Между двух миров - Эптон Синклер 8 стр.

— Меня зовут Ланни Бэдд, а это мой друг, английский летчик, раненный на войне. Считайте, что он тоже малыш, и зовите его Рик.

— Охотно. А вы зовите меня Барбарой. Вашего дядю я глубоко уважаю. Это человек, который умеет постоять за свои убеждения. Где он теперь?

— Думаю, что у себя дома, возле Сен-Тропеза. Он ведь в свободное от революций время пишет картины.

Барбара улыбнулась. Лицо у нее было грустное и по временам становилось суровым, но в глазах светились ум и доброта, и Ланни-юноша вынес то же суждение, что и Ланни-подросток: она на редкость хороший человек, вопреки своей плохой репутации.

Она познакомила с Ланни и Риком своего спутника, которого звали Джулио, и все четверо уселись за стол. Рик заказал кофе, а Ланни — десерт, который не успел съесть в траттории. Время от времени друзья обменивались взглядами, и Ланни видел, что представитель английского правящего класса в восторге от этой беседы с двумя опасными итальянскими революционерами, которых он дружески называет по имени. Наконец-то он, как заправский журналист, может черпать «местный колорит» полными пригоршнями!

Ланни сказал, что они были свидетелями только что разыгравшегося скандала, и лицо Барбары утратило обычную мягкость. — Мразь! — сказала она. — Другой такой пакостной дряни я еще не встречала. Я познакомилась с этим человеком в Милане, где работала в социалистической партии, тогда это был бездомный бродяга, больной, нищий, — он приходил на наши собрания в помещение партии, чтобы чем-нибудь поживиться. Время от времени кто-нибудь кормил его, — невозможно спокойно есть, когда у стола скулит голодный пес. Вы не можете себе представить, какая это была жалкая фигура — оборванный, бесприютный, вечно плакался на свое безвыходное положение, на свою никчемность, на свой сифилис. Об этом в Англии, кажется, говорить не принято?

— Да, пожалуй, — сказал Рик, к которому был обращен этот вопрос.

— Муссолини стал редактором социалистической газеты в Милане; а когда к нему явились, уж не знаю, английские или французские агенты, он охотно взял у них деньги. Газета в мгновение ока перекрасилась; его выкинули из партии, зато он получил от новых заказчиков крупную сумму на издание собственной газеты. На ее столбцах он объявляет своих прежних друзей предателями родины. Теперь он явился в Сан-Ремо за материалом. Он проповедует «священный эгоизм» и призывает умирающих от голода рабочих во имя славы не отдавать Фиуме и захватить Далматинское побережье, ибо их высшее назначение — пролить море крови, по которому итальянский флот двинется на завоевание мировой империи. Никогда я не видала такой метаморфозы; вы бы посмотрели, как он стоит на трибуне, как он научился выставлять вперед подбородок, как он надувается и выпячивает грудь!

— Есть такая порода зобастых голубей, — сказал Ланни, — они надуваются и выпячивают грудь, их зовут дутышами.

Барбара перевела это своему приятелю. — Голубочек! Дутыш! — Она весело рассмеялась.

Рик расспрашивал о настроениях итальянских рабочих. Барбара описала ему трагические годы войны, страдания голода. Для нее война была борьбой соперничающих империалистических государств, и, как всегда, народ платил за это соперничество слезами и кровью. Но теперь он извлек урок из событий и скоро возьмет власть в свои руки.

— А вы не думаете, что поджигатели войны могут сбить его с толку? — спросил Рик, чтобы вызвать ее на откровенность.

— Никогда! — воскликнула Барбара. — Наши рабочие дисциплинированы; у них есть профессиональные союзы, широкая сеть кооперативов, свои печатные станки, свои школы для детей. Это классово-сознательные и духовно вооруженные люди.

— Да, но как насчет другого оружия?

— Солдаты — тот же народ; неужели они пустят в ход ружья против своих? Вы знаете, во многих местах рабочие захватили заводы и держат их в своих руках.

— Но смогут ли они управлять ими?

— Наше слабое место — это отсутствие угля; мы зависим от ваших английских капиталистов, которые, конечно, не пойдут навстречу революционным рабочим. Но уголь добывают и русские шахтеры, и мы скоро получим его. Вот почему для нас так важна торговля на Черном море.

— Я знаю, что Нитти выступал за снятие блокады с России.

— Нитти — политикан, достойный собрат вашего Ллойд Джорджа. Публично он произносит пылкие речи, но что он делает за кулисами — это другой вопрос.

