за маклеров. Кроме того, существует огромное число рассыльных, но это еще подростки, которые могут выдавать себя только за обезьян.
В настоящее время большая часть операций проходит через руки так называемых «специалистов», которые стоят у определенных киосков и имеют дело с акциями только одного какого-нибудь наименования. Это удобнее для всех, ибо вы сразу можете определить, кому делать предложение или откуда ждать спроса. Узнать «специалистов» очень легко: каждый из них держит подмышкой особую книгу в восемнадцать дюймов длиной и всего лишь в три дюйма шириной; страницы ее пронумерованы не по порядку, а по тем ценам, по которым могут котироваться акции, составляющие специальность данного маклера; если, например, курс акций Американской стали достигнет 205, «специалист» открывает страницу 205 и сразу видит, кем из клиентов и сколько ему поручено купить или продать по этой цене. Акции могут держаться на этом уровне всего секунду или две, но этого более чем достаточно для заключения сделки: один выкрикивает предложение, другой делает знак — принято. Обычно, более пожилые и солидные маклеры посылали в зал своих подручных, но на этот раз в воздухе чувствовался кризис и на биржу явились самые крупные дельцы.
Зал был переполнен; все глаза были устремлены на огромные часы. Видно было, как движется стрелка, и когда решающая минута приблизилась, все затаили дыхание. Вдруг прозвучал гонг; Ланни не раз читал о «сорвавшейся с цепи преисподней», но увидел ее воочию в 10 часов утра 24 октября 1929 года. Больше тысячи двухсот человек в одну и ту же секунду пришли в движение и закричали во всю силу своих легких. Крик взметнулся к галерее, ударился о высокий потолок, отскочил обратно, и, начиная с этого мгновения, миллионы звуковых волн смешивались, сталкивались и разбивались друг о друга. Никакой шум в мире не мог сравниться с этим; его нельзя было уподобить шуму бушующего океана, потому что там волны катятся друг за другом и вы слышите каждую из них в отдельности, здесь же нельзя было различить ни одного отдельного звука, как бы громок он ни был. Хаос звуков так и не уменьшался все время, пока Ланни стоял на галерее, и даже когда он вышел на улицу, он все еще слышал его, хотя окна и двери здания были закрыты, а вентиляция находилась на крыше.
Вокруг каждого киоска сгрудилась толпа. Люди поднимали руки, жестикулировали, приплясывали на месте. Одни хотели купить, другие — продать. Если предложение и спрос покрывали друг друга, сделки заключались быстро, без особых трудностей и волнений. Шум начинался тогда, когда спрос превышал предложение или наоборот. Что же преобладало сейчас? Не только галерея биржи, но вся Америка, затаив дыхание, ждала ответа.
В зале в пяти разных местах сидели люди за особыми пишущими машинками огромных размеров, и как только заключалась какая-нибудь сделка, конторщик передавал справку одному из этих людей, тот отстукивал цифры на своей машинке, и все, что печаталось на всех пяти машинках, с помощью остроумного механизма соединялось в один поток цифр. Три подземных этажа гигантского здания были сплошь заставлены невероятно сложными электрическими аппаратами, которые с быстротой молнии рассылали драгоценный поток цифр в три тысячи населенных пунктов, а через Вестерн-Юнион еще в четыре тысячи пунктов, рассеянных по всей территории Соединенных Штатов. Над черной доской с квадратиками висел громадный транслюкс, на нем также появлялись цифры, так что маклеры и публика могли видеть их. Первые сделки были заключены на крупные партии акций, и первые цены были низкие. Кто-то выбрасывал акции пачками в десять и двадцать тысяч по пониженным курсам.
