В гостиной уже был накрыт стол, причем Женя приготовила какие-то невероятно вкусные пирожки с мясом, грибами и картошкой. И напекла еще кучу разных сладостей, при виде которых я начал забывать даже о самой Жене. Вот такие мы, мужчины, мерзавцы, наше счастье обычно начинается с желудка. И хотя я изо всех сил старался вести себя прилично, но пять пирожков все-таки съел, а потом и сладости все перепробовал. Кажется, она даже удивилась, как много сладкого я себе позволяю. Правда, я всегда был достаточно подтянутым. Актер может, конечно, играть Фальстафа, но в идеале с накладным животом, который не мешает передвигаться по сцене. Мой отец даже в преклонном возрасте умудрялся сохранять прекрасную фигуру, про маму я вообще не говорю. Она была просто олицетворением стиля почти до семидесяти лет, что, в общем, невозможно в Баку, где женщины и мужчины уже к сорока годам превращаются в подобие нескольких шаров, поставленных друг на друга, и все из-за обильной калорийной пищи.
По-моему, Жене даже понравилось, что я таким естественным образом оценил ее кулинарное мастерство. Мы снова говорили обо всем и ни о чем. Было такое ощущение, что мы уже много лет знакомы и почти каждый вечер собираемся в ее квартире, чтобы обменяться своими мнениями и впечатлениями. Причем обсуждали мы все – от последних политических событий в Минске и Москве до качества работы медицинских учреждений в обеих республиках. Мне было интересно слушать ее оригинальные, точные, тонкие замечания. Смею надеяться, что и ей тоже было интересно меня слушать.
Часы показывали уже двенадцать, когда я принял решение уходить. Я уже понимал, что все равно не успеваю на свой поезд и мне придется ждать до утра следующего отправления в Москву. Но, уверяю вас, мне даже в голову не приходило, что я могу остаться в ее квартире на сегодняшнюю ночь. Более того, сама эта мысль казалась мне кощунственной.
Наконец я заставил себя подняться.
– Вы снова утром уезжаете? – спросила Женя.
– Да, – соврал я, – утром мы отправляемся в Москву.
– А где вы обычно ночуете?
– В своих машинах. Мы не можем оставлять их без присмотра.
– Представляю, как вам неудобно, – пробормотала она.
Я замер – следующей логичной фразой могли быть слова «может, вам удобнее остаться у меня». Но она их не сказала, а я бы никогда не произнес их первым. Я слишком ценил наше общение и наши встречи, чтобы разрушать их одной неловкой фразой. У дверей я снова взял ее руку и признался:
– Мне неудобно, что отнимаю у вас время. Мне все время кажется, что я вас обманываю. Вы – хороший специалист, врач, а я всего-навсего обычный перегонщик автомобилей, бывший актер, гастарбайтер, прибывший с Кавказа. То есть по социальному статусу мы с вами очень далеки друг от друга… Я нахожусь на самом низу и отчетливо это сознаю.
– Перестаньте, – попросила она, – не нужно так говорить. Я общаюсь с вами потому, что мне интересно, а не вычисляю, на какой ступеньке социальной лестницы вы находитесь.
– Но я…
– Хватит, – резко перебила меня Женя, – не нужно больше ничего говорить, иначе мы поссоримся. Возвращайтесь к своим друзьям. – Она вдруг подняла голову и поцеловала меня в щеку.
Я даже дернулся, настолько это было неожиданно.
– Не бойтесь, – немного насмешливо проговорила она, – я не собираюсь на вас нападать. Не нужно так пугаться.
– Я просто был не готов к этому, – признался я.
– Вы удивительный человек, Ильгар, обычно такие фразы говорят женщины. Если я скажу кому-нибудь, что у меня бывает по вечерам такой целомудренный кавказец, мне просто не поверят.
Это прозвучало уже как вызов. И тогда я наклонился, чувствуя запах ее волос, и мои губы нашли ее губы. Поцелуй был долгим, очень долгим.
– Если вы сейчас не уйдете, я начну кричать, – шепотом сказала Женя, а глаза у нее были такие счастливые.
– Ухожу, – также шепотом ответил я и снова поцеловал ее.
А потом действительно, сделав определенное усилие, вышел из квартиры. В конце концов, это было гораздо больше, чем я мог ожидать. Всю ночь я просидел на вокзале – счастливый и радостный, а утром поехал обратно в Москву.
Когда я пришел домой, Расим внимательно посмотрел на меня и сказал, что я вернулся каким-то изменившимся.
