Радоваться бы дорогою Сопуну: ведь, что ни говори, а полку мстителей прибыло, даже сам Лесной хозяин взялся помогать. Он же предался невеселым размышлениям. Новую на время как бы семью обретя — или сплоченное общей местью товарищество, тем острее переживал он теперь потерю своей настоящей семьи. Да еще вспомнились ему слова бати. Жаловался тот, что супостаты убили «его детей и внуков». Почему батя сказал, что «детей»? Ведь младшая сестра Орина жива, выдана в дальнюю деревню Малушино, вторая сестра, Манка, старшая, померла еще в девках, брат Знойко уж очень давно на охоте погиб, а в колодце мокнет один брат Тренка. Можно было, конечно, прямо о том батю спросить, однако побоялся он почему-то.
А вот и место, где был срублен Серьгин хутор. Догорело тут уже, дотлело все, что могло гореть и тлеть. Только обугленный журавель высится над ужасным сердцу колодцем. Э… Да вот и чьи-то босые ноги из-за сруба торчат. Неужели и брат Тренка выбрался из колодца? Сопун наддал, ног под собою не чуя, однако вблизи подтвердилось то, что он почти сразу увидел, да только глазам верить не захотел: вовсе не Тренкины они, эти красно-черные от ожогов ноги, а сруб колодезный оббежав, увидел, что на него вытаращил глаза давешний печерский чернец, которого полагал он замученным.
— Господи, Твоя воля! — перекрестился чернец. — Как же ты жив оказался, мужик? Тебя же на моих глазах безбожные разбойники застрелили, а потом в колодец кинули!
— Очнулся, а потом удалось мне и выбраться, — пробормотал колдун и нахмурился, соображая, что же ему делать теперь со свалившимся на голову православным монахом.
— Кто ж помог тебе? Я здесь без помощи собрался уже помирать голодной смертью. — Тут наставил ухо чернец, но поскольку Сопун и не подумал ответить, то задал он следующий вопрос: — А где кунтуш и сабельку взял, хозяин? И шапочка-магерка на тебе хоть и дешевенькая, плохого сукна, да все не наша, иноземная.
— Один из наших обидчиков, отец, уже на дубе повешен. Согласись, что это бывшее его, убийцы, добро теперь мне нужнее, чем ему, — пояснил Сопун и замер, к движению мыслей в себе прислушиваясь: почувствовал он, что вот-вот придумает, как поступить с чернецом. Да не тут-то было!
Смешная, будто со всех сторон обритая фигурка домового вдруг поднялась над вытоптанной травой, и прозвучало пискляво:
— Кому тут Домашний дедушка понадобился? А вот он я!
— Угомонись ты ради бога, Дедушка! — замахал на него руками Сопун. — Не видишь, что ли, кто к нам в гости пожаловал?
Тем временем прищурился домовой, рассмотрел, наконец, монаха — и тут же от испуга обратился облезлым котом. Кот, без следов шерсти на теле выглядевший еще даже неприличнее, чем безволосый и голый домовой, выгнул спину дугой и зашипел.
— А я удивляюсь, хозяин, с кем это ты там разговариваешь. Котик, оказывается, он тоже уцелел, Божье создание. Хе-хе, хорошо, говорю, что котик, бедненький, мне раньше под руку не попался: боюсь, съел бы я его с голодухи, не побоялся бы и оскоромиться…
Тут замолчал чернец и попытался вжаться спиной в бревенчатую стенку колодца: на полянке показался огромный медведь, усердно тянущий за собою волокушу с мертвым телом. Увидав мужика, радостно рыкнул зверь, бросил стволы-оглобли (живой мертвец на сей раз уцепился руками и с волокуши не слетел), поднялся на задние лапы и замахал передними приветственно. Кот заурчал и принялся тереться о задние лапы медведя, а чернец сам не заметил, как оказался с другой стороны колодезного сруба. Впоследствии никак не мог он припомнить, ступал ли тогда на обожженные ноги.
