Противники двинулись навстречу друг другу. Начиналось сражение, по своему значению и масштабу не имевшее прецедентов в русской истории.
Победа
Не очень понятно, почему Мамай ввязался в бой, не дождавшись литовцев, находившихся всего в одном переходе. Возможно, татарский полководец не рассчитывал встретить русскую армию на этом берегу Дона, и теперь отступать было поздно.
Битва разворачивалась неспешно.
Сначала, по древнему обычаю, в поединке сошлись два конных богатыря – русский чернец Пересвет, присланный Сергием Радонежским, и татарский витязь, которого наша летопись называет Челубеем. Они кинулись друг на друга с таким пылом, что оба погибли, то ли пронзенные копьями, то ли просто от столкновения. Двойная смерть предвещала ожесточенную и кровопролитную схватку. (Впрочем, не исключено, что этот картинный поединок является позднейшей легендой.)
Поединок Пересвета с Челубеем. М. Авилов
Утро на Куликовом поле. А. Бубнов
Авангарды («сторожевые полки») армий сошлись лоб в лоб, причем Мамай по монгольскому обычаю руководил войсками из своей ставки, а Дмитрий Иванович, по обычаю русскому, сражался в первых рядах, подавая воинам пример храбрости. Личной смелости Донскому было не занимать.
После первой сшибки князь вернулся под свое знамя и передал командование воеводе Михаилу Бреноку, заодно нарядив его в свои золоченые доспехи. Сам же надел обычную кольчугу и дальше бился с мечом в руке, как рядовой воин. В этом странном с полководческой точки зрения решении, вероятно, проявилась набожность Дмитрия Ивановича, который счел, что уже сделал всё возможное; теперь остается лишь смиренно довериться Божьей воле.
В самом деле, после того как сражение началось, изменить что-либо было уже трудно. Единственное тактическое распоряжение, в конечном итоге определившее исход баталии, Дмитрий Иванович сделал заранее: еще до подхода татар разместил в дальней роще близ берега Дона отборный отряд под командованием своего двоюродного брата Владимира Серпуховского и опытного военачальника, безземельного князя Дмитрия Боброка, родом из Волыни, то есть из литовских краев. Вроде бы не бог весть какая хитрость, но для военного искусства той эпохи – настоящий прорыв. Во всяком случае Мамай от русских ничего подобного не ждал.
Основное сражение началось после полудня и длилось часа четыре. «И много руси побиени быша от татар, и от руси – татаре. И паде труп на трупе, паде тело татарское на телеси христианском; индеже видети бяше русин за татарином гоняшеся, а татарин русина стигаше». Летопись рассказывает, что многие погибали не от оружия, а под конскими копытами или просто от ужасной тесноты. Под князем Дмитрием были убиты одна за другой две лошади.
В седьмом часу дня стало ясно, что ордынцы одерживают верх. Сказывалось отсутствие опыта и выучки у ополченцев, составлявших большинство русского войска. Некоторые пустились в бегство, татары их преследовали. Описание этого момента битвы – самый драматичный пассаж «Сказания о Мамаевом побоище», подробного описания событий, составленного в начале следующего столетия: «Вот уже из знатных мужей многие перебиты, богатыри же русские, и воеводы, и удалые люди, будто деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта: многие сыны русские сокрушены, – так звучит этот рассказ в переводе на современный язык. – И самого великого князя ранили сильно, и с коня его сбросили, он с трудом выбрался с поля, ибо не мог уже биться, и укрылся в чаще…».
Всё это время засадный полк не трогался с места, что, конечно, требовало от его командиров огромной выдержки. Менее опытный Владимир Серпуховской рвался в бой, но Боброк-Волынский его удерживал, говоря, что время еще не пришло и что сильный ветер дует воинам в лицо (это имело большое значение для стрельбы из луков). Но вот направление ветра переменилось, и Боброк дал приказ атаковать.
Удар во фланг свежими силами застал усталых татар врасплох и разом повернул ход событий. В ордынском войске началась паника. Мамай сразу понял, что битва проиграна, и вместе со своими приближенными пустился в бегство. Разбитая армия последовала за своим командующим. Русская конница гнала врага на протяжении тридцати километров и захватила татарский лагерь со всеми припасами.
Победа была сокрушительной, но это была Пиррова победа.
