— Вопрос не в этом. Вопрос в том, чтобы построить жизнь на здоровой основе, чтобы она давала нам хоть немного радости. Ты думаешь, мальчикам так хочется быть миллионерами? Спроси их, что они предпочитают — иметь отца или его деньги? Они здоровые, способные юноши и сумеют сами проложить себе дорогу. Неужели тебе так нравятся лодыри из «хорошего общества», что ты желал бы прибавить к ним еще двух?
— Чего ты, собственно, хочешь от меня, сынок?
— Я хочу от тебя того же, чего хотела и добилась Ирма от своего дяди. Я хочу от тебя обещания, что ты больше никогда в жизни не купишь и не продашь ни одной акции, играя на разницу. Эта игра — дьявольская ловушка, худшей я никогда не видел, а ты знаешь, что я видел немало ловушек у нас на Ривьере. Я хочу, чтобы ты ликвидировал свои биржевые дела и не позже завтрашнего утра.
— Но при теперешних курсах это значит, что я останусь гол как сокол.
— Ладно, ты обеднеешь, но каждый из нас охотно будет переносить с тобой бедность, лишь бы знать, что ты выбрался из петли, и можно опять свободно вздохнуть и не бояться, что ты каждую минуту готов пустить себе пулю в лоб.
— Не собираюсь.
— А почем я знаю — собираешься ты или нет, когда я сижу там, в Нью-Йорке, и не могу даже созвониться с тобой по телефону! Сегодня вечером не один бизнесмен выпрыгнет из окна или бросится в реку, и я хочу быть уверен, что среди них не будет моего отца.
— Даю тебе слово, что этого не будет.
— Я хочу большего: я не могу смотреть, как ты гибнешь, и при этом стоять в стороне. Выходит, что ты насильно втягиваешь меня в игру, которая мне противна. И нам всем, Бьюти, Марселине, Эстер, Бесс, придется принять в ней участие — из-за тебя. Если хочешь, я по телеграфу соберу их подписи под коллективным протестом.
— Я сделаю, как ты хочешь; у тебя есть на меня вексель. Но только не завтра; мне бы продержаться несколько дней, пока курсы поправятся..
— Вот-вот! То же самое говорят все игроки — счастье переменчиво, и мне опять повезет.
— Ho, Ланни ты же видишь— крупные дельцы хотят стабилизировать цены.
— О господи, Робби Бэдд, не тебе бы повторять эти басни! Ты веришь, что кучка банкиров с Уолл-стрит собирается спасать людей? Ты воображаешь, что они — впервые за свою акулью жизнь — решили помочь человечеству?
— Им нужно спасти биржу, чтобы спасти самих себя.
— Так они говорят простакам. Конечно, они тоже завязли, и им нужно на некоторое время остановить панику, чтобы распродать свои бумаги. А когда они их распродадут, им будет на все наплевать — и на биржу, и на акции, и на их держателей. Ради бога, Робби, не будь глупее их — дай приказ продавать и примирись со всеми потерями. Я с радостью отдам все, чтобы помочь тебе. И начнем жизнь сначала. Ни тебе, ни мне не нужно так много денег. И ты хорошенько отдохнешь. Поедешь охотиться, как бывало раньше, или погостишь в Жуане, и мы с тобой будем кататься под парусом. Ты был таким хорошим товарищем! Тогда у тебя было время не только для негодяев, которые стараются обобрать тебя. А сейчас ты сам лезешь к ним в когти. Ты перед ними так же беспомощен, как деревенский простофиля перед жуликами на ярмарке. Повернись и уходи прочь.
— Ты в самом деле этого хочешь?
— Да, только этого. Дай нам с Ирмой вернуться сегодня домой с легким сердцем. Дай Эстер возможность заснуть хоть одну ночь, а не бегать по комнате с отчаянием в душе. Если я чем-нибудь в жизни заслужил твое уважение, сделай это ради меня. Продай все и умой руки.
— Ладно, сынок, будь по-твоему.
XВозвращаясь на автомобиле поздно вечером в город, Ланни рассказал эту сцену жене и заметил: — Ну, теперь мы с тобою тоже влезли в эту игру. Если на бирже начнется повышение, наши родные будут упрекать нас до конца наших дней.
— А ты думаешь, оно начнется?
— Это все равно, что спрашивать меня, какой стороной ляжет подброшенная вверх монета. Все, что мы можем сделать, — это затаить дыхание и ждать.
— Ну, я предпочитаю пожертвовать порядочной суммой денег, чем переживать такие минуты, — заявила Ирма.
Ланни только этого и ждал. — Да, — сказал он. — По-моему, довольно с нас таких переживаний. Давай уедем отсюда и поскорее. Мне все представляется Бьенвеню, как там светит солнце в нашем внутреннем дворике — и телефон не звонит каждую минуту; право, эта нью-йоркская жизнь не может быть полезна для ребенка, независимо от того, родился он уже или нет.
