Об этой пикантной новости шептались за кулисами и в гримерке, на репетициях и даже на сцене. На Богдана бросали пытливые взгляды, которых он не замечал, и делали намеки, которые он игнорировал. Он словно ослеп и оглох, одержимый единственным желанием – завладеть вниманием Алены. То, что для других было обычной бравадой, пустой болтовней и фальшивой игрой, для Богдана неожиданно оказалось подлинной драмой. Истинная страсть разгоралась, словно вселенский пожар, вовлекая в свою орбиту случайных зевак и прочих любопытных. Это взбудоражило нафталинный театральный мирок, гордо именующий себя «богемой», взвинтило нервы, разогнало скуку.
«Эрос всесильный явился и доказал, как смертоносно могут разить его стрелы…»
Сколь ни давно были написаны кровью из сердечных ран подобные строки, как ни изменились чисто внешние декорации жизни, – тайная пружина ее, невидимая, осталась прежней.
Алена, переехав в город, сразу изменилась до неузнаваемости. Вряд ли кто-нибудь из односельчан, случайно повстречав ее на многолюдной улице, узнал бы в стильной, самоуверенной красавице внучку бабы Нади, которая гоняла хворостиной гусей к пруду да грызла семечки на деревенских посиделках. Откуда только взялись изящные манеры, правильная речь, умение поддерживать светскую беседу?
Благодаря деньгам, полученным за «Изгнание из рая», Алена получила возможность учиться в студии при камерном театре. Актриса она была никакая, зато «светская дама» получилась то, что надо. На репетициях режиссер отводил глаза, а партнеры с трудом сдерживали смех, но открыто никто протеста не выражал. Алена же этого не замечала, так как свято верила в свою неземную красоту и природный талант. Она станет звездой, нет никаких сомнений!
Сергея Горского она выбросила из головы, тем паче что он, приехав из деревни, сразу погрузился в дела. Он неохотно отвечал на ее звонки, не предлагал встретиться, а потом и вовсе исчез. Поговаривали, что искусствовед подался в Москву. Алена предпочитала синицу в руке сейчас, вместо журавля в небе неизвестно когда. Ее звездная карьера должна состояться во что бы то ни стало, и для этого все средства хороши. Горский превратился в далекое и померкшее воспоминание.
Алена последний раз посмотрела на себя в зеркало и, довольная, выпорхнула из подъезда. Богдан предложил ей провести вечер у его друзей за городом.
Муж и жена, оба художники, встретили гостей радушно. Развели во дворе костер, жарили мясо, коптили маленьких карасиков, которых мужчины наловили в пруду. Хозяйка внимательно присматривалась к Алене. Она давно знала Богдана, и ей было интересно, кто же наконец покорил это ледяное неприступное сердце.
– Девочка потрясающе красивая, но пустая, – сказала художница мужу, когда он помогал ей заваривать чай. – Богдан долго выбирал и все-таки промахнулся. Она его погубит.
– Ну, я бы не делал таких мрачных прогнозов…
– Погубит, погубит, – убежденно повторила художница. – Вот увидишь. Посмотри на его лицо. На нем лежит печать рока.
Художник добродушно рассмеялся. Он знал, что его супруга любит усматривать во всем знаки всесильного фатума. Почему бы и нет, раз это ее развлекает? А Богдан действительно изменился…
Вечером, вернувшись в залитый огнями город, Алена и Богдан долго целовались в полутемном подъезде, пугая кошек и шокируя пенсионерок, которые выходили прогуляться с собачками.
– Мы с братом однолюбы, – неожиданно заявил Богдан, отстраняясь и глядя девушке в глаза. – У нас может быть только одна женщина на все времена.
Его взгляд стал жестким, на переносице образовалась складка, которая так не нравилась Алене. Она торопливо распрощалась, сославшись на усталость и головную боль.
– Прости, мне завтра рано вставать, – она высвободилась из его объятий.
– Да, конечно. – Богдан проводил ее до квартиры. – Спокойной ночи…
Алена смотрела из окна, как он выходит из подъезда, ловит такси. Когда машина свернула за угол, девушка спустилась вниз, к почтовым ящикам. Ей показалось, там что-то есть. Может быть, письмо от Сергея? При Богдане его доставать не стоило. В ящике между рекламными буклетами она действительно обнаружила письма – целых три. Все они были Сергею Горскому… от Лиды.
…И тогда я отвязала лодку, села в нее и поплыла… без весел. Озеро наше лесное спокойное, словно зеркало. А только лодку всегда относит к одному и тому же месту – зеленому омуту.