Но в жизни есть некая мера соответствия счастья и несчастья, радости и горя. Если бы жизнь состояла из одной белой полосы, то мы наверняка не ценили бы это состояние, считая его вполне естественным. Конечно, сплошная черная полоса тоже не вызывает особого удовлетворения, но там понятны хотя бы мечты о чем-то светлом. Кажется, у Айзека Азимова есть рассказ о том, что звездная ночь приходит один раз в сто лет, и это событие вызывает грандиозный интерес у всего человечества, а легенды и мифы о наступлении такой ночи передаются из поколения в поколение. Мы же каждую ночь видим это звездное небо. Но к ежедневному счастью привыкаешь, как и к ежедневному несчастью. В жизни обычного человека эти полосы счастья и несчастья перемешиваются, и ты никогда не знаешь, где и когда закончится белая полоса и начнется черная. Но зато имеешь возможность почувствовать это в своей собственной судьбе.
На следующее утро Маира застрелили прямо у гостиницы «Украина», откуда он выходил, отправляясь на деловую встречу. Нанятый киллер аккуратно всадил в него три пули и исчез, не оставив даже своей снайперской винтовки. Потом были пышные похороны, собрались представители нашей диаспоры, рассказывали о том, каким хорошим человеком он был, скольким людям помогал, какие добрые дела успел сделать. Все это было правдой. Родные и близкие переживали, друзья устроили многолюдные поминки, а мы с Расимом сидели как потерянные. Ведь смерть Маира означала конец наших «путешествий». Особенно обидным было то обстоятельство, что теперь мы уже никогда не заедем в Минск и не будем пересекать Белоруссию с запада на восток. И это после того, как я впервые поцеловал Женю и был таким счастливым.
Правда, помощник Маира обещал нам возобновить наши поездки, но честно признавался, что должен разобраться и понять, кому именно мешал Маир и почему его бизнес вызывал такое раздражение у некоторых людей, способных нанять киллера для расправы с неугодным. Но мы хорошо понимали, что все это лишь обычные слова, которые никогда не станут реальностью. В таких случаях заказчиков, а тем более исполнителей обычно не находили. Первые просто все отрицали, вторых никогда не оставляли в живых.
На следующий день мы с Расимом снова отправились к его родственнику. На этот раз он оказался дома. Выслушав нас, позвонил кому-то из своих знакомых и попросил посмотреть работы Расима. Все-таки Расим был профессиональным художником, он окончил Суриковское еще в конце восьмидесятых. Нас принял какой-то невероятно полный мужчина с отекшим лицом и свисающими щеками. Он долго и с явным отвращением рассматривал диплом Расима, потом поинтересовался, может ли тот рисовать буквы. Расим не обиделся, он уже привык к подобным вопросам. Когда он подтвердил, что может, мужчина удовлетворенно закивал и объявил, что возьмет Расима на договорных началах художником, писать «растяжки» и плакаты для улиц. Расим попросил взять и меня в качестве его помощника, на что толстяк шумно задышал и пояснил, что у них нет таких материальных возможностей.
– Но он мой помощник, – настаивал Расим.
– Помощника бери за свой счет, – предложил этот тип. Он явно не читал Ильфа и Петрова и не помнил сцену, где Бендер просил за «шустрого мальчика» Кису Воробьянинова, объясняя, что тот не может быть девочкой. Но у толстяка не было никакого чувства юмора, и меня, конечно, не взяли. Это было еще хуже, так как теперь вся тяжесть наших заработков ложилась на плечи Расима.
От безысходности я устроился в одну типографию обычным рабочим, но там мне платили только восемь тысяч рублей. Я работал целый месяц, но когда получил на руки только пять с половиной тысяч рублей, понял, что мне нужно отсюда уходить. Неожиданно позвонил дядя Расима, решивший, видимо, стать нашим добрым ангелом-хранителем, и предложил мне место рабочего сцены в Театре имени Пушкина. Сейчас вы скажете, что это унизительно и глупо, и правильно сделаете. Но это был театр! Российский театр, о котором я столько мечтал и в котором могла состояться моя профессиональная карьера. Расим к этому времени зарабатывал уже стабильно до восьмисот долларов в месяц, а меня взяли на зарплату в двести пятьдесят долларов, если считать по тому курсу. Конечно, мы получали зарплаты в рублях, и это все-таки было мало. Практически через день я возвращался в свою типографию, где помогал грузить пакеты с книгами, подрабатывая и таким образом. Так прошло три месяца. За это время я почти каждый день звонил Жене. Наверное, она считала меня либо сумасшедшим неудачником, либо полным импотентом. Не может нормальный мужчина после такого поцелуя не появляться в доме женщины, которая его ждет и, возможно, даже не прогонит. Но я не появлялся в Минске в общей сложности больше четырех месяцев, и это меня угнетало более всего.
