Мистер Уэгстаф был низенький круглый джентльмен, в белом спортивном костюме, с белыми усами на огненно-красном лице. Ланни знал по собственному опыту, что на яхтах люди хорошо обедают и что африканское солнце в апреле греет жарко. Он знал также, что значит подвергнуться осмотру сквозь золотую лорнетку, но не очень трусил. Ему было известно, что в присутствии молодой лэди, у которой есть несколько миллионов долларов, вложенных в ценные бумаги, полагается быть живым и остроумным и блистать красноречием. Единственное, что его беспокоило, — это мистер Уэгстаф. У мистера Уэгстафа был богатый запас анекдотов, пожалуй и неплохих, но он припоминал их по всякому поводу, и для других разговоров за столом не оставалось места.
Случилось так, что на этот день к завтраку давно уже была приглашена еще одна гостья — мадам де Брюин. Хозяйка называла ее Мари. Это была француженка, стройная, с каштановыми волосами и карими глазами; у нее было тонкое бледное лицо, и, увидев ее, Ланни подумал, что никогда еще не встречал у женщины такого выражения скорби — это была какая-то давнишняя неисцелимая скорбь. Она слабо улыбалась анекдотам мистера Уэгстафа, независимо от того, понимала она их или нет. Говорила она мало, да и не было возможности говорить, за исключением тех мгновений, когда у мистера Уэгстафа рот был набит спаржей или майонезом. Ее посадили против Ланни, и взоры их время от времени встречались. В ее взгляде он читал сочувствие, как будто она знала, что он прожил большую часть жизни во Франции и, вероятно, думает: «И чудаки же эти американцы!»
Предполагалось, что после обеда Ланни пригласит богатую наследницу прогуляться по саду и полюбоваться видами. Так он и сделал. Гуляя они разговорились. Девушка, оказалось, была в тех местах, где побывал и Ланни на «Синей птице»; Ланни рассказал о своем путешествии и убедился, что она умеет слушать. Поговорили и о войне; ее брат был на санитарной службе во французской армии.
Это была довольно привлекательная девушка, и Ланни подумал, что не трудно было бы поднажать, постараться произвести впечатление и, быть может, завоевать ее; тогда он будет обеспечен на всю жизнь, и ему не придется работать. Но это не особенно его прельщало, да и девушка имела право на более счастливый жребий, хотя он вряд ли ей достанется. Много ли есть мужчин, которые, видя такую кучу деньжищ — несколько миллионов долларов! — не решат, что стоит заодно прихватить и девушку. Право, это слишком большой соблазн для человеческой природы.
Они вернулись домой, и тетушка сказала, что пора итти, надо навестить еще одних друзей. Тут бы Ланни спросить: «Могу ли я рассчитывать на удовольствие еще раз повидаться с вами?» Но он был не так уже сильно заинтересован самой девушкой, а еще раз встречаться с теткой и чувствовать, на себе ее испытующие взгляды сквозь золотой лорнет — за таким удовольствием он не гонялся.
Поэтому он только вежливо пожелал путешественницам Ьоп voyage[4] и поблагодарил миссис Эмили за приятное знакомство.
IIIПосле завтрака мадам де Брюин сказала, что к сожалению, она вынуждена побеспокоить хозяйку и просит отвезти ее домой. Ланни счел, конечно, долгом предложить свои услуги.
— Но я живу далеко, в западной части Канн, — сказала француженка с печальными карими глазами.
— Я люблю править, — ответил Ланни. Это было очень любезно с его стороны. Он со всеми был любезен, и миссис Эмили знала это, поэтому она и взяла на себя заботу найти ему богатую жену.
Когда они подъехали к маленькой вилле, где жила мадам де Брюин, она спросила: —Может быть, зайдете на минутку?
