Я выжал мокрую салфетку.
— Ну вот, моя прелесть, надеюсь ваша мигрень быстро пройдет.
Она приложила салфетку ко лбу и вытянулась на кровати.
— Ох! Конечно, любовь моя, — прошептала она.
Я взял свой стакан.
— Вам надо чуть-чуть выпить, — сказал я. — Виски лучше всего усыпляет головную боль.
— Чуть позже, — пробормотала она, закрывая глаза. — Но вы пейте!
Я предложил тост за нее и поднял стакан. Я видел, как ее левое веко немножко приподнялось. Она пристально следила за моими действиями и жестами.
— Интересно знать, что покажет анализ, — пробормотал я.
Она разом распахнула обе гляделки.
Я разглядывал стакан на свет лампы. Несколько крупинок белой пудры были еще видны в глубине бокала.
— Конечно, это не мышьяк, — продолжал я, — поскольку мышьяк оставляет следы, а вам бы хотелось, чтобы моя кончина казалась естественной?
Вы бы видели эту работу! Она выпрямилась на кровати. Мокрая салфетка свалилась с ее лба, но она и не думала вернуть ее на место. Она глядела на меня острыми, как иголки, глазами. Я поставил свой виски на мрамор камина. Стремительное скользящее движение! Мисс Отрава хотела переодеться в мисс Легкий ветерок! Но я предвидел такое и встал перед дверью раньше нее.
— Хе, как же, Сандра, вы не уйдете вот так, еще не все рассказано, — усмехнулся я.
Она молчала.
— Очень хорошо, тогда я беру инициативу, подруга. Тебе остается только отвечать на мои вопросы. Начнем с тех двух моряков, которых ты ездила искать в госпиталь.
— Я не понимаю, о чем вы говорите!
— А это, — сказал я, дав ей затрещину, способную сломить сопротивление слона, — это ты понимаешь?
Она качнулась и упала на ковер. Я подавлял в себе угрызения воспитанного человека.
— В холле отеля есть полицейский, — сказал я ей. — Если не будешь говорить, девчонка, я тебя засажу за решетку, ясно?
Я приблизился к телефону и положил руку на трубку. Девушка поднялась и стояла, опустив голову. Я думал, она побеждена, но как же я ошибался! Она бросилась к камину, и не успел я ей помешать, схватила отравленный стакан и. выкинула его в открытое окно.
— Зовите полицию, пожалуйста, — насмешливо бросила она.
И поскольку ваш любимый Сан-Антонио стоял со слегка обалделым видом, девица принялась срывать с себя шмотки, рвать их в клочья, сбросила трусы, бюстгальтер, пояс, чулки... Проделывая все это, она горланила «на помощь!», подняв страшный шум в гостинице. Ее вопли разбудили спящих, прервали супружеские объятия, надорвали нервную систему страдающих бессонницей, маленькие дети захныкали. В отеле были немцы, они подумали о Дахау, американцы — о Мэдисон Сквер Гарден, итальянцы — о, «Ла Скала» в Милане. Суматоха поднялась ужасная, слышался топот, отрывочные междометия, приказы... Эта стерва веселилась самым непозволительным образом.
— Ну вот! Вы ее и получите, полицию, — говорила она мне. — Вы меня только что изнасиловали! Я потребую медицинской экспертизы! «Внучка известного дипломата», это вам дорого обойдется!
Самое главное, она была права: я начал чувствовать, чем это пахнет. Ее слово весит не то, что мое! Сейчас уже невозможно доказать, что она пыталась меня отравить! Напротив, она может доказать, что... В общем, вы поняли? Бедный Сан-Антонио! Вот попал в переплет, парень! Вот что значит смешивать шашни с работой! Тем более еще есть Александра II в комнате неподалеку, которая тоже засвидетельствует, какой он охотник до клубнички, этот Сан-Антонио. И этот парень дежурный еще скажет, что я взял два номера...
В дверь застучали... Я не колебался. Коротким ударом в подбородок я отправил мисс Полис в страну чистого забытья, быстро прикрыл ее наготу покрывалом с кровати, положил на лоб компресс и перед тем, как отворить дверь, осушил ее стакан виски.
Там были обеспокоенный персонал этажа и припершиеся клиенты с заспанными мутными глазами во всклокоченных пижамах.
Я расточал сокрушенные улыбки и извинения.
— Моя жена эпилептик, — объяснял я, показывая на Александру. — У неё был приступ, она только что уснула...
Иные подходили, принюхивались. Пахло алкоголем. Они видели, что она дышит. Они успокаивались или разочаровывались, смотря по темпераменту. Пожимали плечами, бормотали ругательства, удалялись... Уф! Отделался (на время)! Я прикрыл дверь и прислонился к стене.