Теплый воздух струился на солнце прозрачным золотом. Стояла сонная тишина, неподвижная и влажная, с запахом лилий… И показалось мне сквозь толщу воды в глубине – будто там лицо белое, словно луна, и волосы длинные и светлые, а в волосах жемчуг речной. То была сама Царица Змей! Глаза у нее горели двумя изумрудами, рот словно коралл алый. И молвила она:
– Не печалься, Антония, слез вечных не бывает. Ни снов, ни смерти, ни забвения, ни покоя… Только любовь никогда не кончается. Никогда…
Почему она назвала меня чужим именем? Не успела я об этом подумать, как все куда-то исчезло, и только на дне шевелились зеленые водоросли, а среди них жемчуг мерцал, белый и розовый. Я ниже наклонилась, вижу, это ожерелье жемчужное у меня на груди, поверх тонкого шелка. Платье у меня из парчи и бархата, все золотом расшито. На тонких пальцах – кольца драгоценные, на волосах – убор из камней, и стою я у высокого полукруглого окна. И будто не я это вовсе, а другая, хрупкая и бледная женщина во дворце с мраморными полами. Вокруг мебель старинная, кровать с высоким пологом, шкафы с золотой посудой. А за окном светит полная луна, огромная, как праздничное блюдо…
У меня же словно камень на сердце, мучительная тревога разрывает его на части. Мне идти куда-то надо, бежать немедля, а я не знаю куда, зачем. Будто с далекого холма зовет меня кто-то… Выхожу я из дворца, себя не помня, – вокруг ночь, неподвижная, как черное зеркало. Горько пахнут высокие травы, в которых путается длинный подол моего платья.
Где-то далеко, на самой окраине города, встречает меня высокая женщина с зелеными глазами, зовет к себе, показывает кассоне[17] из сандалового дерева.
– Вот мои сокровища, – говорит. – Смотри!
– Какие это сокровища? Это ж растения всякие засушенные, цветы да корни! Пахнут крепко, аж голова кругом идет…
– Мне спешить некуда, – отвечает женщина с зелеными глазами, с волосами черными, как крыло ворона. – Дождусь, когда придешь за моим богатством, просить будешь, как о последнем спасении! – И засмеялась.
Проснулась я, а лодку уже к берегу прибило. И такая тоска по тебе наполнила мое сердце, что словами и не выскажешь. Люди от такой тоски умирают, а я вот жива осталась. Видно, ты мне слишком дорог, чтобы умереть, тебя не увидев. Теперь мне нет обратной дороги, – сама Царица Змей посмотрела на меня из глубины вод, а взгляд ее сильнее всего на свете! Никакая разлука, никакая даль, никакое время не властны теперь над нами. Скоро мы встретимся…
Алена отбросила прочитанное письмо, скомкала и поспешно распечатала следующий конверт. Ее охватило какое-то безумие. Листы дрожали в руках, строки расплывались перед глазами. Все, что было написано Лидой, казалось бредом, несусветной чушью. Тем не менее странный текст волновал, вызывал смутные, жгучие чувства. Ее охватила зависть, негодование, бешенство. Как Лидка посмела? Проклятая тихоня! Где они с Сергеем успели познакомиться? Ведь «святая сестричка» постоянно сидит в лесном доме у Ильи с Марфой. Неужели?.. О нет, только не это! Там, в доме, все по-другому, там просыпаются неведомые воспоминания, фантазии или видения. Сразу и названия-то не подберешь. Люди внезапно начинают ощущать необъяснимые порывы, сердечную тоску… Горькая отрава тайны и обещания вползает в душу, и потом уж от нее не избавиться. Если Сергей и Лида… Почему она сама не додумалась заманить Сергея в лесной дом? Марфы побоялась. Та только своей Лидушке позволяет все, что угодно!
…Если писать этюд в сырую погоду, то на влажном листе все предметы тают, как в туманном сне. Будто медленно опускается мокрая снежная завеса на акварельные деревья, светлые крыши, дворцовые сады… Дороги становятся призрачными и могут исчезнуть, когда на них ступишь…
Тихий, едва слышный стук разбудил меня.
– Кто там?
– Снег…
Снег укрывает Флоренцию белой вуалью. Это бывает так редко! Над городом появляются дымки, сизыми столбами уходят в небо. Издалека доносится топот копыт: по каменным мостовым скачут всадники с факелами. Я жду тебя, слышу твои шаги в саду… и открываю тебе потайную дверь. В темном коридоре пахнет лавром и снегом. Ты принес с собой дымный холодный воздух и ожидание встречи, мучительное и тревожное…
В очаге горит жаркий огонь, и я чувствую твое прерывистое дыхание во время объятия длиною в жизнь. Сладко замирает сердце, отсчитывая наши мгновения любви, ибо они одни – все, что есть. Тот, кто еще не понял этой простой истины, бредет вслепую по дорогам бытия, – бесконечным, пустынным и безмолвным, – где жажда неутолимая сжигает душу и нет приюта заблудшему страннику…
В очаге горит жаркий огонь, и я чувствую твое прерывистое дыхание во время объятия длиною в жизнь. Сладко замирает сердце, отсчитывая наши мгновения любви, ибо они одни – все, что есть. Тот, кто еще не понял этой простой истины, бредет вслепую по дорогам бытия, – бесконечным, пустынным и безмолвным, – где жажда неутолимая сжигает душу и нет приюта заблудшему страннику…
Когда я смотрю на тебя, на твое лицо в отблесках пламени, мне нечего больше желать. Принимая твои ласки, я шепчу молитву, чтобы они никогда не кончались, как никогда не кончается звездный свет, льющийся из глаз ночи…
– Что себе позволяет эта мерзавка! – Алена задыхалась от ненависти. – Когда они с Горским снюхались? Пишет она, конечно, дурацкие выдумки, которые сочинила от скуки, сидя в лесу и перебирая сушеную траву. Чего ей еще делать?
