Приехала Бьюти. Ланни проводил ее к себе, закрыл дверь и рассказал, что он сделал. Ее лицо покрылось смертельной бледностью — за исключением тех участков, которые были накрашены: — О Ланни, как ты мог это сделать!
— Да ты подумай, дорогая, — продолжал он. — Мы с тобой жили на деньги Робби тридцать лет. Ты получала тысячу в месяц, это составляет триста шестьдесят тысяч.
— Но ведь одна треть картин принадлежит Марселине.
— Марселина тоже жила на средства Робби еще до своего рождения. Марсель, может быть, и не жил, но его подруга и жена жила, а это то же самое. Мы просто обязаны спасти Робби, если можем.
— А на что мы будем жить. Ланни! У меня на текущем счету осталось всего несколько сотен.
— У меня еще есть деньги в Каннах; и потом у нас останется много картин.
— Кто будет теперь покупать картины! На выставке нет ни души, кроме бедных художников и тех, кто приходит просто смотреть.
— Я сумею заработать, Бьюти, и ты не будешь нуждаться. Да и Робби выправится, что бы там ни случилось; Бэдды не дадут ему погибнуть. Мне очень жаль, что я действовал без твоего согласия, но тут каждая минута была дорога. Целые состояния вылетают в трубу.
— Я просто не понимаю, Ланни, как могут происходить такие вещи.
— Это длинная история, подробности мы узнаем только потом. Но я обязан был сделать для Робби все, что в моих силах. И ты должна согласиться, что я поступил правильно.
— Вероятно, да; но все-таки это ужасно. И почему никогда ни в чем не можешь быть уверен! А как ты думаешь, тебе удалось спасти его?
Наши деньги для него, вероятно, только капля в море. Маклеры могут потребовать любое покрытие. Если покрыты двадцать процентов, а акции падают тоже на двадцать, значит — покрытия больше нет, надо снова раздобывать деньги, и это продолжается до тех пор, пока цены не перестанут падать. А если покрытие не вносится, маклеры продают акции по первой предложенной цене, и человеку приходится начинать жизнь сначала.
— Это какая-то мясорубка.
— Скажи спасибо, что я тебя удержал. А относительно Робби мы теперь хоть можем быть спокойны, что исполнили свой долг; если он опять запутается, пусть уж пеняет на себя.
VБьюти вернулась к себе в гостиницу, чтобы поплакать в одиночестве. Незачем теперь ходить на выставку, там нет никого, о ком стоило бы говорить, и не для кого выставлять себя. Ланни не отходил от телефона, который звонил непрерывно: друзья и знакомые сообщали катастрофические вести и обменивались бесполезными словами.
Все мысли молодого человека вращались вокруг Ньюкасла. Дедушка Сэмюэл, суровый пуританин, ни разу в жизни не играл на бирже; простит ли он сыну и даст ли денег, чтобы спасти его, или скажет: «Что посеешь, то и пожнешь». Помогут ли Робби братья или они тоже «влипли»? Все представители ньюкаслского «общества» «влипли», он слышал разговоры об этом. Теперь они все бегают и ищут, выпрашивая и занимая деньги. Отец Эстер — президент Первого национального банка, банка, созданного фирмой Бэдд, и он, конечно, сделает все, что в его силах, но он не имеет права давать деньги без гарантий. И вдруг Ланни осенила мысль: «Собственно, я мог бы попросить денег у Ирмы». Но тут же он возразил себе: «Нет, если это единственный возможный выход, то Робби придется поплатиться».
Очень многие вспоминали в этот день об Ирме, однако они не были так щепетильны… Когда Ланни вошел к ней, она сидела у телефона и как раз отвечала кому-то из приятельниц: — Но, дорогая моя, у меня нет такой наличности; моя мать нуждается в деньгах и, вероятно, мой дядя, я обязана помочь им в первую очередь. — Очень неприятно, когда лучшая ваша подруга рыдает в трубку и, наверное, считает вас эгоисткой и скрягой, которая держит деньги в сундуках, — но как тут быть! Скоро просители начнут являться лично и будут лить слезы и устраивать истерики. Да, теперь Ирме Бэдд предстояло узнать, что такое паника, и она уже не могла относиться к ней равнодушно.