Ну и ночка, мои цыплятки! Ну и ночка, доложу я вам!
Глава IX, в которой праздник продолжается
Пока мисс Дерьмо еще была в обмороке, я связал ее шнурами от занавесей, заткнул рот мокрой салфеткой и перенес ее в ванну. Проделывая все это, я только усугублял свою вину. Если только это правда, что самые безнадежные случаи — самые красивые, так, на мой взгляд, — этот случай был ничего себе!
Итак? Каковы же твои намерения теперь, старый лунатик?
Я привел в порядок свой костюм и подошел к окну подышать. Выглянув, я заметил «роллс» мисс Александры, стоящий перед отелем. Я сказал себе, что мой единственный шанс достичь быстрого результата там, внизу, и он меня поджидает. Я покинул комнату, чтобы вернуться в предыдущую, где в ожидании меня дремала утомленная Александра II.
— Я думала, что это вы делаете, — сказала она, — я слышала крики и я...
— Старая истеричка англичанка, — прервал я, — эти бедные женщины никогда не спали ни с кем, кроме как с фотографией сэра Уинстона Черчилля, а это не вполне умиротворяет систему эндокринных желез.
Болтая как ни в чем не бывало, я подхватил свой чемодан со старым приятелем револьвером.
— Я отнесу один документ шефу и отвезу вас домой, мой ангел, — обещал я, целуя ее взасос.
Пока она не успела оправиться от этого удушающего поцелуя, я выскочил в коридор.
На этот раз Кессаклу исчез. Путь был открыт. Я вышел с непринужденным видом. На востоке, в глубине горизонта ширилась розовая полоска. Заря, дети мои... Прекрасная, сияющая заря. Я посмотрел на «роллс». Здоровый детина в плоской каскетке сидел за рулем.
Я отошел на несколько шагов, пригнулся, чтобы избежать его возможного взгляда, потом, согнувшись вдвое, приблизился и выпрямился во весь рост у дверцы машины. Левой рукой я поворачивал ручку направо, держа его на прицеле своей пушки. Это его разбудило, водилу моей прекрасной изнасилованной. Он повернул ко мне хмурую рожу.
— Поехали, парень!
— Куда?
— Прочь отсюда, я терпеть не могу это местечко!
Он тронул. В этой меровингской машине чувствуешь себя, как в карете. Я не переставал держать его на прицеле, этого друга. Я разбираюсь в людях (и в женщинах в том числе), и я чувствовал, что это заковыристый тип. С таким фруктом надо все время быть на стреме.
— Куда мы едем? — спросил водитель.
— Продолжай в том же духе, я тебя предупрежу, когда надо будет остановиться.
За предместьем пошла деревня. Скоро мы достигли моря, необъятного, зеленого, где горизонт казался совсем близким. Плохо различимая дорога вела к песчаному берегу.
— Поворачивай направо, — приказал я.
Он послушался. Ухабистая дорога спускалась к береговой кромке, которую лизали волны. Несколько барок лежали на берегу, как огромные рыбы, выброшенные приливом[8].
Здесь я собирался вынуть из шофера его секреты.
— Выходи и держи руки вверх, иначе это будет последняя заря в твоей жизни, мой друг!
Он со всем соглашался и следовал предписаниям доктора. Я, в свою очередь, вылез из тачки. Мне бы очень хотелось найти кусок веревки, чтобы связать этого типа. Я обогнул машину, чтобы открыть багажник этого сооружения. Первая вещь, которая бросилась мне в глаза, было ружье с оптическим прицелом. Итак, дело становится все более пикантным. По-моему, братья мои, передо мной поистине стоял мой убийца.
— Скажи-ка, Освальд[9], — обратился я к нему, — ты не находишь, что неосторожно держать при себе свою артиллерию после твоих упражнений с аркебузой на крышах?
Не успел я так поразглагольствовать и секунды, как он вытащил из кармана кольт и направил на меня. Поскольку я уже был занят тем же самым, мы теперь оба взаимно целились друг в друга. Ни тот, ни другой не стреляли. Мы были в таком напряжении, что слышно было, как закручиваются волоски у нас подмышками. Со стороны могло показаться, что это две мраморные статуи. Обычно, вы меня знаете, я стреляю запросто. Но тут меня сковывала быстрота реакции парня. Мы не решались стрелять из опасения, что другой опередит на ту тысячную долю секунды, которая может оказаться роковой. Так что ситуация была — палка о двух концах.
Мы позволили себе два или три робких вдоха, чтобы пустить кислороду в легкие.
— Брось его, беби! — глухо приказал я.
— Нет, бросай сам! — ответил он.
— В этой маленькой игре ты наверняка проиграешь.
— На что спорим? — усмехнулся мой противник.