— Я уеду, когда ты захочешь, Ланни.
— В среду на той неделе уходит пароход в Марсель.
— Отлично. Я скажу Слеммеру, чтобы он взял билеты.
— И скажи, что нам вовсе не нужна непременно самая дорогая каюта. Давай немножко по-экономим, хотя бы пока мы не узнаем, какая судьба постигла наших родных и друзей.
— Хорошо. — В эту минуту она казалась вполне ручной, эта наследница миллионов. Все богачи Нью-Йорка были в таком же настроении: все только и мечтали о том, как бы уехать и жить где-нибудь на ферме, выращивать собственные овощи, иметь свежее молоко, яйца, масло и жить простой жизнью!
Ланни продолжал — Робби говорит, что эта паника не повлияет на бизнес. Что потеряна только прибыль с бумаг, товарный рынок не пострадал. Но мне кажется, он ошибается. Эта толпа, что каждый вечер возвращалась с Уолл-стрит, разгоряченная победой, воображая будто ей принадлежит весь мир, — она, может быть, и получала прибыль только на бумаге, но покупала на эту прибыль реальные блага; а теперь она перестанет их покупать, и это неизбежно повлечет за собой кризис.
ГЛАВА ПЯТАЯ Мы будем трезвы завтра
IНа следующий день, в пятницу, во всех газетах по меньшей мере три-четыре страницы были посвящены панике и ее результатам. Никогда еще в истории биржи не было такой катастрофической «дешевой распродажи». Считали, что в Соединенных Штатах и Канаде из одних рук в другие перешло тридцать миллионов акций. Но редакторы и репортеры все как один старались держаться оптимистического и бодрого тона; они всячески расписывали героизм банкирского дома Моргана и других виднейших банкиров, которые выступили на борьбу за спасение финансового механизма страны. Президент Гувер, «великий инженер», которого так превозносил Робби, официально заявил, что экономика страны покоится на здоровой основе. Председатель правления одного из крупнейших банков — Нейшэнел Сити-бэнк, вернувшийся несколько дней тому назад из Европы и утверждавший, что положение на бирже не вызывает опасений, снова выступил с успокоительными заверениями, и никто не напомнил ему, как он только что попал в просак. Не одни спекулянты, но и крупные банки, страховые компании и учетно-комиссионные тресты намерены были с самого утра двинуть свои силы на биржу и подобрать всю дешевку, выброшенную на мостовую в час разгрома.
Ланни спустился в маклерскую контору, чтобы узнать утренние курсы, и оказалось, что газеты были правы: паника кончилась. Если вы хотели продать акции по Пониженному курсу, вы могли это сделать, и если после Ликвидации вам что-нибудь следовало, маклеры вам это выплачивали. И можно было быстро дозвониться куда надо по телефону. Робби находился в конторе своего «маклера в Ньюкасле, Ланни вызвал его и узнал, что отец выполняет свое обещание и продает; в голосе Робби звучала глубокая боль, и он пытался намекнуть Ланни, что следовало бы все-таки дать ему отсрочку на день или два, тогда он мог бы возместить хотя бы часть своих чудовищных потерь. — Я потеряю несколько миллионов, сынок.
— Как ты думаешь, несколько сот тысяч у тебя останется?
— Да, останется.
— Ну и прекрасно. Этого хватит на всех.
— Тебе и Бьюти придется подождать немного, пока я смогу вернуть свой долг.
— Относительно меня можешь считать, что я просто вернул тебе часть того, что ты на меня истратил. А Бьюти пусть привыкает носить прошлогодние туалеты. Забудь обо всем этом, Робби, и займись игрой в гольф, пока погода еще не испортилась. — Он говорил таким же бодрым тоном, как журналисты из «Нью-Йорк таймс» или «Нью-Йорк геральд трибюн»; но внутренне он содрогался: господи боже мой, а вдруг они все-таки поднимутся!
Ирма переживала то же самое: дядя Хорэс чуть не на коленях вымаливал отсрочку в три дня — нет, даже в два с половиной, если считать до субботы вечером, а не до воскресенья, — чтобы спасти свои деньги. Не может быть сомнений, курсы опять поднимутся; все авторитеты это утверждают и продавать сейчас — это самоубийство, это просто преступление. Глава Вандрингэмовского клана сидел перед племянницей, и слезы текли по его обвисшим щекам. За последние несколько дней он потерял не меньше десяти, а то и двадцати фунтов в весе; так как все время бегал, потел, суетился, забывал поесть, а иногда даже выпить. — Ирма, ради бога! — Он проклинал Джозефа Барнса, который осмелился неправильно толковать приказ Ирмы и не дал ему достаточно денег, чтобы продержаться два с половиной дня — только два с половиной дня, необходимых для ликвидации.