За спиной у него слышалась непонятная возня, звучали тяжелые шаги, оттуда непереносимо несло мертвечиной. Чернец закрыл глаза и принялся читать Господню молитву, крестясь и кланяясь после каждого своего «Господи помилуй!». Тут уж прямо перед ним раздалось тяжелое дыхание, и повеяло звериным смрадом. Охнул чернец, открыл в ужасе глаза — и увидел прямо перед собой сидящего на земле, совсем как человек, медведя, который к тому же еще и крестился правой лапой. Правильно зверь клал на себя крест, пописаному, как православному надлежит. На длинной шерсти его слева повис, когтями вцепившись, давешний кот.
Когда желтые глазки кота встретились с изумленным взором монаха, мелкое животное убрало когти, отцепилось и с истошным мяуканьем бросилось прочь. Чернец отшатнулся. Тут заговорил мужик, оживший хозяин подворья, стоявший справа от медведя, рукою его по загривку поглаживая.
— Ты, святой отец, не бойся его: наш Михайло по прозванию Придыбайло от скоморохов убежал, а у них успел многому научиться.
— В Писании сказано: «Всякая тварь да славит Господа». Да только нет ли ереси в том, что тварь бездушная кладет на себя православный крест?
— Было у меня, как не быть? — почесал в затылке Сопун. — Да забылось мое крестильное имечко: с младенчества все мне «Сопун» да «Сопун». Я вот что сделаю: я тебя в свою охотничью лесную избушку препровожу, это все одно мне по пути. Вот Михайло Придыбайло тебя отвезет. А в избушке у меня и еда для тебя найдется, и мазь лечебная, чтобы ноги твои помазать. И не замерзнешь, пока я не вернусь: есть печка и дровишки к ней на первое время. А в лесу вокруг полно сушняка.
Чернец испуганно поглядел на медведя и перекрестился: не уподобится ли он, грешный Евстратий, девочке Маше из сказки? Это ведь только в сказке Маша медведю всего лишь пироги пекла: всем взрослым понятно, чем он с нею занимался. А Медведь, увидев, что новый знакомец решил с ним поиграть, захлопал от удовольствия лапой об лапу, будто в ладоши, и сам снова принялся креститься. Не понравилась чернецу Евстратию сия явная приязнь к нему огромного зверя, ох, не понравилась. Вслух же сказал о другом:
— Век за тебя буду Бога молить, спаситель ты мой бескорыстный. Да только как сможет твой медведь меня отвезти, если у него мертвое тело на волокуше?
— А батя мой уже возле колодца сидит. Подождет здесь нас с Мишею мой покойный батя Серьга, — повторил Сопун погромче, чтобы и живой мертвец услышал. — Кстати, вспомнилось. Михайло Придыбайло, а не приметил ли ты, куда это Змей и Зелёнка подевались?
Медведь заурчал, показал лапой в сторону березовой рощи, а потом склонил голову набок на сложенные передние лапы и закрыл свои маленькие глазки.
— Спать улеглись? Это до обеда? — изумился Сопун. — Однако же и молодежь пошла, святой отец. Вот уж поистине молодо-зелено.
Чернец был тоже неприятно удивлен, не без того, но предпочел промолчать. Во-первых, в чужой монастырь со своим уставом не суйся. А во-вторых. Собирая в мире подаяние для обители, давно убедился отец Евстратий, что слишком скромно, прямо-таки по-дурацки бестолково провел свои юные, перед пострижением еще, годы. А теперь и вспомнить нечего.
Серьга сидел у колодца неподвижно, чтобы не ставить сына в неловкое положение. А Сопун, весьма за то бате благодарный, перекатил чернеца на волокушу и показал сметливому Медведю еле заметную тропинку, по которой тому надлежало двигаться.
— Тащи, Михайло-богатырь, я вас скоро догоню. Мне тут надо на пожарище одну вещь поискать, авось не сгорела.
Мотнул Медведь головой, впрягся в волокушу и поволок ее засыпанным пеплом промежутком между черными квадратами на месте сожженных строений.