Можно сказать, началась черная полоса в моей жизни, когда я позволял себе обедать только в самых дешевых столовых и кафе, через день грузил картонные коробки с книгами, подрабатывая таким необычным образом, получал не более трехсот пятидесяти долларов в месяц, что с трудом хватало на еду и передвижения по городу. Не забывайте, что четверть своей официальной зарплаты я должен был пересылать своей бывшей семье. Наверное, они даже не трогали эти гроши, которые пересылались в банк на их счет. Для них это были непонятные и унизительные суммы, а для меня самые необходимые, на которые можно было купить еду и одежду. И вообще участь гастарбайтера – это самое ужасное, что можно себе представить. Без прав и привилегий, лишенные элементарных удобств, безо всяких надежд на будущее, зарабатывающие сущие крохи, обижаемые властями и скинхедами, чиновниками и полицейскими, они умудряются выживать в самых сложных и нечеловеческих условиях, когда выжить практически невозможно. Вся разница между этой категорией людей и заключенными в концлагеря узниками – ты сам можешь в любое время покинуть свой «лагерь». Если, конечно, можешь. На самом деле твои заработки – это зачастую единственная возможность для существования твоей семьи где-то в горных селах Таджикистана или аулах Дагестана. Но тебя также могут неожиданно убить, причем даже в людном месте – в метро или на улице. Могут безнаказанно оскорбить или побить. Полицейские считают своим долгом тебя обирать, скинхеды за тобой охотятся, твои собственные соплеменники, более удачно устроившиеся в Москве, тебя презирают. Другие считают, что ты позоришь свой народ. Третьи просто предпочитают тебя не замечать. Бизнесмены, пользуясь твоим бедственным положением, выжимают из тебя все возможные соки, платят гроши, зачастую обманывая при любом удобном случае. Чиновники берут деньги за регистрацию, оформление, переоформление, прописку, разрешение на проживание и тому подобное. В общем, собачья жизнь. Но миллионы людей все равно рвутся в Россию именно потому, что здесь можно заработать деньги, которые в их странах не заработаешь, и потому, что они традиционно считают Россию и Москву центром притяжения всех бывших советских граждан. Кроме полуграмотного русского языка, они других языков не знают, так что им и некуда больше отправиться.
Самое поразительное, что при этом своих детей они пытаются научить русскому языку и русской культуре, справедливо оценивая ее миссионерскую роль на бывшем советском пространстве. Конечно, есть и такие, кто не хочет учиться и не желает учить своих детей. Но они либо возвращаются в свои республики, либо полностью меняют свои взгляды. Нельзя жить в обществе и быть свободным от требований этого общества.
Через четыре месяца в моей жизни снова наступил некий «просвет». Он был связан с появлением в театре нового главного режиссера – Юриса Маулиньша, решившего кардинально изменить репертуар театра. Для начала он собрался поставить сразу две новые пьесы – Шекспира «Ричард Второй» и Чехова «Дядя Ваня». Причем первая пьеса ставилась именно с расчетом на актуальность. Маулиньш хотел одеть своих героев в современные одежды. Слабый король, который не смог удержать свой трон и свою страну, теряет не только корону, но и саму жизнь. После распада Советского Союза такие пьесы вызывали самый живой интерес. Когда распределяли роли, я стоял и слушал за кулисами, кусая губы от волнения, ведь я знал многие пьесы Шекспира практически наизусть.
И здесь судьба или слепой случай – не знаю, как их назвать, – решили мне помочь. Получивший одну из главных ролей в пьесе заслуженный артист Альберт Ярочкин неожиданно упал на репетиции и сломал себе ногу. А он должен был играть графа Нортемберленда. Режиссеру пришлось вводить другого исполнителя, и я, набравшись наглости, постучал в его дверь. Этот суховатый прибалт выслушал меня молча, не перебивая, затем задал несколько вопросов, уточнил, в каких именно ролях я выступал. Спросил про отца. Оказывается, он слышал о нем от своего наставника. Потом предложил завтра появиться на репетиции. Можете себе представить, в каком состоянии я появился на следующий день на репетиции? Наверное, за всю прошлую творческую жизнь я не играл лучше, чем тогда. Я практически знал роль наизусть. Маулиньш молча смотрел на меня и ничего не говорил. Так ничего и не сказав, поднялся и ушел. Никто не понял, понравилось ему мое исполнение или нет. Но в театрах иногда ходят легенды об уборщицах, ставших солистками оперных театров, или рабочих, сделавшихся звездами очередного спектакля. На самом деле подобное бывает только в кино или в выдуманных рассказах.