Это ж стыдно сказать! Родная сестра всякую гордость потеряла, вешается мужику на шею так откровенно, что даже Алене за нее неловко. И слова какие подобрала… Скромница лесная! Нет, Сергея она ни за что не получит!
– Я что-нибудь придумаю, – лихорадочно твердила Алена, разрывая письма на мелкие кусочки. – И что Лидка нашла в нем? Ей такие никогда не нравились. Ей вообще никто не нравился. Змея подколодная! А Сергей?! Хорош, гусь! Везде поспел! Ну, ничего, и на тебя найдем управу! Никуда не денешься, будешь делать то, что я захочу! Как миленький!
Алена долго не могла успокоиться. На нее нашло исступление. Она, словно одержимая, придумывала один план мести за другим и все отбрасывала. Страсть к Сергею вспыхнула с такой силой, что затмила всякий здравый смысл. Даже карьера актрисы не казалась ей теперь более желанной, чем этот мужчина…
Сергей закончил статью об Артуре Корнилине, съездил в Москву, сдал в московский журнал свою работу, встретился с несколькими коллекционерами, посетил пару нашумевших выставок. Все складывалось как нельзя лучше, кроме книги. Ни одной страницы он так и не написал. Москва отвлекала его шумом и сутолокой. Захотелось в Харьков, к друзьям. Нужно было повидать Нину. В отличие от нее, Горский не верил в убийство художника. Если бы кому-то понадобилась расправиться с Артуром, он бы нашел более простой способ лишить его жизни. Железный стеллаж, который оторвался от стены мастерской и обрушился на Корнилина, был слишком громоздким и тяжелым.
Однако во всей этой истории было нечто непостижимое и зловещее…
В Харькове Сергея вдруг снова потянуло к Алене. Образ Лиды затерялся в лабиринтах его памяти, истаял, как тонкая свечка. Он пытался и не мог четко представить ее лицо. Зато яркие, броские черты Алены преследовали его даже во сне.
Он решил заглянуть к ней на огонек, поболтать – авось проклюнется какая-нибудь идея по книге. Вдохновила же она Корнилина на создание такого шедевра, как «Изгнание из рая»!
Квартира поразила Горского обилием фотографий Алены в самых разных позах, ракурсах, нарядах и ролях. Театральный фотограф постарался на славу.
«Какая у нее глупая улыбка! – с досадой подумал Сергей. – Где она, кстати? Чем занимается?»
То, что Алена занимала квартиру, его особо не волновало. Он мог вернуться в гостиничный номер или опять уехать. Сергей заглянул в холодильник, набитый едой, обрадовался, что сможет перекусить. Он уже несколько раз звонил Нине, но та не отвечала.
В гостиной на свободной стене висели две картины Артура – «Изгнание из рая» и «Царица Змей». Белокурый Архангел смотрел Сергею в самое сердце. Он почувствовал неприятный холодок.
– Что это со мной? Устал с дороги…
Сергей выпил коньяка, принял горячий душ и заснул на диване.
Его не разбудили звуки – стук ножей, звон посуды. Часы показывали десять вечера. В открытую форточку налетели комары, надоедливо зудели. Хозяин квартиры лишь перевернулся на другой бок…
Алена жарила на кухне яичницу с салом, резала огурцы и домашний окорок, который привезла из деревни. Как вовремя она управилась! Баба Надя, провожая ее на электричку, давала последние наставления. Алена чувствовала, что у нее есть только один шанс, который непременно нужно использовать, иначе… Впрочем, провала быть не должно.
Баба Надя удивилась визиту внучки, но расспрашивать ничего не стала. Истопила баньку, состряпала вкусный ужин. После еды и трех рюмок вишневой наливки Алена поведала ей свою печаль и тревогу.
Дочь Марфы надолго задумалась. Обращаться за помощью к матери ей не хотелось: чувствовала, что в этом деле им от Марфы пользы не будет. Баба Надя и сама была не промах, но с матерью себя не ровняла.