Ланни согласился и через несколько секунд сидел в скромной гостиной — это был дом ее тетки, как объяснила француженка. Она предложила ему выпить, но он сказал, что не пьет, и она с улыбкой спросила:
— Вы дали кому-нибудь слово? — Он объяснил, что отец его против; да он и сам довольно насмотрелся на пьющих. Ему не нужны возбуждающие средства, у него и так всегда хорошее настроение.
— Это я сразу заметила, — сказала женщина.
— Я не ожидал, что вы меня вообще заметите, — отозвался Ланни.
О, у женщин острый глаз на такие характерные черточки. Хотелось бы мне, чтобы у моих мальчиков был такой же жизнерадостный характер. Как вы ухитрились сохранить его за эти шесть страшных лет?
Он рассказал ей кое-что о своей жизни. Упомянул о двух друзьях: англичанине и «швейцарце», которых встретил, когда учился ритмике Далькроза. — Вам посчастливилось, вы сохранили своих друзей, — сказала она. — У меня убили брата и двух кузенов, товарищей детства.
Он рассказал о Марселе. Мадам де Брюин знала его историю; она была знакома с Бьюти и видела картину «Сестра милосердия» в Парижском салоне. Потом они заговорили о загадках души. Верит ли Ланни, что мертвые продолжают жить. Он сказал, что и сам не знает, во что верит; его воспитывали вне всякой религии, а сам создать себе религию он не способен.
— Меня воспитали католичкой, — сказала мадам де Брюин, — девушкой я была набожна, но несколько лет назад я убедилась, что не верю по-настоящему в то, чему меня учили. Сначала я испугалась: мне казалось, что это дурные мысли, я думала, что бог накажет меня, но теперь я свыклась с ними. Не могу же я верить в то, что кажется мне неразумным, даже если я буду осуждена за это на вечные муки.
— Разум, кем бы он ни был нам дан — дан для того, чтобы мы им пользовались.
Такого мне еще никто не говорил, — ответила женщина. Это звучало наивно, и Ланни был польщен, что такая зрелая особа готова признать его своим духовным наставником.
Ланни увидел в комнате рояль. Мари попросила его сыграть, и он сыграл несколько вещей. Она знала их; Ланни понравились ее замечания. И он подумал, что еще ни с кем не чувствовал себя так легко: они понимали друг друга с полуслова.
«Я нашел друга!» — подумал Ланни.
IVОни забыли о времени, и он еще играл, когда вошла ее тетка. Ланни представили сухонькой приятной старой даме, которая настояла, чтобы он выпил чаю. Во время этой церемонии чаепития мадам де Брюин рассказала тетке о капиталисте из Филадельфии и его анекдотах. Перед уходом Ланни спросил: — Вы разрешите мне заехать к вам еще раз? — Она ответила: — Мы, две старушки, часто чувствуем себя одинокими.
Когда Ланни вернулся домой, его поджидала третья «старушка», которой не терпелось узнать подробности встречи и которая не сомневалась уже в его победе, — он просидел там так долго. В своем воображении Бьюти уже рисовала себе жизнь за морем, в мраморных чертогах. Она потребовала, чтобы сын рассказал ей все от начала до конца. Но мужчины в таких случаях редко бывают на высоте. Они упускают все подробности, которые так интересны женщинам, и приходится клещами вытягивать у них каждое слово. — На кого она похожа? Что она сказала? И это все, что ты нашелся ответить? А что же ты делал весь вечер?
— Разговаривал некоторое время с миссис Эмили, — сказал он и, строго говоря, это была правда, ведь «некоторое время» — понятие растяжимое.
— А еще кто-нибудь был? — настаивала Бьюти.
— Некая мадам де Брюин.
— Мари де Брюин? Чего ради Эмили пригласила ее?
— Кажется, она была приглашена раньше.
— А что она говорила?
— Она говорила мало. Она была очень грустна, я таких даже не видал. Оплакивает брата, которого потеряла во время войны.
— Ей и без того есть о чем плакать.
— О чем это?
— Эмили говорит, что муж у нее старик, один из тех, которые охотятся за молоденькими невинными девушками.