Двадцать тысяч акций из числа «наиболее надежных» по 400 долларов штука — это составляет восемь миллионов долларов — крупная сделка для любой биржи. Тут продавали и покупали уже не чистильщики сапог, не рассыльные, не горничные, не жены фермеров, пустившиеся в спекуляцию. Это могли быть только крупные банки, старавшиеся спасти свое положение, профессиональные спекулянты, испуганные ходом дел, кредитно-комиссионные тресты, число которых доходило до пятисот, в последнее время они росли как грибы и заверяли публику, что их функции — «стабилизировать биржу» и охранять интересы вкладчиков, помещая их деньги в самые верные бумаги; теперь они продавали почем зря — это была настоящая паника.
II«Специалист» по Американской стали не имел никакого — выбора. Он получил приказы на продажу и должен был предлагать свои акции. Он выкрикнул 200, но так как никто не отозвался, ему пришлось крикнуть 199, а затем 198. Ему казалось, что наступил конец света. Вот он объявит 190, а покупателей все равно не найдется. «Специалист» не решался раскрыть свою книгу, он знал, что у него десятки, а то и сотни приказов продавать по «своей цене», и каждая из этих цифр была для кого-нибудь «своя цена», но что ему со всеми этими приказами делать? Если даже ему и удавалось заключить сделку, котировка не появлялась на транслюксе, Он узнавал на экране сделки, — заключенные им десять минут назад, час назад; это значило, что механизм транслюкса не в состоянии справиться с потоком продаж. Он уже не понимал, что с ним и где он; почва уходила у него из-под ног.
На транслюксе различные акции обозначались условными буквами: А — Американская сталь, Р — Радио, Дж. М. — Дженерал Моторс, ВХ — Вестингауз и т. д. Цифры показывали, что акции Радио за первый же час упали на одну шестую своей стоимости; Дженерал Электрик, стоявшие еще недавно свыше 400, упали ниже 300.
Дядя Джозеф закричал над ухом Ланни: — В жизни не видал ничего подобного! — Ланни крикнул в свою очередь: — Что же будет? — Представить себе не могу, — был ответ.
Ирма говорила, что ему скоро надоест слушать однообразные выкрики маклеров; так оно и случилось. Картина была все та же, только шум стал громче и возросло смятение. Не было никакой возможности установить, какие же цены преобладают. Ланни вспомнил: а как дела Робби? Он крикнул дяде Джозефу: — Давайте выйдем отсюда. — И они вышли на улицу, где их тотчас же окружила толпа, требовавшая новостей. Они удовлетворили ее любопытство насколько могли и стали пробираться дальше.
— Это самая страшная паника в истории Уоллстрит, — сказал Джозеф Барнс, — во всяком случае, самая неожиданная.
— Мне необходимо позвонить отцу, — сказал молодой человек. — Зайдем в контору.
Улица была так переполнена людьми, что даже по мостовой удавалось пробираться с трудом. Ланни, будучи более энергичным, сказал: — Извините меня, я побегу. — Другие бежали и толкались, не извиняясь. Он прибежал в контору запыхавшись, там все накинулись на него: — Что на бирже? — Все были страшно взволнованы, независимо от того, «всадили» они свои деньги или нет.
Ланни позвонил отцу, но ему ответили — занято. И у всех занято, сказал мистер Кидл. Ни по одному телефону нельзя связаться с Уолл-стрит и ни с одной маклерской конторой по всем Соединенным Штатам.
Не так трудно было представить себе, что происходит: Уолл-стрит создала самую совершенную в мире машину для покупки американцами ценных бумаг, а теперь американцы пытаются использовать эту машину с обратной целью — для продажи бумаг или, по крайней мере, стараются продавать. Первые курсы уже появились на лентах телетайпов и на экранах транслюксов. Их передавали по радио. 300 миллионов акций были предметом сделок на разницу, и у большинства покупателей в одну и ту же минуту возникло одно и то же побуждение: схватить телефонную трубку или броситься на телеграф и отдать приказ: «Продавать по курсу».