Мы позволили себе два или три робких вдоха, чтобы пустить кислороду в легкие.
— Брось его, беби! — глухо приказал я.
— Нет, бросай сам! — ответил он.
— В этой маленькой игре ты наверняка проиграешь.
— На что спорим? — усмехнулся мой противник.
— Ни на что, — сказал я, — потому что ты никогда не заметишь, что тебе абзац.
— Ты думаешь?
— Ты вспомни-ка, на своей крыше ты меня ведь не хлопнул, когда мог это сделать сто раз!
Это его задело.
— Меня смущали огни на террасе, они блестели на моем прицеле...
Тут мне пришла идея. Бог мой, до чего же я все- таки умен!
— А теперь, малыш, — сказал я ему, — тебя будет смущать сверкание моря, над которым встает заря.
И, в самом деле, я заметил, как он заморгал.
— Давай, — посоветовал я, — бросай свою пушку и начнем говорить серьезно, а не ждать здесь второго пришествия.
— Ни за что, — пробормотал он, криво улыбаясь.
— Я хочу тебе предложить...
— Что же?
— Я считаю до трех. На счете три каждый разжимает руку и роняет свою пушку, идет?
Хотя он стоял в восьми с половиной метрах от меня, я четко уловил ядовитый блеск, мелькнувший в его взгляде.
— Договорились...
— Раз! — начал считать я... — Два...
И на счете «два» я нажал спуск. Этот мерзавец сделал такой же расчет. Просто я на тысячную долю секунды раньше выполнил программу. Его пуля затерялась в морской пучине, тогда как мою он получил в жирное брюхо. Вот он выпустил оружие и упал на колени, хватаясь за рану. Серия безобразных гримас... Он бледнел на глазах!
Я бросился к нему.
— Если бы ты не жулил, этого бы не случилось, — сказал я.
Он стиснул зубы, бедняга. Пот ручьями струился по его роже.
— Я сейчас отвезу тебя в госпиталь, — обещал я, — но сначала ты мне скажешь, куда ты отвез двух матросов, когда они вышли из больницы...
Он медленно, бесформенной массой опустился на песок.
— Послушай, парень, тебе необходимо вытащить из брюха пулю, и я готов доставить тебя к хирургу, но сперва мне надо сказать правду. Зачем тебе уносить секрет в могилу, скажи, болван!
Дыхание его становилось прерывистым, он стонал. Вокруг нас плескалось море, солнце, как на почтовой открытке, подымалось над волнами, наполняя вселенную своим щедрым светом, как пишут в школьных сочинениях первоклассники.
— Ты меня слышишь, друг?
— Да.
— Двое матросов с «Кавулома-Кавулоса», а, скажи мне, куда ты их отвез?
Он пробормотал едва слышно:
— Монастырь...
— Какой монастырь? Говори! Время не терпит!
— Монастырь на горе Фоскаос...
— А Ника, где она?
Он приоткрыл веки, и в его лихорадочно блестящих глазах отразились маленькие облачка нового утра.
— Какая Ника? Что вы хотите сказать?
Честное слово, он был не в курсе! Надо его довезти до медпункта. Я присел, чтобы взять его на руки,. но в этот момент он выдохнул «рррха» и откинул копыта.
Шум заставил меня повернуть башку — на некотором расстоянии появились двое рыбаков. Это был неподходящий Для созерцания бесконечности момент, я кинулся к рулю «роллса» и отчалил.
Глава X, в которой я веду себя скорее как преступник, чем как комиссар
Чертовски паршиво встретил меня комиссар Келекимос! Мог ли я думать, что он отнюдь не такая уж добрая душа!
Скрестив руки за спиной, надвинув фуражку до бровей, он расхаживал взад-вперед и говорил, а я размышлял, мрачный свидетель.
— Не думайте, что ваш статус иностранного коллеги защитит вас, — с пеной у рта говорил он, чудесным образом заимев вдруг обыкновение изъясняться на моем родном языке. — Не надейтесь, что я буду щелкать пальцами и говорить, чтобы вас отпустили после того, как вы изнасиловали внучку видного дипломата и убили ее шофера!
— Послушайте, Келекимос...
— Называйте меня «господин комиссар»! — проревел он.
— Послушайте, господин комиссар. Полис сама, как говорится, а холуя ее я пристрелил в качестве допустимой меры самозащиты!
Он ответил, краснея:
— Ну да, она так сама... что ее нашли связанную и засунутую в ванну! А рыбаки, внушающие доверие, видели, как вы стреляли в шофера!
— Я настаиваю на том, что сказал, господин комиссар! — напирал я, — Скажу больше: Полисы замешаны в историю с похищением Ники.
Он подпрыгнул.
— Как!