— О! — воскликнул Ланни. Он был шокирован.
— А она не молоденькая девушка, — прибавила Бьюти с ненужным ударением.
— Она говорила мне, что у нее два сына, еще мальчики, учатся в школе.
— Ты разговаривал с ней?
— Я отвез ее домой и поиграл ей немного на рояле. Она познакомила меня со своей теткой, мадам Селль.
— Вдова профессора Сорбонны.
— Видно, что они культурные люди, — сказал Ланни. — Они так хорошо держатся.
— Рада бога, будь осторожен! — воскликнул а мать. — Нет ничего опаснее, чем женщина, несчастная в замужестве. Помни, что она такого же возраста, как твоя мать.
Ланни усмехнулся. «Такого же возраста, какой соглашается признать моя мать..
VДля Бьюти Бэдд настала беспокойная пора. Ее драгоценный отпрыск — это сокровище, этот завидный жених, отлучался из дому в самые неподходящие часы и довольствовался тем, что заявлял потом: «Я был у мадам де Брюин». Если Бьюти спрашивала: «Что вы делали?» — Он отвечал: «Играли Дебюсси». Это мог быть, впрочем, и Шабрие, или Цезарь Франк, или де Фалла — все они были для Бьюти на одно лицо. Или же он говорил: «Мы читали Расина». А иногда это был Роллан или Метерлинк. Бьюти знала, что так продолжаться не может — рано или поздно будет взрыв, о котором страшно и подумать. Но что могла она сказать — она, у которой в доме был молодой любовник! Неужели это была утонченная форма кары, изобретенная каким-нибудь гневным богом или дьяволом, который надзирал за представителями избранного общества и их жизнью?
Бьюти больше не могла терпеть, она должна была поговорить с Ланни. Она вошла в его комнату, торжественно закрыла дверь, уселась рядом с ним и заглянула ему в глаза. — Ланни, скажи мне честно!
— Что, дорогая?
— Ты влюблен в Мари де Брюин?
— Господь с тобой! — воскликнул Ланни. — Она славный человек и очень умная женщина. С ней приятно беседовать.
— Но, Ланни, это игра с огнем! Мужчины и женщины не могут…
— Забудь об этом, — сказал он, — она для меня вторая мать.
— Не довольно ли одной?
— Ты лучшая из матерей; но ты не читаешь книг, которые я читаю, и не играешь вещей, которые я играю.
— Если ты захочешь, Ланни, я тоже могу.
— Сохрани тебя бог! Для тебя это будет тяжкий труд, это испортит тебе нервы и, может быть, даже цвет лица. Разреши мне иметь подсобную мать и не ревнуй.
— Это не ревность, Ланни. Я беспокоюсь о твоем будущем.
— Уверяю тебя, что беспокоиться нечего, — решительно возразил он. — Она в самом деле честная женщина, хоть теперь это и редкость, как ты сама знаешь.
— Но, Ланни, это противно человеческой природе, у вас непременно выйдет роман.
— Пока я еще об этом не думал, дорогая, но если ты настаиваешь, я поговорю с ней. — На лице его была усмешка.
Но Бьюти было не до смеха.
— Что ты, что ты! — отшатнулась она.
Она прекратила разговор. Но как она ненавидела эту коварную интриганку. «Честная», как же! Женщину создал сатана! Эта особа прекрасно знает, что Ланни наивен и мягкосердечен — вот она и кокетничает «печалью». «Господи! — думала Бьюти. — Как будто у меня мало печалей! Но я улыбаюсь, я стараюсь быть веселой; я не брожу с плаксивым видом, не вздыхаю, не читаю стихов и не декламирую их, закатывая глаза! Боже мой, что за дурачье эти мужчины!»