Во втором часу дня ворвался Хорэс Вандрингэм. Его пунцовое лицо пожелтело, казалось, его всего выжали под прессом. Он мобилизовал все свои акции, и если сестра и племянница не спасут его, он погиб окончательно. Понять нельзя, что происходит на бирже и что будет дальше. Ему необходимы деньги, деньги и деньги, пусть едут с ним в город, возьмут в подвале пачку бумаг и отдадут ему для внесения в банк. Необходимо ехать сейчас же, немедленно.
Фанни сказала:
— Но, Хорэс, ты же знаешь, опекуны этого не допустят. Это категорически запрещено завещанием.
— Ну так заставь их согласиться. Ведь случай исключительный. Умоляю, Фанни!
Фанни вызвала контору и приказала мистеру Джозефу Барнсу сейчас же сесть в метро и приехать к ней. Он, видимо, ждал ее звонка, так как возражения были у него наготове. Остальные не слышали его слов, но, должно быть, он проявил твердость, так как щеки Фанни покрылись тем пунцовым румянцем, который уже погас на щеках ее брата.
— Приезжайте, Джозеф, невозможно говорить о таких вещах по телефону.
Дядя Хорэс потребовал, чтобы ему сказали, сколько у Ирмы свободных денег. Мать предъявила ему последний отчет Слеммера, где было показано всего несколько
тысяч. — И я не знаю, сколько он с тех пор взял с текущего счета, — сказала Фанни.
— Ну так вызови его и узнай! — кипятился брат.
Оказалось, что Слеммер все еще не возвратился в
Шор-Эйкрс. Они узнали, где он останавливается в городе, и позвонили туда. Слеммер ответил, что на текущем счету около семидесяти пяти тысяч долларов; остальные деньги Ирмы переданы опекунам, которые вложили их в новые бумаги.
— Уж эти-то деньги наверняка принадлежат Ирме, — настаивал Хорэс. — Весь доход с капитала — в ее личном распоряжении, тут завещание не при чем. Она имеет право продавать эти бумаги или закладывать их — как ей захочется. И пусть Джозеф не сует свой нос, куда не следует.
VIЛанни видел, что между двумя семействами назревает жестокая свара. Сам он чувствовал себя как тот пионер-поселенец, который, возвратившись к себе в хижину и увидев, что на его жену напал медведь, прислонил ружье к ограде и сказал: — Ну-ка, жена! Ну-ка, медведь! Кто кого? — Ланни молча сидел в сторонке и слушал; он узнал еще кое-что о нравах и манерах богачей. Считается, что деньги улучшают манеры, если не нравы; но вот сейчас представитель одной из старейших нью-йоркских семей, мистер Хорэс Вандрингэм, носился по комнате, точно бык, и орал, что брат его зятя — вонючий хорек и грязный мошенник, а брат его зятя ответствовал, что сам он проклятый осел и глуп, как индюк. Но вдруг мистер Джозеф Барнс сказал нечто, весьма заинтересовавшее Ланни: — Мой брат предвидел, что все это благополучие лопнет, что оно построено на песке, потому и написал такое завещание.
Они старались втянуть Ланни в свой спор. Дядя Хорэс обратился к нему и вопросил: — А вы что на это скажете? — Но Ланни не хотел участвовать в споре, он отвечал: — Я замечу только одно: никому из вас в голову не пришло спросить мнение Ирмы.
— Так как же, Ирма? — спросил дядя Хорэс. — Ты дашь мне погибнуть?
Ланни постепенно открывал в своей жене все новые черты. Ей только что минул двадцать один год, она тоже училась жизни, как и ее муж.