Не может уборщица запеть как настоящая оперная солистка, так не бывает. И рабочий не может сыграть роль графа Нортемберленда. И короля Ричарда II. И будущего короля Генриха Болингброка. Просто по определению не может. Не забывайте, что я был сыном народного артиста и главного режиссера Бахрама Салимова, получил высшее театральное образование и несколько лет служил в одном из лучших театров Баку. На следующий день появился приказ о моем зачислении в труппу на временной основе для исполнения роли графа Нортемберленда в новом спектакле. В этот вечер я позвонил Жене и впервые разговаривал с ней совсем другим тоном. Я готов был кричать и петь от восторга. Очевидно, она почувствовала мое состояние и поздравила меня с успехом. Я сказал, что этим успехом во многом обязан и ей. Ведь именно наши разговоры позволили мне снова поверить в себя, в свои силы. Поверить, что я могу вспомнить свою профессию, обрести прежний статус актера. Я решился на безумный поступок, когда отважился зайти к главному режиссеру, предлагая свои услуги. И я действительно искренне считал, что в этом заслуга прежде всего Евгении. Когда тебя любит такая женщина, ты просто обязан становиться сильнее.
Теперь я уже думал о том, как снова увидеться с Женей. Я постепенно обретал прежнюю уверенность, еще не зная, чем все это закончится.
Глава 14
Я лежал на кровати и размышлял, как именно мне следует поступить. С одной стороны, можно просто сбежать, получить пятьдесят тысяч от Хейфица и прибавить к ним другие деньги, которые находились в камере хранения. С такой суммой я уже мог возвращаться в Баку, чтобы начать свое дело или открыть небольшой бизнес. Для этого нужно незаметно уйти отсюда, встретиться с Хейфицем и потом выступить на пресс-конференции. Каким бы крутым ни был Палехов, он не станет искать меня в Баку, просто побоится. Пограничный контроль с обеих сторон налажен исключительно хорошо, и посторонний не сможет незаметно пройти две границы. А посылать киллера в другую страну, да еще рискуя, что его могут обнаружить и задержать, достаточно опасно. Хотя, конечно, возможно. Но это только в том случае, если меня смогут найти. А после смерти Расима у меня не осталось в Москве ни одного близкого человека, никого из родных, так что искать придется достаточно долго.
Но, с другой стороны, можно рискнуть и поднять ценовую планку. Сообщить Арвиду, что мне предлагают большие деньги за пресс-конференцию. Здесь возможны два варианта. Первый и наиболее естественный – им надоест моя игра, и они справедливо решат, что гораздо удобнее и дешевле меня просто удавить прямо в моей палате. Придет тот самый мордастый врач, незаметно сделает мне какой-нибудь укол, и на этом все закончится. Быстро и сердито. И стоить будет совсем недорого. Но есть и второй вариант – они согласятся перебить цену Хейфица и заплатят мне хотя бы такие же деньги или похожую сумму. Здесь важно не ошибиться, иначе легко можно перегнуть палку. Хотя им очень невыгодно меня сейчас убивать. Если я неожиданно умру, любые обвинения Хейфица против Палехова будут выглядеть достаточно реально. И их могут обвинить в моем физическом устранении. Кстати, подобная опасность грозит мне и со стороны Хейфица и его людей. Но в этом случае их риск еще больше, ведь тогда на телеэкранах появятся кадры, где вышедший из машины Лихоносов пинает меня ногой. И я представляю реакцию зрителей, которые увидят подобный ролик. Нет, Хейфицу и его людям очень невыгодно, чтобы я неожиданно умер. Значит, я могу рисковать. Но на этот раз будет очень трудно убедить Леонида Иосифовича в том, что Палехов или Арвид каким-то неведомым образом узнали о моем соглашении с ним. Поэтому нужно тщательно продумать свою позицию до конца.
Я лежал на кровати и размышлял, когда снова зазвонил мой телефон. Это опять была Женя.
– У тебя действительно все нормально?
– Конечно. Не волнуйся, я же тебе сказал.
– В Интернете пишут, что ты попал под машину.
– Я тебе уже говорил, что это неправда.
– Журналисты уже поставили туда кадры, где тебя сбивает машина Лихоносова, – убитым голосом сообщила мне Женя. – Ты можешь мне нормально объяснить, что происходит?
– Ничего. Ничего не произошло. Сиди дома и никуда не выходи. Я завтра тебе позвоню.