— Это правда. Два моряка с «Кавулома-Кавулоса» высадились в Афинах под ложным предлогом. Они провели двадцать четыре часа в госпитале и позвонили Полисам, чтобы те за ними приехали. Перевозкой занимались Александра Полис и шофер. Более того, вы должны были найти в багажнике «роллса» ружье с оптическим прицелом. Легко удостовериться, что оно было в ходу, использовалось этой ночью. Разве это такая вещь, которую обычно находишь в автомобиле?
Мои заявления не произвели особого впечатления на комиссара Келекимоса.
— Из-за того, что мадемуазель Полис знакома с двумя моряками с «Кавулома-Кавулоса», вы полагаете, что должны были ее насиловать и связывать по рукам и ногам? Оттого, что в багажнике машины оказалось ружье для охоты на серн, вы считаете, что должны застрелить шофера? Сожалею, но я ничего не могу сделать для вас, дело должно следовать своим чередом.
— А Ника тоже — следовать своим чередом?
Это его задело.
— Мы найдем ее! — заявил он.
— Тогда вам придется здорово попрыгать, а то, как только мир узнает обо всем, ваша репутация будет похожа на мусорную урну!
— Не беспокойтесь о моей репутации, подумайте лучше о своей! — парировал он. — Я по крайней мере не обвиняюсь в изнасиловании и убийстве!
Я находился в большом вонючем темном помещении, полном полицейских в форме и в штатском. Эти сволочи надели мне наручники и, не особенно церемонясь, с помощью второй пары наручников сцепили меня со здоровым детиной, небритым, воняющим чесноком, потными ногами и полицейским участком.
Все расплылось, перемешалось, и я вышел из положения, забывшись сном!
Знакомый, любимый, обожаемый голос глубокого, звучного тембра вывел меня из забытья.
Он говорил, этот голос, с горячностью и страстью.
— Что же, никто в этой лавочке ни бум-бум по-французски, ребята? Когда турист хочет что-то узнать у полицейского, ему что, сначала переводчика надо искать?
Если бы я услышал «Адажио» Альбинони, Пятую симфонию Бетховена или «Волшебную флейту» Моцарта, мой слух не был бы столь очарован. Берю здесь! Берю в Афинах! Берю в комиссариате! Прямо как в театре! Чистое чудо! Хотя как знать, может, и в самом деле чудо, нет? Может, мне снится? Надо проверить... Я ущипнул себя, как рекомендуется в таких случаях. Нет, все в порядке.
— Привет, Жирдяй, — прошелестел я сквозь зубы.
До Берю доходит всегда не сразу.
— И поскольку я ваш собрат, — продолжал он, — я надеюсь, что вы будете пошевеливаться и что... — Тут он вдруг понял, что кто-то говорит с ним по-французски, и вздрогнул. Он воззрился на меня, сомневаясь всеми своими пятью чувствами.
Я стал напевать, как бы и не обращаясь к нему, на мотив «Если ты не хочешь, то не надо»:
«Не делай такую рожу, Жиртрест,
Я тут крепко сел в лужу.
В результате одной передряги
На меня нацепили эти браслеты,
Поскорей предупреди Старика,
Что я влип в западню,
Скажи, что я напал на след
Ники Самофракийской.
И скорей, скорей, скорей
Пошевеливайся!»
Он чертовски умеет владеть собой, этот Берю. Он фыркнул носом, возвышаясь в своих зеленых башмаках на толстых волосатых ногах, одернул бермуды в красно-синюю полоску, провел рукой по вырезу своей желтой рубашки-поло, украшенной оранжевой ракеткой, наконец, приподнял фиолетовую полотняную кепку с длинным зеленым козырьком, которая делала бы его похожим на жокея, будь он на восемьдесят кило полегче.
— Итак, now[10], господа and gentlemans[11] я возлагаю на вас заботу о том, чтобы сделать все необходимое и найти мой «Кодак». Вы понимаете, что это значит? Турист без «Кодака» все равно, что телячья голова без винегрета! Remeber de my name[12]: Берюрьер, Бе-бе, рю, рьер! Я буду в отеле Антигоны и Ануя, вместе взятых. Поцелуй деткам и до свидания!
И он вышел, оставив всю полицию в удивлении, беспокойстве и нерешительности.
Разом стало легче дышать, это уже пахнет получше, Сан-Антонио. Когда вам улыбается удача, вы чувствуете себя чертовски уверенно! Его Жирдяйство немедленно позвонит Бритому Ежику, а тот сдвинет небо, землю, воду, газ и электричество на всех уровнях, чтобы вытащить меня из переделки, в которую я влип.
Я взглянул на часы, которые висели в комиссариате. Поскольку цифры на циферблате греческими не были, можно было понять, что десять часов. Сколько мне еще торчать в этом зловещем углу?