Вернувшись после преследования, Владимир Серпуховской «стал на костях» (то есть посреди усеянного трупами поля) и велел дудеть в трубы, созывая уцелевших. Собрались немногие, и среди них не оказалось ни Дмитрия Ивановича, ни командующего Михаила Бренока. Последний был вскоре найден мертвым, а великого князя искали долго и в конце концов обнаружили под срубленным деревом без сознания, в иссеченных доспехах. Он оказался жив и ранен не так уж серьезно. Государя привели в чувство и сообщили ему о великой победе.
Понадобилось целых восемь дней, чтобы похоронить павших, причем на татарские тела времени не тратили: «Христианскаа телеса в землю покопаша, а нечестивых телеса повръжена зверем и птицам на расхыщение».
Схема Куликовской битвы. М. Руданов
Споры о цифрахЛетописные сведения о числе воинов, участвовавших в Куликовской битве, противоречивы и – все без исключения – сильно преувеличены. Значение события для Руси было очень велико, и хроникерам хотелось его еще больше возвысить, а точных подсчетов, особенно если войско было разномастным и многосоставным, в ту эпоху не вели.
«И от начала миру не бывала такова сила рускаа князей руских, якоже при сем князи беаше. А всее силы и всех рати числом с полтораста тысящ или с двесте», – сказано в летописной повести о Куликовской битве. Другие источники доходят до трехсот и даже до четырехсот тысяч. Еще более фантастичны предположения о «полчище» Мамая – ведь чем больше размер разгромленной вражеской армии, тем славнее победа.
В отечественных учебниках истории обычно писали, что татар было триста тысяч, а русских – сто пятьдесят. Однако уже С. Соловьев в середине позапрошлого столетия относился к таким цифрам скептически: «Относительно числа войск в описываемое время у нас еще менее точных известий, чем даже в период предшествовавший. Правда, мы имеем известие о числе русского войска, сражавшегося на Куликовом поле, но это известие почерпнуто из украшенных сказаний, и есть еще другие причины сомневаться в его верности».
Правдоподобные сведения, иногда всё же встречающиеся в хрониках XIV–XV столетий, создают совсем иное представление о реальной численности участников тогдашних битв.
Например, в новгородской летописи описана «сеча большая» между немцами и псковитянами, состоявшаяся в мае 1343 года близ Нового Городка (Нейгаузена) в Прибалтике. Русские помолились Святой Троице, поклялись не опозорить отцов, простились друг с другом – и одолели немцев. В сражении с нашей стороны погибло семнадцать человек.
Тот же С. Соловьев приводит данные о другом крупном сражении, уже из эпохи междоусобиц Василия Темного (первая половина пятнадцатого века) – между новгородцами и объединенным войском московского, можайского, верейского и серпуховского князей: армия республики, «великая вельми», насчитывала 5000 воинов; с другой стороны бились полторы тысячи человек.
Конечно, в Куликовской баталии участников было намного больше, ведь сошлись вся мобилизованная ордынская сила и ополчение, собранное из многих русских областей, но всё же некоторые известные подробности сражения исключают счет на сотни тысяч.
Если верны сведения о том, что важным компонентом татарской армии была генуэзская пехота, вряд ли многочисленная (с учетом относительной малонаселенности итальянского Крыма), это косвенно подтверждает неастрономические размеры Мамаева войска. Точно так же «засадный полк» Боброка-Волынского, решивший участь битвы, не сумел бы оставаться незамеченным в течение долгого времени, если б был очень велик. В прибрежном бору вряд ли спрятались бы больше одной-двух тысяч дружинников – иначе ими было бы невозможно управлять.
Многие историки пытались сделать реалистичную, обоснованную оценку действительных масштабов Куликовского сражения. Приведу одно такое суждение, принадлежащее Г. Вернадскому. Основываясь на данных татарской переписи русского населения и некоторых логических выводах (сроках мобилизации, необходимости поддержания гарнизонов, обеспечения коммуникаций и т. п.), он приходит к выводу, что у Дмитрия Донского было максимум 30 000 воинов – и примерно столько же у Мамая.
В «Сказании о Мамаевом побоище» есть любопытный эпизод, из которого можно заключить, что русских было больше, чем татар. К Мамаю возвращаются разведчики и сообщают, что «князей русскых въинство четверицею болши нашего събраниа». «Он же нечестивый царь, разжен диаволом на свою пагубу, крикнув напрасно, испусти гласу: «Тако силы моа, аще не одолею русскых князей, то како имам възвратитися въсвоаси? Сраму своего не могу тръпети».