Она отозвалась:
— Дядя Хорэс, я об этом уже думала и должна сказать: мне очень не нравятся эти биржевые спекуляции.
Дядя Хорэс раскрыл рот. На его лице отразилось крайнее изумление, пожалуй, то же отразилось и на лице Ланни. Молодой муж о многом рассказывал жене или другим в ее присутствии, но она не обращала особого внимания на его слова; однако выражение «биржевые спекуляции» принадлежало именно Ланни, и уж конечно не мистеру Вандрингэму.
— Дядя Хорэс, — продолжала молодая женщина, — мне очень жаль, что вы попали в беду, и я бы охотно выручила вас, но какой смысл, если вы потом опять приметесь за прежнее. Все повторится снова, и так далее без конца. Вы должны обещать, что порвете с биржей и больше играть не будете.
— Но, Ирма, это же мой бизнес!
— Знаю. Можете продолжать его, если хотите. Но тогда уж не приходите ко мне, когда попадетесь. Если я выручу вас теперь, то только при одном условии: вы найдете себе другой бизнес вместо покупки и продажи акций для спекуляции.
Она сказала это спокойно и, сказав, умолкла. Теперь это была уже не принцесса, а королева: «Лорды и джентльмены, нам благоугодно повелеть», и так далее.
«Лорд» Хорэс еще раз раскрыл рот и беспомощно посмотрел на сестру, которая была, видимо, не менее ошеломлена, чем он. Затем он стал спорить и убеждать; он говорил подробно и долго, но Ирма коротко отвечала: — Как я сказала, так и будет, дядя Хорэс.
В конце концов он сдался: — Ладно, у меня выбора нет.
Тогда она обернулась к другому дяде: — Сколько вы вложили в акции из моих доходов?
— Немного больше трех миллионов, считая по вчерашним ценам.
— Немного больше трех миллионов, считая по вчерашним ценам.
— Дайте ему сколько нужно, чтобы покрыть его сделки. А когда паника кончится, он должен все продать и порвать с биржей.
— Но у меня почти ничего не останется! — воскликнул дядя Хорэс, и лицо его выразило полное отчаяние.
— Я приму часть убытков на себя. Лишь бы опять не повторилась подобная история. Вы должны строить свои дела на такой же прочной основе, как построено мое состояние. Если вы покупаете бумаги, пусть они будут оплачены полностью, тогда вы можете положить их в наш сейф и забыть о них.
VIIКогда это гомерическое сражение окончилось и оба воителя разошлись в разные стороны, чтобы выполнить отданные им приказания, Ланни сказал: — Мне нужно съездить в Ньюкасл повидаться с отцом. Хочешь со мной?
— С удовольствием, — отозвалась молодая женщина. — Только бы выбраться из этого сумасшедшего дома.
— Боюсь, что там тоже сумасшедший дом, только поменьше, — заметил Ланни.
Мисс Федерстон были даны инструкции: если мистер Бэдд будет звонить, пусть она скажет, что молодые Бэдды поехали к нему. Они предоставили шоферу возможность тоже следить за бюллетенями, Ланни сам сел у руля. Он рассказал Ирме о том, что сделал для отца, и это произвело на нее большое впечатление. Видно, деньги и впрямь не играют для него никакой роли. И, в то время как они мчались по-Парк-авеню, она сказала: — Ты понимаешь, конечно, что я готова помочь твоему отцу, если это понадобится.
— Спасибо за предложение, Ирма, но Бэдды должны сами вызволять друг друга из беды.
— А может быть, они не в состоянии? Может быть, они тоже влипли?
— Может быть; но я сказал тебе, что никогда не коснусь твоих денег.
— Об этом пора забыть, Ланни. Ты мой муж, и твой отец мне не менее дорог, чем мой дядя.
Когда он стал возражать, она заявила — Ладно, оставим это. Узнаем сначала, как обстоят его дела, и посмотрим, что он сам скажет. Если нужно, я помогу ему. — И опять это изрекла королева.