— Вы, значит, не верите в его искренность?

— Социалисты только что показали ему, что избиратели за них. Если он не хочет выйти в отставку, он должен добиться от французов, чтобы они не мешали нам торговать с нашими русскими товарищами.

— И вы, в самом деле, полагаете, — настойчиво продолжал допрашивать Рик, — что профсоюзы могут руководить предприятиями и поставлять на рынок товары?

— А почему бы и нет? Чьи руки работают на за, — водах?

— Это физическая работа, а руководство.

— Осуществляется инженерами, которым платят капиталисты. А теперь им будут платить рабочие.

Заговорили о синдикализме, о контроле профессиональных союзов над промышленностью. Барбара несколько раз возвращалась к одному и тому же доводу: разве можно устроить мир хуже, чем это сделали хозяева? Посмотрите-ка, что они натворили в Европе. Еще одна такая схватка, и континент превратится в пустыню, обитаемую дикарями, которые будут носить шкуры и укрываться в пещерах.

— Капитализм — это война, — сказала Барбара. — Для него мир — это только перемирие. Если рабочие завладеют средствами производства, они будут производить не для наживы, а для собственного потребления, и торговля станет свободным обменом, а не войной за рынки.

— Надо признать, — сказал Рик, — что наше английское рабочее движение в настоящее время выдвинуло самую рациональную программу.

Ланни нашел эту точку зрения смелой для сына баронета. Или Эрик Вивиан Помрой-Нилсон начинает превращаться в красного? Если да, то интересно, что скажет Робби?

Конференция в Сан-Ремо продолжалась восемь дней, и к концу ее статья Рика была готова. Все эти дни он просидел, запершись в душной комнате отеля, а Ланни тем временем играл в Теннис с Фессенденом и его друзьями или осматривал какой-нибудь дворец XVI столетия или какую-нибудь часовню с чудотворной статуей, увешанной восковыми изображениями исцеленных здесь частей человеческого тела, включая те, которые обычно не принято выставлять напоказ. Когда Рик брался за дело, он работал как одержимый, а Ланни читал страницу за страницей и ободрял своего друга восторженными похвалами.

И в самом деле, это была превосходная статья, написанная человеком, знающим закулисную сторону событий и не ослепленным официальной пропагандой. Рик описывал чудесный фон конференции; это был край, о котором можно было сказать словами поэта: «Здесь все пленяет сердце, и зол лишь человек». Цветущие холмы, обсаженные пальмами аллеи, изгороди из роз и олеандров, кактусовые сады и высокие, как башни, алоэ; и тут же рядом поседелые в боях политики, чей мозг — сложный лабиринт интриг и ловушек, уготованных даже для друзей и союзников. Рик цитировал официальные заявления, которые облетели весь земной шар, но резко расходились с фактами. Он показывал, как достопочтенные старцы подменивали факты словами и, в конце концов, ради собственного душевного спокойствия, начинали сами верить в свою пропаганду.

Франция стремилась ослабить Германию, а англичане хотели ее укрепить, чтобы торговать с ней; вокруг этого вопроса и вращалась вся конференция. Она завершилась компромиссом, попыткой сделать одновременно и то и другое. Говоря между собой, политики признавали, что Версальский договор неосуществим; тем не менее они торжественно объявили миру, что он не подлежит пересмотру, и тут же прибавили, что намерены его «истолковать». Они грозили непокорным, не желая замечать, что их угрозы никого не пугают. Заявили, что вопроса о России касаться не будут, и на следующий же день поставили его на обсуждение. Корили Германию за то, что она не поставляет угля Франции, и тут же обязали Францию воздержаться от санкций. Французы помогали изгонять турок из Константинополя и в то же время снабжали их оружием для борьбы против англичан; контрабандная торговля оружием процветала на всем аравийском побережье и вообще всюду, где это сулило выгоду.

Человечеству заявили, что у него есть Лига наций, которая разрешит все эти проблемы. Но какой реальной властью наделена Лига, спрашивал Рик, и кому охота наделять ее властью? Вместо того чтобы передать возникшие проблемы на разрешение Лиги, три премьера съезжаются и решают их келейно в интересах своих трех политических партий. Выходит, что это и есть новое правительство Европы. Премьеры предполагают встретиться снова в Спа, в Бельгии, и пригласить туда и немцев. «Большая тройка» снова станет «Большой четверкой». «Absit omen!» — «Да не будет так!» — заканчивал Рик для читателей, которым в английских школах начинили головы всевозможными латинскими изречениями.