— А меня отцом Евстратием, чернец я КиевоПечерского монастыря. Теперь, впрочем, вот уже несколько лет как лаврой его именуют… А каково твое христианское имя?
— Хозяин! Милый! — закричал вдруг монах с волокуши. — Христом Богом тебя молю, не дай пропасть! Не оставляй меня наедине с лютым зверем!
— Неча, отец Евстратий! — махнул ему рукой Сопун. — Не съест он тебя, вот увидишь.
Наконец, на дальней стороне полянки Медведь проломался бодро сквозь кусты дикой смородины, протащил на тропинку волокушу, и хитрец Сопун вздохнул свободно. Времени нельзя было терять, и он огляделся.
— Кис-кис, кис-кис, — позвал. И черта помянув, поправился: — Дедушка домовой, поди сюда, не бойся!
Голый безволосый старичок тотчас же встал перед ним как лист перед травой. Уж кому-кому, а Сопуну уж точно не до смеха тогда было, но и он еле удержался от улыбки. А домовой подбоченился и запищал:
— Это что же у тебя делается в хозяйстве, Сопун! Как же ты позволил себе избы и все постройки на дым пустить! И куда ты, идол, разогнал своих домашних? И где мои любезные Гривка и Воронок, где Савраска — неужто в конюшне сгорели? Горелым мясом на поляне в нос шибает!
Склонил Сопун голову перед Домашним дедушкой и ответил почтительно:
— Добрый нюх ты сохранил, Дедушка, а вот я что-то перестал запахи различать. Если горелым мясом несет, так это от коров и теляток наших, что в хлеву сгорели, да и псов наших, Брехуна и Хватая, супостаты, убив, в огонь вкинули. Да и тебя они же чуть не запекли в печи. А все мои домашние в колодце мертвые лежат, один я, пулей застреленный, спасся. Гривку и Воронка увели они же, супостаты, а Савраску в телегу с нашим скарбом запрягли.
— Ой-ей-ой-е-ей! — схватился за голову старичок.
А Сопун тяжело упал на колени. Прижал руки к груди, заговорил торжественно:
— И тебя, Дедушка, всеми богами, которых помнишь и которых чтишь, молю! Побеги, Дедушка, вослед супостатам, отбери у них хоть лошадей наших с телегою! Далеко уйти они не могли, Лесной хозяин их сейчас по проселку кругами водит, на дорогу на Путивль, на Бакаев шлях, не допуская. А мы их с покойником-батей порешим по одному, на куски порвем и по лесу раскидаем.
— Ай, беда! Ай, беда-то какая! — хлопнул старичок себя по безволосым ляжкам. — Разом мы с тобою всего, что имели, лишились, бедный ты мой Сопун! А лошадок я приведу, приведу — мало, что ли, я их чистил, мало им гривы в косички заплетал, мало ли ворованным овсом втихую подкармливал? Только скажи, куда их, дорогих моих животинок, привести?
— Веди сюда, Дедушка. А если я раньше управлюсь, мы с Михайлой Придыбайлой и батей встретим тебя на проселке. Вот батя мой тебе, если хочешь, подробнее про нашу беду расскажет.
Тогда прогудел живой мертвец Серьга из-за сруба колодезного:
— Беги, беги, сынок, немного у нас времени. Сколь бы наш захолустный леший ни хорохорился, ему одному не удержать супостатов на проселке надолго.
Глава 7. Лекция о потомках Лилит, иезуитом прочитанная в дремучем русском лесу
— А вот за тем поворотом и наши, — облегченно вздохнув, объявил Бычара.
Пан Ганнибал кивнул, соглашаясь. Дороги назад он не запоминал, положившись в том на Тимоша, однако только что нос его распознал запашок тлеющих мушкетных фитилей. И как им не вонять, если их, чтобы помедленнее горели, в козлиной моче вымачивают?