Вбежал задыхаясь дядя Джозеф. Он только что узнал от одного приятеля, что акции Телефонных стоят ниже 270, а Робби Бэдд так гордился на днях, что приобрел их по 287½! Ланни снова попробовал позвонить ему, но станция ответила, что все провода на Ньюкасл заняты. Он решил, что ждать нечего, а нужно действовать. Отец может разориться в несколько минут. Маклеры требовали все новых и новых покрытий по сделкам на разницу, и если вы не могли выложить деньги тут же, они продавали ваши бумаги. В такие минуты вас не могли спасти ни влияние, ни дружба: кому-нибудь предстояло обанкротиться — или вам или маклеру. А ни один маклер не хотел обанкротиться.
Ланни составил телефонограмму отцу: «Имею триста тысяч долларов в банке. Заверю чек и передам в контору твоего маклера в «Ритци-Вальдорф» и велю им известить твою контору в Ньюкасле. Воспользуйся моими акциями, которые у тебя. Заложи или продай, если нужно». Дядя Джозеф обещал передать телефонограмму, как только линия освободится.
IIIЛанни ринулся в метро. Он был рад воспользоваться хотя бы этим плебейским пятицентовым транспортом. Деньги, которые он предложил отцу, представляли собой выручку от продажи картин за вычетом комиссионных Золтану. Собственно говоря, Ланни имел право только на одну треть. Но распоряжался ими он, и он решил, что будет сперва действовать, а потом уже разбираться в правах.
Когда поезд метро остановился у Центральной станции, он выскочил, помчался наверх и прыгнул в такси. Подъехав к банку, он сунул шоферу доллар и, бросив на-ходу: — Подождите, — вбежал в банк, выписал чек на имя маклера и попросил акцептовать его.
— Ну и дела, мистер Бэдд, — сочувственно вздохнул служащий, а Ланни, живший в Нью-Йорке уже три недели, отозвался: — Не говорите! — и исчез.
Он велел шоферу ехать в «Ритци-Вальдорф», дал ему еще один доллар и ворвался в маклерскую контору. Она была битком набита людьми. Будь он акробатом, он мог бы свободно добраться до цели по чужим плечам и головам. Люди кричали, с ужасом повторяя цифры: курсы упали в среднем на двадцать пунктов, а некоторые бумаги — на тридцать и сорок. Радио упало на треть своей стоимости. Ланни сообразил, что в контору должен быть еще один вход. Он знал устройство таких помещений. Действительно, он нашел дверь и стал стучать в нее ногами и кулаками до тех пор, пока ее не приоткрыли, тогда он всунул в щель ногу и помахал своим чеком — это был тоже клочок бумаги, но доброкачественный. Он спросил, где управляющий, и вошел к нему, не ожидая разрешения. Управляющего было очень легко узнать, так как он сидел за столом перед пятью телефонными аппаратами и пытался говорить по всем сразу.
Ланни сунул чек ему под нос и сказал — Я сын Роберта Бэдда, эти деньги — на пополнение его счета. Я вас прошу только об одном: известите ваше отделение в Ньюкасле, что деньги внесены.
— Постараюсь, мистер Бэдд, — отозвался управляющий, обливаясь потом.
— Этого недостаточно, — заявил Ланни. — Вы должны не постараться, а сделать.
— Я слушаю, — ответил управляющий кому-то в трубку. Он пододвинул Ланни аппарат, по которому случайно никто не звонил. Ланни взял трубку и стал вызывать Ньюкасл. По крайней мере полчаса приставал он к телефонистке, и за это время имел случай ознакомиться с тем, как работает управляющий отделением маклерской конторы; работа сводилась к повторению таких фраз: «Очень сожалею, но нам пришлось продать» или «Очень сожалею, но нам придется продать, если вы не пополните покрытие до полудня».
А телефонистка продолжала твердить: — Все провода заняты, сэр. — Видно, ей было запрещено произносить иные слова, кроме этой формулы, как бы вы ни сходили с ума и как бы вы ни кричали. Пусть паника отразилась и на Телефонных акциях, это не должно было нарушать работу телефона.