VIВстревоженная мать, хотя и действуя с наилучшими намерениями, заронила искру в пороховой погреб. Ланни задумался над ее словами. Может ли быть, чтобы он влюбился в Мари де Брюин? Каково это будет — любить ее? Природа не замедлила ответить: горячее чувство наполнило сердце Ланни, в котором теперь всегда присутствовал ее образ — ее доброта и приветливость, ее красота, не сразу замеченная, но постепенно им завладевшая. Он решил, что если еще не любит ее, то легко может полюбить. Да почему бы и нет?
Эта мысль так занимала его, что он не мог не заговорить с ней о родившемся в нем чувстве. Он с нетерпением ждал часа, когда старая дама обычно уходила в школу кормить сирот, детей солдат, погибших на войне; Мари ходила туда не так часто — может быть, потому, что она предпочитала общество Ланни обществу детей-сирот.
Они были одни в маленькой гостиной; Ланни сидел в глубоком кресле, согнувшись и упираясь локтями в колени. — Послушайте, Мари, — сказал он. — Меня интересует одна мысль. Я хотел бы знать, можем ли мы полюбить друг друга?
— Ланни! — крикнула она.
Он видел, что она взволнована.
— Вам никогда не приходила в голову такая мысль?
Она опустила глаза. — Приходила, — прошептала она. — Я думала об этом, но надеялась, что вы не думаете.
— Почему?
— У нас такая хорошая дружба.
— Конечно, но разве нельзя быть и друзьями и влюбленными? Это была бы двойная радость.
— Нет, Ланни, — это погубит все.
— Почему, ради бога?
— Вам не понять…
— Я постараюсь. Можете вы откровенно ответить мне на несколько вопросов?
— Хорошо. — Голос ее был слаб, словно она заранее знала, что вопросы будут мучительны.
— Любите вы хоть сколько-нибудь вашего мужа?
— Нет.
— Чувствуете вы какие-нибудь моральные обязательства по отношению к нему?
— Дело не в этом, Ланни.
— А в чем же?
— Это трудно объяснить.
— Постарайтесь.
— Я отдала этому человеку свою душу и родила ему двух сыновей, а потом я открыла, что он отвратителен.
— И вы решили, что всякая любовь отвратительна?
— Нет, не то. Я решила, что не опущусь до его уровня. Я буду исполнять свой долг, хотя он и не исполняет своего.
— Что же вы, вроде индийской вдовы, которая всходит на костер, когда сжигают тело ее мужа?
— Нет, — сказала она опять еле слышно. Сравнение было несколько преувеличенным.
Ланни тщательно продумал то, что решил сказать ей. Он не хотел увлекать ее помимо ее воли, он обращался к ее разуму. Он заговорил медленно и точно, словно произнося заученную речь. — Если бы я полюбил вас, то любил бы всей душой, всем существом. Это была бы чистая и честная любовь, которой вам не пришлось бы стыдиться. Я был бы внимателен и нежен, и вы могли бы не бояться горестных сюрпризов. Я уверен, что вы могли бы сделать меня счастливым, да и я надеюсь дать вам хоть немного счастья. Я прогнал бы тяжелые мысли, которые вас терзают; я любил бы нас так, что ваше лицо перестало бы быть маской скорби.
— Неужели я произвожу такое впечатление? — спросила она, неприятно задетая.
— Такой вы показались мне, когда я увидел вас у миссис Эмили. Но с тех пор магия любви уже сделала свое дело. Ведь вы любите меня немножко?
— Да, Ланни, — прошептала она.
— Ну, тогда выбирайте — великое счастье или великая мука! Что вы изберете?
— И вы думаете, что мы имеем право поступать, как нам нравится?
— Я думаю, что наша с вами жизнь очень важна для нас, но больше никого на свете не касается.
Ее ресницы опустились, и Ланни видел, как дрожали ее губы. Он обнял ее и тихонько коснулся губами ее щеки. Откинув голову назад, он взглянул на нее. — Что же вы мне скажете?
— Ланни, — шепнула она. — Мне надо подумать.
— Сколько же времени вам надо думать?
— Не знаю. Я вам напишу. Все это так ошеломило меня. Сыграйте мне что-нибудь доброе, нежное — похожее на вас..