Ланни старался не вмешиваться в борьбу; но когда Ирма спросила его мнение, он сказал: — Это игра в орлянку. Если положение улучшится и дядя Хорэс заработает на этом, все останется по прежнему; он начнет уверять, что был прав, а ты не права, будет опять действовать за свой страх и риск и опять закутается, и при первом же очередном крахе у тебя с ним опять произойдут такие же сцены.
— Во всяком случае, я его честно предупредила.
— Нет, он убедится в том, что ты недостаточно тверда в своих решениях.
Вопреки его советам, Ирма все же уступила.
Настоять на своем ей и в самом деле было трудно; она была молода, не знала жизни, а мать требовала, чтобы она спасла честь и кредитоспособность знатного рода, кровь которого текла в ее жилах. Может быть, Ирма поступила бы иначе, если бы Ланни сказал: «Я уверен». Но как мог Ланни сказать это? Если бы он так сказал, а вышло бы иначе, что сталось бы с его супружеским авторитетом? Вот и получается, что тебя все-таки втягивают в биржевые дела, хотя бы ты и не желал иметь с ними ничего общего. С тем же успехом рыба могла бы сказать, что не желает иметь ничего общего с океаном, в котором живет.
IIС каждым часом эта истина становилась для Ланни все очевиднее. Когда он в полдень вернулся с «разведки» домой, он застал всех в большом волнении. Чек, выданный Ирмой дяде Хорэсу, остался неоплаченным: Ирме позвонили из банка и сказали, что на ее счету ничего нет. Но ведь она выписала чек сейчас же после того, как Слеммер сказал ей, что у нее на текущем счету семьдесят пять тысяч долларов? Мистер Слеммер, видимо, ошибся, заявил семнадцатый вице-президент Седьмого национального банка; в тот день, которым датирован чек, всего лишь около ста долларов оставалось на счету Ирмы Барнс, — в делах Ирма сохраняла свою девичью фамилию, как более импонирующую. Ирме пришлось позвонить дяде Джозефу и попросить его продать какие-нибудь акции и внести деньги на ее имя в банк, после чего начались поиски Слеммера. Из гостиницы, в которой он останавливался, когда бывал в городе, он выехал, в Шор-Эйкрс он не показывался, и вообще никто его не видел. Скоро дело приняло скандальный характер: известили полицию, окружная прокуратура прислала своего агента, в отеле появились репортеры и фотографы.
Оказалось, что «самый добросовестный и деловитый управляющий на свете» тоже играл на бирже и, попросту выражаясь, остался без штанов. Пытаясь выкрутиться, он взял с текущего счета деньги Ирмы, а когда она позвонила ему, понял, что все пропало, и скрылся. Может быть, он привязал себе камень на шею и бросился с мола в пучину. Это был бы самый деликатный образ действий. Но не все проявляли подобную деликатность. Одни стрелялись в номере гостиницы, что являлось для нее плохой рекламой, другие выпрыгивали из окон, чем досаждали прохожим и пачкали тротуар.
А может быть, Слеммер сел в поезд и укатил в Мексику или Канаду? Этого никто не узнает. Он оставил жену и двоих детей, но жена о нем ничего не знала, а если и знала, то держала в тайне. Вот они все трое стоят и рыдают — и как прикажете с ними распорядиться — выгнать их на улицу, когда уже осень на дворе?
Это была одна из тысячи подобных же историй. А когда занимаешь видное положение, как Барнсы, невольно приходится их слышать немало. Являлись ваши друзья и ломали руки и терзали вам сердце, — иной раз у них, и правда, не было денег даже на обед. Приходилось давать им чеки на небольшие суммы, чтобы они могли как-нибудь перебиться. Но будь вы даже богаты, как сам Крез, все равно можно было сказать наперед, что просьбы превзойдут ваши ресурсы. Нью-Йорк стал местом пыток, тяжело было видеть лица людей на улицах. Все пострадали, и богатые и бедные, и будут страдать еще долгое время. Счастливчик — кто мог купить билеты на пароход и пуститься в дальний путь к берегам теплого Средиземного моря! Счастливчик — кто мог позволить себе иметь ребенка и не становиться на путь аборта — путь, который для столь многих в те дни, да и не только в те дни, был уже проторенной дорожкой!