Наконец она сказала: — Я соединю вас с контролером. — И Ланни набросился на контролера, который обещал постараться. Наконец ему удалось дозвониться до маклерской конторы в Ньюкасле. Он вызвал к телефону управляющего и объяснил ему свое дело, мысленно задавая себе вопрос, говорит ли и тот по пяти телефонам сразу. Он соединил обоих управляющих и услышал, как нью-йоркский подтвердил, что да, действительно, у него есть триста тысяч долларов на счету Роберта Бэдда. И все. Ланни ничего не узнал о положении дел отца. — Надеюсь, все в порядке, — сказал нью-йоркский управляющий и закричал опять в трубку: — Очень сожалею, миссис Арчибальд, но вам придется в течение ближайшего получаса внести покрытие в размере двадцати процентов и быть готовой внести еще двадцать, если курс будет падать дальше. Возможно, что мы потребуем семьдесят пять процентов стоимости перед закрытием биржи; такого трудного положения еще никогда не было, и мы не можем допускать никаких исключений.
IVЛанни поднялся наверх. Как странно, что его жена может спокойно сидеть, развалясь в шезлонге, любоваться созданиями мадам Бернис «Манто и платья» и ждать, чтобы Ланни сказал ей, какой мех — черный или коричневый — больше подходит к теплым тонам ее смуглой кожи. — На Уолл-стрит паника, — сказал он. — Все наши родные и знакомые могут быть разорены. — Его слова подействовали, как удар грома. Мадам Бернис и обе ее помощницы ринулись из комнаты к телефону, чтобы сейчас же отдать приказ: «Продавать по своей цене»; Ланни тоже подсел у себя к телефону и вызвал Ньюкасл. Один ответ: — Все провода заняты. Мы вызовем вас.
Он сделал то же, что и раньше: начал шуметь и настаивать. Конечно, он мешал работе телефонисток, и тысячи людей делали в эту минуту то же самое — спасайся, кто может. Наконец ему удалось соединиться с конторой отца, но ему ответили, что Робби нет: как сказал секретарь, он уехал к мистеру Сэмюэлу Бэдду. Ланни догадался, что это значит: Робби старается наскрести денег. Секретарь осторожно заметил, что мистер Роберт ничего не сообщил ему о положении своих дел на бирже. Ланни рассказал, что он сделал со своей стороны; пусть секретарь позвонит в маклерскую контору и получит подтверждение, что деньги внесены. Затем добавил: — Попросите моего отца позвонить мне в гостиницу. Я буду ждать звонка у себя в номере.
После этого Ланни позвонил матери на выставку и просил ее заехать. Она уже слышала про панику; об этом можно было догадаться: вся публика вдруг разбежалась с выставки. Мать сказала: — Что-нибудь случилось, Ланни? — Но он не хотел объясняться по телефону: — Возьми такси и приезжай.
Это было между одиннадцатью и часом, в самые страшные часы паники. «Надежные» бумаги летели вниз скачками по нескольку пунктов сразу, и скачок следовал за скачком. Хуже всего то, что бюллетень отставал на час или полтора от сделок и между отмечаемыми им ценами и реальными разница была в тридцать пунктов. Никто не знал поэтому, чему верить и чего ожидать. Все знакомые «всадили» деньги, и каждый мог быть разорен. Массивная и величественная мамаша Ирмы бегала по комнате в смертельном ужасе: она никак не могла связаться с братом. Мисс Федерстон, элегантная секретарша, сидела бледная и безмолвная и никому не хотела открыть, как велики ее потери. Парсонс, горничная Ирмы, рыдала в углу: она вложила все свои сбережения в Монгомери-Уорд, а горничная гостиницы сейчас сказала ей, что они упали с 83 до 50.
Приехала Бьюти. Ланни проводил ее к себе, закрыл дверь и рассказал, что он сделал. Ее лицо покрылось смертельной бледностью — за исключением тех участков, которые были накрашены: — О Ланни, как ты мог это сделать!