Вот и отряд. Что ж, зверообразный Мамат неплохо распорядился. Проселок перегорожен мужицкою телегой, за нею с мушкетами на изготовку притаились немцы да казак Лезга с пищалью. Остальные пищальники за ними, готовые принять у стрелков оружие на заряжание, а им свои пищали, набитые, передать.
— Разворачивайте телегу, панство, уходим! — распорядился пан Ганнибал. — Пан Хомяк мертв, и нам надо уносить ноги из этого опасного леса. Пане Мамат, ты веди! Если будет развилка, поворачивай влево! А я со слугою моим прикрою вас сзади. Оглохли?! Кому сказал, телегу развернуть, пся крев!
Отряд на удивление быстро перестроился. Монашек ловко вскочил на захваченную телегу и напялил кожух. Казак Бычара, проламывая конем кусты, присоединился к своим, вооруженного до зубов Тимоша пан Ганнибал оставил в хвосте колонны, а сам поехал сразу
за чужою телегой. Когда военные меры для защиты приняты, надлежит понять, откуда и какая, собственно, может грозить опасность, а лучшего способа для этого, чем выспрашивание сметливого и быстрого мыслями, как оказалось, отца Игнация, не найти.
— Святой отец, как ты думаешь, кто напал на несчастного Хомяка? — спросил он напрямик.
Монашек пересел так, чтобы повернуться лицом к бывшему ротмистру, и рассеянно улыбнулся. После пробежки пот лился ручьем по желтому бритому лицу, однако испуганным иезуит не казался. А когда заговорил он, увидел пан Ганнибал: монашек настолько владеет собою, что не забыл даже показать, будто ему лестен заданный шляхтичем вопрос.
— Бежал я, за стремя панского жеребца держась, и думал только о том, чтобы не упасть под копыта коней, позади скакавших. На телегу вскарабкавшись, думал только о том, как бы отдышаться, и о том, что необходимо предохраниться от простуды. А вот после мудрого вопроса пана ротмистра голова моя освободилась для действительно полезных мыслей.
— И ты уже можешь поделиться ими, святой отец? — усмехнулся в усы пан Ганнибал.
— Могу, пожалуй, вот только без стройности изложения и словесного изящества, необходимых для беседы с такой знатной особой, как вельможный пан ротмистр.
— Кончай со мной вилять, отец. Я обычный шляхтич, к тому же бедняк, и это тебе прекрасно известно. Коли нечего тебе сказать, так и говори, не бойся.
— Всегда полезно подольститься к собеседнику, пане ротмистр. Ладно, тогда обойдусь без красот элоквенции. Думаю я, что несчастного замучили местные лесные духи.
— Отец, поясни, будь добр, свои слова.
— Неужели пан ротмистр никогда не слышал о Боруте и Роките? — удивился монах. — О том, как эти духи лесные водят честных христиан кругами по лесу, как показываются в виде черных псов и о прочих их проделках?
— Кто из поляков о них не слыхал? Народ польский в них верит, а шляхта смеется над простонародными россказнями, — ухмыльнулся пан Ганнибал. И вдруг встрепенулся. — Так что же получается у тебя, отец, — будто лесные духи существуют? А это не ересь ли?
— Не было еще ни одного монаха нашего ордена, который был бы обвинен в ереси, пане ротмистр, — наставительно заметил монашек, вытирая пот со лба. — Как и не было еще ни одного иезуита, выбранного папой. Мы — чернорабочие католической церкви и, для блага общей нашей матери трудясь, не боимся запачкаться. А поскольку орудие наше — мысль, какие-либо ограничения в осмыслении политических или религиозных обстоятельств были бы нелепы. Разве шпиг[4], действующий в глубоком тылу противника, не прибегает к мимикрии, чтобы.
— Какой еще такой мимикрии, святой отец? — надменно вопросил пан Ганнибал.
— Сие есть приспособление к обстановке для сохранения жизни. Бог, например, создал бабочку, которая раскрашена так, что сливается со цветком, на коем сидит. А шпиг — разве он не одевается так, как принято у врагов, и разве он не пользуется их языком?