Когда они ехали вдоль побережья, Ланни сказал: — Знаешь, Ирма, как странно: то, что ты говорила дяде Хорэсу, я как раз сам хотел, набравшись храбрости, сказать Робби.
— Я никогда раньше об этом не думала, — сказала она. — Но сегодняшний день открыл мне глаза на многое, и теперь я понимаю, что имел в виду мой отец и насколько он был прав. Ах, если бы он был жив!
Она стала расспрашивать Ланни об игре на бирже, о промышленности и финансах; он прочел ей начальный курс, который ей следовало бы прослушать еще в школе. — Но куда же все эти деньги деваются? — спросила она, и он объяснил ей сущность кредита. Она изо всех сил старалась понять эти странные вещи, и разговор, завязавшийся между ними, настолько отличался от ее обычной болтовни о приятелях и приятельницах, их туалетах, развлечениях и флиртах, что Ланни подумал: может быть, для богачей подобное потрясение не так уж вредно.
В заключение она предложила: — Знаешь что, скажи отцу, что ты можешь получить от меня деньги для него лишь на тех же условиях, которые я поставила дяде Хорэсу. — Ланни с интересом взглянул на нее: что это, понравилась власть и она входит во вкус? Впрочем, разве она не была дочерью своей матери и своего отца?
До Ньюкасла было два-три часа пути. Ланни ехал с максимально дозволенной, а иногда и недозволенной скоростью. Проезжая через город, они сразу определяли, где маклерские конторы или редакции газет — по толпе, дежурившей перед ними. Они приехали в Ньюкасл около шести часов вечера. Там тоже стояли толпы на главной улице перед маклерской конторой и перед зданием газеты «Кроникл». Ланни остановился у конторы: может быть, отец там, если нет — надо позвонить и узнать, на заводе Робби или дома.
Протиснуться в контору оказалось невозможно, но от людей, столпившихся на улице, он узнал, что заключительные курсы еще не известны. Бюллетень отстал больше чем на четыре часа, и только после семи встревоженная публика по всей стране узнает, какая судьба постигла ее вложения. Ланни был совершенно уверен, что при таких обстоятельствах отец едва ли усидит дома, и поэтому позвонил ему на завод. Наконец-то, к великому своему облегчению, он услышал знакомый голос.
— Ну, как ты, Робби?
— Пока еще жив. Вот и все.
— Ты много потерял?
— Мне необходимо достать к утру еще.
— Тебя известили о деньгах, которые я внес?
— Известили, и я прямо не знаю, как благодарить тебя. Пока что они спасли меня.
— Ты пробудешь в конторе еще некоторое время? Мы с Ирмой сейчас заедем к тебе.
VIIIНасколько иным рисовался мир Ланни, когда месяц назад он въезжал с молодой женой в эти же ворота! Самоуверенный и бодрый Робби словно на десять лет постарел; он был настолько расстроен, что даже не пытался скрыть это от дочери Барнса. Он в отрывистых фразах рассказал о своем положении. Отец не дал ему ни гроша. Робби всю жизнь хотел жить по-своему, пусть теперь сам и расплачивается. Для него всегда найдется на заводах Бэдд место с хорошим окладом, на который вполне можно будет жить; но все эти авантюры с нефтью и спекуляции на бирже были в глазах дедушки Сэмюэла делом греховным, и то, что случилось — явно суд божий.
Брат Робби, Лофорд, тоже играл на бирже, да он все равно и не помог бы Робби. У остальных двух братьев денег не было, и они тоже влипли, хотя и скрывали это от отца. Робби занял сто тысяч у одного из своих дядей, но это капля в море. Он заложил все свои бумаги, даже акции заводов Бэдд, пустил в ход и бумаги Ланни — ведь Ланни ему разрешил. Отец начал извиняться, но Ланни решительно остановил его: —Забудь об этом, мы хотим выручить тебя. И хотим знать, как обстоит дело. Ничего не скрывай от нас.