Драгоценный документ был доверен почте, и Ланни и Рик, распрощавшись с новыми знакомыми, покатили на машине обратно в Жуан. Через несколько дней они прочли в газетах, что Ллойд Джордж вернулся в Англию и произнес в парламенте речь об итогах конференции. Рик прочел ее вслух, прерывая чтение словечками, вроде «чепуха», «вздор», «чушь». Все, видите ли, к лучшему в этом лучшем из миров, гармония царит в сердцах союзников, и англичане могут спать спокойно в уверенности, что нет такой силы, которая нарушила бы солидарность победителей. Германия разоружается, и, несмотря на все ее увертки, разоружение будет завершено. «Самолеты мы заберем, — заявил херувим с розовыми щечками и снежно-белой копной волос. — Мы не можем допустить, чтобы эти страшные орудия войны оставались в руках немцев».

— Лучше бы он этим не занимался! — сказал молодой англичанин, который столько раз был в воздухе и взирал на крохотные человеческие сооружения с высоты десяти тысяч футов.

КНИГА ВТОРАЯ. КОГО БЫ Я МОГ ПОЛЮБИТЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ Тревоги сердца

В семье Помрой-Нилсон вызвало большое волнение письмо от лондонского редактора о том, что он напечатает статью Рика в ближайшем же номере журнала. «Статья убедительна и очень содержательна, — писал он, — и, думаю, произведет впечатление. Если вы и в дальнейшем будете так же интересно освещать международные темы, вы бесспорно составите себе имя».

Рик уверял, что своим успехом он больше всего обязан Ланни. То же самое он говорил и о своей второй статье, которая уже была готова для отправки в журнал; в нее вошло все, что он почерпнул из бесед с Барбарой, докером и другими, с кем его познакомил Ланни. Рик умело подал все сведения, которые Ланни для него выудил, — можно было подумать, что он годами жил среди рабочих в Италии и посвящен в их политические тайны. Он воздержался от каких-либо выводов, но у читателя создавалось убеждение, что министрам и всем вообще власть имущим надо безотлагательно обеспечить страну продовольствием, если они не хотят дождаться в Италии того, что уже случилось в России, Венгрии и Баварии. Редактор ответил с обратной почтой, что и эта статья ему понравилась. Гонорар за обе статьи составлял 20 фунтов, и Рик был так же горд полученными чеками, как в свое время Ланни — своими первыми заработанными деньгами.

Следя за начинающейся карьерой Рика и помогая ему всевозможными способами, Ланни снова ощутил интерес к мировой политике и стал чаще спускаться со своей башни из слоновой кости.

Наступила жара, Рик и его маленькая семья стали собираться домой. Рик написал своему редактору, что может по дороге заглянуть на конференцию в Спа. От этой конференции ждали многого: это было началом сближения между союзниками и их недавними врагами. Редактор обещал оставить эту тему за Риком. Ланни снова вызвался помогать своему другу в качестве шофера и чичероне. Они достали карты и наметили маршрут автомобильной поездки: добравшись до Кале, Нину с ребенком посадят на пароход, а Ланни с Риком проследуют в Спа, где Рик будет представлен дипломатам и журналистам, после чего Ланни на крыльях ветра умчится в Сену и Уазу, департамент к западу от Парижа, по счастью, уцелевший от опустошительной войны. Он написал Мари де Брюин, что будет поблизости от нее и захватит с собой кое-какие произведения искусства, о которых хочет с ней посоветоваться.

Маленький городок Спа расположен в бельгийских Арденнах и славится минеральными источниками, к которым вот уже семь столетий стекаются больные, уповая на их таинственные целительные свойства. Здесь есть леса и холмы, бега и голубиная охота, а также казино, в котором процветают все виды азарта. Есть здесь и отели, где могут с комфортом устроиться три пожилых джентльмена, сделавшие себя правительством Европы. Комфорт необходим для лиц преклонного возраста; поэтому в зимний сезон их встречи должны происходить на Ривьере, а в летний зной — в каком-нибудь живописном уголке на севере. Простодушные толпы будут приветствовать их во время этого паломничества из одной страны в другую, а рой журналистов следовать за ними по пятам и подбирать крохи информации, упавшие с их стола.