ГЛАВА ПЯТАЯ Печали мира
IЭрик Вивиан Помрой-Нилсон продолжал со всем своим британским упорством изучать писательское ремесло. Несколько издателей заинтересовались его работой; ему приходили в голову всё новые темы, и он яростно трудился над ними. Закончив статью, он читал ее Ланни, и тот всегда находил ее замечательной, но Рик часто заявлял, что она ни к чорту не годится и ее остается только порвать. Среди кучи рукописей, среди вещей, которые разбрасывал ребенок, трудно было содержать в порядке маленькую виллу, но Нина не ленилась убирать и весело говорила, что после всего, что им пришлось испытать, и то уже счастье, что они все живы. Время от времени Бьюти решала, что они живут слишком уединенно, и устраивала пикник или прогулку на лодке, что не очень занимало их, но зато очень занимало самое Бьюти.
Не прошло еще и года с тех пор, как Ланни дал себе слово больше никогда не иметь дела с международной политикой, напыщенными болтунами и чванными бюрократами, которые задавали тон на конференциях. Но время залечивает раны, и боевой конь, отдыхающий на мирном лугу, чутко внимает звукам отдаленной битвы, грому барабана и боевым кликам. Ланни не поверил бы, что ему снова захочется увидеть ангелоподобного Дэвида Ллойд Джорджа, или француза Мильерана, или итальянца Нитти.
Но однажды утром в конце апреля Рик позвонил Ланни и прочел ему телеграмму от редактора одного лондонского либерального еженедельника. В Сан-Ремо, на итальянской Ривьере, состоится конференция союзных премьер-министров, и редактор предлагал Рику попытать счастья и написать о ней статью. Он не обязывался напечатать ее, но конференция, по его словам, даст интересный материал, и уж от самого Рика зависит — ознакомиться с фактами и хорошо подать их. Рик решил, что такой случай упускать нельзя. Он предполагал выехать сегодня же. Не хочет ли поехать и Ланни?
Раз речь шла о том, чтобы помочь Рику написать очерк, которым он, может быть, составит себе имя, преданный друг Рика немедленно устремился к себе в комнату и начал укладывать чемоданы.
Он решил отвезти Рика на машине; может быть, им удастся проникнуть за кулисы конференции.
Городок Сан-Ремо приютился в хорошо защищенной бухте. Гавань ограждена волнорезом в форме полумесяца, а вздымающиеся одна над другой горные цепи заслоняют бухту от северных ветров. Узкие улочки Старого города вьются по холмам, а дома укреплены тройными контрфорсами — защита от землетрясения. На главных улицах по фасадам домов сводчатые галереи, и галерея одного дома тесно примыкает к галерее следующего, ни один дом не стоит отдельно, особняком. Рик сказал, когда они проезжали мимо: — Вот урок для народов Европы — пусть бы строили свои государства, как здесь строят дома.
Высоко на откосе холма, к которому вела огороженная дорога, стояла претенциозная двухэтажная вилла с полукруглым портиком и высокими тонкими колоннами; называлась она «вилла Девашан». Некогда это был «новый эдем» теософов, а теперь здесь держали совет союзные премьер-министры. Ланни Бэдду достаточно примелькалась европейская роскошь, он знал, что он найдет внутри, еще до того, как ему был открыт доступ в здание. Просторные залы с громадными люстрами, нависшими над головой, — не хотелось бы ему оказаться под ними при очередном землетрясении. Тяжелые плюшевые занавеси, защищающие от смертельной опасности — проникновения свежего воздуха. Золоченые кресла, обитые светлым шелком или атласом, на котором тотчас станут заметны следы от соприкосновения с человеком. Столы с инкрустацией, на резных ножках, такие же стандартные, как бороды египетских фараонов. Ланни заранее предполагал, что в искусстве интерьера господа теософы недалеко ушли от своих христианских собратьев, и он не ошибся.