Пан Ганнибал выпрямился в седле и подбоченился. Откашлялся, прежде чем продолжил разговор. Однако голос его прозвучал из шлема скорее ласково:
— Прошу тебя, отец Игнаций, не говори мудреных слов. Я ведь простой рубака и никакого образования не имею, кроме военного, на полях битв обретаемого и порой остающегося бесполезным, — это если ученик оказывается вдруг без головы. Кроме того, я убедился в твоем уме и самообладании и в другое время с удовольствием с тобою поболтал бы и выслушал бы твои философские соображения, но не на сей раз. Я хотел бы понять, что с нами в этом лесу происходит, до того, как неведомый противник нападет снова.
— Хорошо. Я понял, — улыбнулся монашек. — Но ты ведь сам заговорил о ереси, и мне пришлось защищать и обосновывать вынужденное свободомыслие, без которого в нашей беседе, какое бы вражеское нападение ни оборвало ее, просто не обойтись.
— Святой отец!
— Хорошо-хорошо, теперь прямо о деле. Относительно объяснения феномена лесной нечисти возможны два подхода. Первую интерпретацию можно услышать от благочестивых польских поселян. Эти добрые католики видят в лесных и прочих духах тех самых бесов, кои сброшены были с небес архангелом Михаилом. Изуродованные и охромевшие во время падения на землю, бесы те вредят людям до сих пор.
Пан Ганнибал перекрестился.
— Нет, я не считаю это объяснение изначально правильным, пан ротмистр! — Тут монашек приложил руки к груди, однако в то самое мгновение колесо телеги попало на кочку, и он чуть было не расквасил нос о грядку телеги. — Оно подлежит проверке, как и все сказанное или написанное человеком! Припоминаю, что на лекциях по демонологии в Максимилиановом университете в Ингольдштадте славный отец Пистоний говорил нам, что в современных представлениях о дьяволе и бесах есть и бесспорное ядро, и периферия, которая может быть подвержена диалектическому осмыслению.
— Короче!
— Короче невозможно, пане ротмистр! Итак, для христианина бесспорно существование дьявола и бесов, подручных его, ибо Господа нашего Иисуса Христа дьявол соблазнял в пустыне, а потом Господь наш изгонял бесов из одержимых ими. Поскольку об этом повествует Евангелие, сомнения тут неуместны.
— И правда, пся крев!
— Вот и я, помнится, так же удивился на лекции. Ведь выходило, что вся эта лесная и прочая тварь и вправду бесы! Однако отец Пистоний тут же переложил руль и спросил у нас, много ли нам известно мертвецов, оживленных в наши дни или в недавно прошедшие времена, или даже знаменитыми основателями таких прославленных монашеских орденов, как францисканский или доминиканский? А ведь Иисус Христос оживил своего умершего друга, Лазаря Четверодневного!
— Я могу поклясться на этом палаше и всем самым дорогим для меня, что ни разу в своей долгой, слава Иисусу, жизни не встречался с ожившим мертвецом, — положив руку на рукоять палаша, притороченного слева у седла, отчеканил пан Ганнибал.
— Конечно! И мать наша католическая церковь считает, что время чудес ограничено, коротко говоря, периодом истории церкви, отраженном в Святом Писании. Quod licet Jovi, non licet bovi, пане ротмистр!
— Что? При чем тут лис и святой Иов? — с заминкой отозвался бывший ротмистр.
— Простите великодушно, пане ротмистр, мою скверную латынь. Древние римляне говорили: «Что дозволяется Юпитеру, не позволено быку». Если Господь наш Иисус Христос и некоторые его апостолы совершали чудеса во славу Божью, то это еще не означает, что такой же божественной силой Господь наделил более поздних святых и отцов церкви. Поэтому в католической церкви так тщательно проверяются гуляющие среди верующих слухи о современных чудесах. Точно так же, отнюдь не отрицая присутствия дьявола и подручных его бесов в современном мире, мать наша католическая церковь.