Но даже если у Дмитрия Ивановича и было количественное преимущество, это никак не умаляет его славы. Русское войско, в основном состоявшее из пеших, бескольчужных, непривычных к бою ополченцев, в качественном отношении сильно уступало татарскому, и столь убедительная победа над ним была сродни чуду.
Не менее затруднительно определить количество жертв. Ясно лишь, что оно было громадно. Русское войско, по разным данным, потеряло от половины до двух третей своего состава – ужасная и даже, казалось бы, маловероятная пропорция. Убитых ратников, конечно, никто не считал, однако известно, сколько погибло людей именитых. Судя по этому перечню, данные о людских потерях русской армии не так уж преувеличены. Из двадцати трех князей пали двенадцать и почти пятьсот бояр, лишь некоторые из которых перечислены, «а прочих бояръ и слуг оставих имена и не писах множества ради имен, яко число превъсходит ми, мнози бо на той брани побиени быша».
Если такова была убыль в победившей армии, то разгромленные татары в ходе сражения и преследования безусловно потеряли еще больше людей. Мамай вернулся из похода всего с горсткой всадников, а номинальный хан Золотой Орды юный Мухаммед Булак, видимо, был убит в бою или во время погони – с этого момента его имя из хроник исчезает.
«Сказание о Мамаевом побоище»
Неизвестно, выдержала ли бы ослабленная потерями русская армия еще одну битву – с литовцами, находившимися совсем близко, однако те были так потрясены разгромом союзника, что поспешили убраться. С ними бежал и оставшийся без покровителей Олег Иванович, которому Дмитрий разрешил вернуться лишь после того, как рязанский князь согласился признать себя московским вассалом.
Таким образом, Куликовская битва стала не просто победой в сражении, но и победой во всей войне, которая грозила Руси полным уничтожением.
Однако значение виктории, одержанной 8 сентября 1380 года, этим не ограничивалось. Разбив в генеральном сражении главные силы Золотой Орды, русские навсегда избавились от застарелого страха перед монгольским оружием. Казалось, полуторавековому владычеству татар теперь наступит конец.
Если бы это случилось, независимое русское государство воскресло бы намного раньше, чем это произошло в действительности, и наша история наверняка сложилась бы иначе.
Однако освобождение произойдет еще очень нескоро.
Поражение
Великая, небывалая победа вскоре обернулась тяжелым поражением. Орда сохраняла свою власть над Русью еще целый век после Куликовской битвы, которая осталась славным и психологически важным, но, в общем, бесплодным эпизодом русской истории.
Рассказывать о том, что последовало за триумфом 1380 года, очень обидно. Слишком уж легко, почти без сопротивления была обесценена победа, давшаяся огромным напряжением сил и большой кровью. Такое ощущение, что все силы возрождающейся страны были потрачены на один подвиг, а на дальнейшую борьбу энергии уже не осталось.
Очередность событий была следующая.
Все радовались великому чуду и оплакивали погибших. Князь Дмитрий, вошедший в историю под прозванием Донского, наслаждался славой. «И бысть тишина в Руской земли. И тако врази [враги] его посрамишася. Иныя же страны, слышаще победы даныа ему на врагы от Бога, и вси под руце его поклонишася», – сказано в «Житии».
Однако врази посрамишася ненадолго, а тишина очень скоро нарушилась. Не прошло и двух лет, как произошла катастрофа, причины которой через столько веков проанализировать не так просто.
Должно быть, Дмитрий Донской, почивая на лаврах, проявил излишнюю самоуверенность и беспечность – не ожидал, что татары оправятся от ужасного поражения так быстро.
Кроме того, из-за огромных потерь в Куликовской битве существенно ослабела военная мощь Руси. Погибло множество храбрых воевод и воинов, заменить их было некем.
Главная же причина, как мне кажется, заключалась в том, что великий князь с недостаточным вниманием следил за перипетиями внутритатарской борьбы за власть – или же неверно оценил ее результат.
После разгрома Мамай, положение которого в Орде и так было двусмысленным (то ли беклярбек, то ли узурпатор), едва не лишился власти, но всё же сумел одолеть своих противников, поскольку был вождем решительным и энергичным. Более того, он начал собирать новое войско, чтобы снова идти на Русь и взять реванш.
Но здесь на Мамая обрушилась напасть с другой стороны. Молодой хан Тохтамыш, вассал Тамерлана, захвативший земли Урус-хана, захотел прибрать к рукам и Золотую Орду. Еще не оправившийся от Куликовского поражения Мамай представлялся Тохтамышу не особенно опасным противником.