У этой древней купели для больных и страждущих начиналась новая стадия перестройки мира, так как сюда явились также и представители новой Веймарской Германии. Надо сказать, что они мало чем отличались от пруссаков классического образца, и из уст их вылетали те же гортанные звуки, но они говорили от имени республики и торжественно заявляли, что служат немецкому народу, а не военной касте. Сердечного приема они не ждали и не встретили; но их, по крайней мере, не посадили за колючую проволоку, как немецкую мирную делегацию в Версале. Сторонники либерального образа мыслей надеялись, что тактичным поведением им удастся умиротворить вчерашних врагов и постепенно вернуть те времена, когда люди старались прежде всего быть «добрыми европейцами». Заседания конференции происходили в большой белой вилле, где во время войны была ставка кайзера. Ланни и Рик застали здесь почти всех американских журналистов, с которыми они встречались в Сан-Ремо. Некоторые из них читали статьи Рика, теперь он был уже для них определенной величиной, членом братства. Они говорили при нем совершенно свободно.

Была здесь английская колония и английский клуб. Таким образом, перед Риком открывались все пути. Оба друга без труда обнаружили, что целебные источники, сбегавшие по склонам бельгийских гор, не принесли исцеления сердцам съехавшихся на конференцию дипломатов. Сердца эти по прежнему источали яд алчности, ненависти и страха. Это замечание было сделано Ланни, и друг его тотчас же схватился за блокнот. И Ланни отметил про себя, что профессиональный журналист страдает раздвоением личности: одной половиной мозга он ясно мыслит и остро чувствует, а другая половина все время настороже — не попадется ли интересный материал.

Гвоздем конференции был вопрос о рурском угле. Немцы оттягивали поставку, и так как они разрушили французские шахты, кому-нибудь приходилось сидеть без угля; кому же — пострадавшим французам или разрушителям-немцам? Тщетно делегаты новоиспеченной республики пугали французов, говоря, что, если им не дадут возможности пустить в ход заводы, они не в состоянии будут вносить репарации. Французы хотели получать уголь для своей промышленности, чтобы снова выйти на прежнее место в мировой торговле. Их пугала мысль о вторжении немецких товаров во Францию хотя бы в качестве платежей по репарациям. Получался своего рода порочный круг, как объяснил Рику один английский экономист. Германия не могла платить золотом, но, платя товарами, она наносила урон французской промышленности и выбрасывала на мостовую французских рабочих. Между тем судьба французских и английских министров зависела от их готовности твердить днем и ночью: «Немцы заплатят все, до последнего су!» или «до последнего фартинга!»

Рик, в качестве «либерала», желал послушать, что же говорят немцы, и это было нетрудно, так как тут же под рукой имелась многочисленная делегация, которая охотно вела беседы с журналистами. Один из членов берлинского муниципалитета, дородный и цветущий мужчина, яркими красками описывал голод, возникший в результате блокады; к несчастью, сам он был плохой иллюстрацией к собственным словам. Больше всего немцы были недовольны тем, что союзники никак не могли точно установить общую сумму репараций, и, таким образом, немцы не знали, из чего исходить в своих планах. Рик готов был согласиться с этим, но представитель делегации шел дальше: по его словам, Версальский договор был так плох, что давал право немцам игнорировать любую статью, которая казалась им несправедливой.

Терпение молодого англичанина истощилось, и он спросил: — Что же, по-вашему, делать союзникам — начать войну сначала?

Другой темой, вызывавшей ожесточенные споры, было нежелание немцев сдавать союзникам военные материалы, как того требовал договор. С точки зрения союзников здесь и спорить было не о чем. Если немцы не собирались снова воевать, зачем Германии пушки и самолеты-бомбардировщики? Напрасно вкрадчивые секретные агенты шептали на ушко, что немецкие войска очень пригодились бы для подавления большевиков, прочно утвердившихся в Восточной Европе. Французы не прочь были разгромить большевиков, но с помощью своих союзников — поляков и других соседей России; они не позволят немцам занять русские территории — пресловутый «санитарный кордон» был обращен на два фронта: против немцев, рвущихся на восток, и против русских, глядящих на запад.

Ланни и Рику удалось познакомиться с некоторыми закулисными сторонами этой проблемы; они случайно встретились с одним английским офицером, тем самым капитаном Финчли, который был начальником Рика в учебном лагере и которого Ланни видел за несколько дней до начала войны на авиационном параде. Капитан обрадовался встрече со старыми знакомыми и рассказал им о любопытной работе, которой он был занят последние полтора года: его отправили в Германию для контроля над сдачей и вывозом вооружений. Финчли прибыл на конференцию для доклада союзникам о результатах своей работы. Между прочим, он насчитал у немцев 473 миллиона патронов и 38 миллионов снарядов!