Гроза кончилась, и все говорили: — Погодите продавать, цены непременно поднимутся. — В пятницу весь день наблюдались благоприятные симптомы; на бирже, как выражались газеты, чувствовалась «мощная поддержка», и имена крупных банкиров приводились в доказательство того, что прочные бумаги снова прочны по прежнему. Но Робби Бэдд умел держать свое слово: он обещал, что выйдет из игры, и вышел; во второй половине дня он известил сына, что у него не осталось ни одной акции, которая не была бы полностью оплачена; многие бумаги он, правда, заложил в ньюкаслском Первом национальном банке, в том числе и бумаги, принадлежавшие Ланни. Единственная опасность заключалась теперь в том, что банк мог потребовать дополнительного обеспечения выданной ссуды. Ланни сказал: — Продай лучше часть бумаг, Робби. Продай по курсу и расплатись с банком. Разделайся со всякой задолженностью. — Робби снова спросил: — Ты, действительно, этого хочешь, сынок? — И ответ гласил: — Именно этого.
IIIЛанни не хотел уезжать из Нью-Йорка, не повидав его знаменитого художественного музея. Золтан уверял, что это «старый темный сарай», но там было несколько новых вещей, а Ланни и прежних не видел вот уже одиннадцать лет. Золтан не мог сопровождать его, так как ему надо было наблюдать за упаковкой картин — он отправлял их тем же пароходом в Марсель. Ирма не могла итти в музей, — она заказала несколько новых платьев, и нужно было их примерить. Ланни отправился один и провел целое утро, наслаждаясь созерцанием египетских мумий, греческой скульптуры и ранней американской живописи.
Так как он обещал Ирме вернуться к завтраку, то сел в автобус, который шел по Пятой авеню. Проезжая мимо одного из больших отелей, где в первом этаже была маклерская контора, он увидел перед конторой толпу. Он подумал: «Что, опять?» По природе Ланни был оптимист, но для сохранения своей репутации среди членов целых трех семейств ему приходилось быть на стороне понижателей. С другой стороны, если курсы снова полетели вниз, то это дело серьезное, так как именно в этот день дядя Джозеф рассчитывал ликвидировать свои бумаги.
Ланни не в состоянии был ждать, пока доедет до «Ритци-Вальдорф». Он соскочил с автобуса и присоединился к толпе. Одного взгляда на лица было достаточно — он сразу понял, что опять начинается паника-В задних рядах люди взволнованно кричали, что сегодня дело обстоит еще хуже, чем в четверг; курсы все время падают, и бюллетень снова отстает от биржи.
Ланни взял такси и поспешил в гостиницу, где застал Фанни и ее брата; слезы струились по лицу дяди Хорэса, руки у него тряслись, словно его разбил паралич. — Ирма, ради бога, я теряю все до последнего гроша.
— Я дала вам возможность выпутаться, — сказала молодая женщина. — Я просила вас покончить с этим делом. Папа Бэдд так и сделал, и теперь он спасен, но вы ни за что не хотели бросить игру, вы, мол, знаете биржу, как свои пять пальцев, — что я могла поделать с вами!
— Но, Ирма, мне бы продержаться только сегодня.
— Да, знаю, знаю: сегодня, а потом завтра, и еще один денек, и еще. Но я не намерена больше продавать свои бумаги по паническим ценам.
— Тебе не нужно продавать, Ирма, только внести маклеру.
— И это знаю: когда курсы еще упадут, надо будет вносить новые бумаги.
Ланни хотелось сказать: «Не уступай, Ирма!» Но он видел, что это лишнее. Она вспомнила все, что он объяснял ей по дороге в Ньюкасл. К концу паники она станет настоящей деловой женщиной.
Все мольбы дяди Хорэса были тщетны.
— Я уже раз дала вам отсрочку — вы получили то, что хотели. — Таково было решение ее королевского величества.
Этот огромный человек, когда-то полный энергии, упал в кресло и закрыл лицо руками. — Что со мной будет!
— Об этом не беспокойтесь, дядя Хорэс. Вы знаете, что я вас не оставлю на мели. Я устрою вас в каком-нибудь деле, но биржевой игре конец. По крайней мере, на мои деньги.
Так кончилась карьера одного из биржевиков. Ланни знал уже достаточно этот Нью-Йорк, чтобы предсказать дальнейшую судьбу Хорэса Вандрингэма: он станет страховым маклером и будет навязывать свои полисы друзьям Ирмы, а если дело не пойдет, превратится в одного из тех стариков, которые проживают на покое в Шор-Эйкрс. Их и так слишком много, а эта паника или серия паник еще увеличит их число.
IVВесь день измученный город был охвачен волнением. Все произошло именно так, как предсказывал Ланни: крупные банкиры «поддерживали» биржу только до тех пор, пока это было нужно им самим. Они разгрузились от своих залежей в пятницу и субботу, и теперь в понедельник никто уже ничего не покупал. «Финансовый механизм» рухнул, как карточный домик. Акции Дженерал Электрик, самого крупного концерна в стране, упали за этот день на сорок семь пунктов; Вестерн-Юнион — на тридцать девять. Телефонные, которые Робби покупал по 287 1/2, в конце дня продавались по 232.