– Кое-что и нам по силам, – утешала она Алену. – Обойдемся собственной ворожбой.
В доме, где растут девочки, необходимо совершать магическое таинство – срывать самые первые распустившиеся цветы, будь то дерево, куст или трава. Чтобы ничья чужая воля, ничья недобрая рука не смогла воспользоваться силой «первого цвета» и украсть у девушки первенство в любви. Это было самое первое, что рассказала ей мать, когда родилась Алена. Марфа вывела Надьку в распускающийся весенний сад и сказала негромко:
«Гляди, какие цветы! Это дантовские поющие души в раю, навевающие воспоминания о горькой и неизбывной любви. Есть только один огонь, который никогда не погаснет…»
«Что?» – Надька редко понимала, о чем говорит ее мать. Мудрено очень. И где это она таких слов нахваталась? Живет безвылазно в лесу, книжек не читает. Диво!
Теперь баба Надя вспомнила тот давний ночной разговор.
– Пойдем в дом, – сказала она Алене. – Любую девушку надо выдавать замуж. А по порядку ты первая.
Баба Надя достала из заветного угла вышитый мешочек, протянула внучке.
– Наберешь завтра воды из колодца, в пять утра, чтобы никто не опередил. Цветы эти сухие заваришь и помоешь ими голову в пятницу, на заре.
– Это что, все? – Алена сомневалась в действенности такого примитивного метода.
– Любисток еще тебе дам. Мне он помог когда-то с дедом вашим сладить. Как тот ни вертелся, ни крутился, однако взял меня в жены. И ни разу ни в чью сторону не посмотрел.
Баба Надя с Аленой выкопали вместе огромный куст любистка, «зари садовой», порезали его мелко-мелко: и корень, и ствол, и листики, и цветочки. Ссыпали в холщовый мешочек. В настое любистка надо было купаться.
Спать им не хотелось. Алене казалось недостаточно того, что предложила ей баба Надя. Слишком незатейливые приемы. До сих пор она ни в какое колдовство не верила. Но сегодня ей страстно хотелось, чтобы некий магический обряд, неотвратимый, как сама судьба, подействовал на мужчину, которого она решила заполучить в мужья любой ценой.
– Не о том думаешь, девонька, – вдруг тихо шепнула ей на ушко Марфа. – Мужчина должен стать не мужем, это пустое… Возлюбленным! Преданным в жизни и в смерти. Чтобы вся его кровь закипала при одном взгляде твоем… и был он весь в твоей власти, безвременно, на всех путях земных и небесных…
– Что ты говоришь, бабушка? Где ты?
– Ты, часом, не захворала? – обеспокоенно посмотрела на внучку баба Надя. И впрямь не в себе девка! Вот беда.
– Мне показалось, Марфа здесь! Шепчет что-то мне на ухо. Какие она странные слова сказала…
– Устала ты. Иди спать. Утро вечера мудренее. А я посижу, подумаю, чем еще подсобить можно.
Баба Надя зажгла свечу и полезла на чердак, где стоял ее девичий ларь, покрытый толстым слоем пыли и паутины. Тяжелая крышка натужно заскрипела. Тонкий неистребимый запах лилий сразу заполнил легкие. Женщина закашлялась. Сколько лет прошло! Она достала плоскую бутылочку из толстого стекла. Флакон был до половины наполнен зеленовато-прозрачной маслянистой жидкостью. Такой легкой, что плотно пригнанную крышку открывать без надобности нельзя, – сразу начнет испаряться летучее зелье.
«Халдейская[18] трава», как называла ее Марфа. Лунное растение. Сила его уменьшается и вырастает согласно фазам Луны. Корни этой редкой лилии и белоснежные листья ее собраны были, когда Марс, Венера и Луна находились в знаке Весов – времени, возбуждающем любовную тягу. Сок лилии собирали в хрустальную чашу, читался нужный псалом, после чего надобно было произнести имя Анаэля и любимой особы…
– Имя ангела напиши на кипарисовой щепочке, опусти ее в летучий лилейный сок, помажь себе тем брови, а кипарисовую щепочку привяжи к правой руке и в благоприятный момент коснись ею правой руки того, кого желаешь всем сердцем иметь своим возлюбленным… Соверши это в пятницу, при новой луне, при восходе солнца…
Шепот Марфы растаял под сводами нагретой за день крыши. Баба Надя вздрогнула. Показалось ей, что ли?
Кипарисовые щепочки были завернуты в белый платок. Баба Надя достала их тоже.
Богоугодное ли дело они с Аленкой затеяли? Марфу такие вопросы никогда не волновали. Баба Надя же, помолившись и испросив «помощи свыше», пришла к убеждению, что ничего злого они с внучкой не делают, и на том успокоилась…