Битва между двумя армиями состоялась в 1381 году на реке Калке, совсем неподалеку от рокового для Руси места. Мамай был разбит, потерял власть над Ордой и бежал в Крым, к генуэзцам. Те сначала приняли беглеца, а потом умертвили. Скорее всего, Мамая погубило то, что он успел увезти из Сарая свою казну. На нее-то генуэзцы и позарились. Русский летописец прокомментировал гибель свергнутого ордынского правителя философски: «И так окончилось во зле зло Мамаевой жизни».
Вероятно, именно в этот момент Дмитрий Донской решил, что опасности больше не существует: грозный враг уничтожен, а с Тохтамышем у Москвы конфликта не было. В ту эпоху воевали друг другом не страны или народы, а государи, поэтому Дмитрий Иванович считал своим врагом не татар, а конкретного предводителя. И вот его не стало.
Но с победой Тохтамыша расстановка сил кардинально изменилась, и не в лучшую для Руси сторону.
После более чем двадцатилетнего раскола бывший улус Джучи вновь объединился; его западная и восточная части воссоединились, так что Золотая Орда теперь занимала ту же территорию, что в период своего расцвета.
К тому же новый хан был личностью очень сильной – и, в отличие от Мамая, принадлежал к царскому роду, так что мог править от своего собственного имени.
Совершенно естественно, что Тохтамыш, поставив задачу воссоздания золотоордынской державы в ее прежних пределах, не мог допустить, чтобы главная татарская колония, Русь, была независимой.
Когда хан известил Дмитрия Донского о своем воцарении, московский князь прислал ему подарки и поздравления (вне всякого сомнения, искренние), однако явиться на поклон, чтобы попросить ярлык, и не подумал. Дмитрий Иванович вел себя с новым ордынским государем, как равный с равным.
Даров и поздравлений Тохтамышу было недостаточно. Он отправил в Москву посла с требованиями признать власть Орды и платить дань. Посла не пустили дальше Нижнего Новгорода.
Тогда хан понял, что увещеваниями от Дмитрия ничего не добьешься, проблему можно решить только силой. И стал готовиться к войне, внешне никак не проявляя враждебности. Куликовская битва показала, что, если Руси дать время на мобилизацию, одолеть ее будет трудно.
Тохтамыш был мастером внезапных ударов, не раз приносивших ему победу. Он сумел скрытно собрать большую армию и выступил в поход, не объявляя войны. В «Повести о нашествии Тохтамыша», которая, разумеется, начинается с рассказа об очередном скверном небесном предзнаменовании («звезда некаа, аки хвостата и аки копейным образом»), о тактике татарского полководца говорится: «Ведяше же рать внезапу из невести умением тацем [таким] злохитрием – не дающи вести преди себе, да не услышано будет на Руси устремление его».
Тохтамыш под Москвой (обратите внимание на пушку). Миниатюра XVII в.
Пограничные русские княжества были застигнуты врасплох. Не только Олег Рязанский, давний враг Дмитрия Донского, но даже его тесть Дмитрий Суздальско-Нижегородский склонились перед Тохтамышем: первый дал ему проводников, указал броды через Оку и тем самым уберег свои земли от разорения; второй отправил в татарский стан двух своих сыновей. Тверской князь Михаил, хоть и находился в стороне от пути следования Тохтамыша, предпочел занять нейтральную позицию.
Москва осталась одна.
Полный успех нападения объяснялся не только его неожиданностью, но и растерянным, даже малодушным поведением куликовского триумфатора.
Дмитрия будто подменили. Кажется, что стремительная вражеская атака парализовала великого князя, лишила его воли.
Вступить с татарами в сражение он и не пытался – для этого у него было слишком мало воинов. Но Дмитрий не остался и за каменными стенами Кремля, как делал прежде, во время нашествий Ольгерда, хотя у Тохтамыша осадной техники с собой не было – она замедлила бы скорость конного рейда.
Донской поспешно отступил к Костроме, бросив в Москве жену Евдокию Дмитриевну и митрополита Киприана. Возможно, князь рассчитывал, что этим укрепит волю гарнизона к сопротивлению, но расчет оказался неверным. Бегство государя повергло горожан в уныние. «Бяху людие смущени, яко овца, не имуще пастуха», – говорит летопись.