— Я и не мог бы скрыть. Признаюсь, эта история очень на меня подействовала. Да, оказался прав ты и твои красные друзья.
Робби подошел к телетайпу, который продолжал трудиться. Сейчас он как раз выстукивал курсы последнего часа. — Дела идут как будто получше, — сказал Робби. На ленте была только последняя цифра каждой котировки: Р 6 1/2, 6 1/4, 6 3/8, 6 1/2. Отсюда следовало, что Радио как будто стабилизировалось, но неизвестно — на сорока шести или тридцати шести. Впрочем, Робби следил за курсами и отмечал у себя последовательные котировки разных бумаг, в которых он был заинтересован.
Он показал сообщение, недавно полученное его секретарем из редакции «Кроникл»: во второй половине дня крупнейшие банкиры Нью-Йорка встретились в банке Моргана и условились образовать фонд в двести сорок миллионов долларов, чтобы стабилизировать курсы. Это сообщение появится во всех вечерних газетах Америки, и можно надеяться, что оно остановит поток продаж. — Если бы только мне дали маленькую отсрочку, — вздохнул Робби, — я мог бы кое-что скомбинировать и спасти положение. — От скольких людей уже слышал Ланни в течение дня те же слова!
Тут заговорила Ирма:
— Я обещала дяде Хорэсу выручить его, и я хочу сделать то же самое для вас, папа Бэдд.
— Я не пойду на это, Ирма. — Гордый свекор принялся было протестовать, но ее величество решительно остановила его.
— Я при Ланни сказала дяде, что именно я согласна сделать, и он объяснит вам все, но не лучше ли поехать к вам домой, там гораздо уютнее? Ведь сегодня уж больше ничего произойти не может.
— Я хотел подождать заключительных цен, — сказал измученный делец, — но мой секретарь сообщит мне домой по телефону.
IXПредстоял поединок, и Ланни вооружался для боя. Он решил действовать мягко, но настоять на своем. Отцу, вероятно, сейчас не до еды, так лучше сразу же покончить с делом и сбросить с плеч тяжесть. Ланни предоставил Ирме и Эстер обмениваться мнениями о горестях, выпадающих на долю женской половины человеческого рода во время биржевых паник, и увел отца в кабинет.
— Прежде всего, Робби, я хочу сказать тебе, что Бьюти вполне одобряет меня за то, что я передал тебе эти триста тысяч. Она тоже понимает, как много ты сделал для нас — мы всем тебе обязаны.
— Вы оба получите обратно ваши деньги, сынок, если я буду жив.
— Забудь про них пока. Мы любим тебя и хотим, чтобы ты был счастлив; мы оба считаем, что ты давно уже не чувствовал себя счастливым. А теперь вот что: заслужил я право говорить откровенно?
— Заслужил, сынок, выкладывай все.
— Мы с Бьюти решительно не понимаем, зачем тебе нужно изматываться в этой погоне за деньгами. Ты губишь свое здоровье, теряешь спокойствие и делаешь несчастными и нас, и Эстер — всех своих близких. Эти деньги никому не нужны, никто их не хочет. Спроси любого из нас, мы все против того, чтобы ты играл на бирже и сейчас, и вообще. Бесс тоже поддержала бы меня, будь она здесь. А мальчики — как по-твоему, что они сказали бы, если бы видели, в каком ты сегодня состоянии?
— Ты прав, сынок, признаю себя виновным.
— Вопрос не в этом. Вопрос в том, чтобы построить жизнь на здоровой основе, чтобы она давала нам хоть немного радости. Ты думаешь, мальчикам так хочется быть миллионерами? Спроси их, что они предпочитают — иметь отца или его деньги? Они здоровые, способные юноши и сумеют сами проложить себе дорогу. Неужели тебе так нравятся лодыри из «хорошего общества», что ты желал бы прибавить к ним еще двух?