– Хорошо, что Витя этот дом отстроил, – говорил Павел, медленно идя рядом с Лизой.
Он был высок, широкоплеч и, наверное, сводил женщин с ума своей осанкой и усами.
– Он, когда с женой наконец разошелся, такой измотанный был, нервный, мы его узнать не могли. Только сейчас и начал отходить немного в этом своем парадизе. Заметила, как у него лицо освещается, когда он говорит о каких-нибудь кустах или изразцах?
Лизе стыдно было признаться, что она еще не слышала, как говорит Виктор о своем доме, – или просто не обратила внимания, каким становится при этом его лицо? И надменная Рита, и спокойный Павел говорили с ней так, точно она была с Виктором в каких-то особых отношениях. И ей было неловко оттого, что на самом деле она так мало знает их друга. Как будто они принимают ее за кого-то другого, и ей приходится подстраиваться под их восприятие, чтобы никого не обидеть… Вот и сейчас – почему Виктор говорит с кем угодно, только не с ней?
Лиза помнила, как Виктор сказал ей, что лучше не спрашивать, чем занимается собеседник, поэтому не задавала лишних вопросов Павлу, а тот тоже не говорил о своей профессии.
«На мистического фокусника он, во всяком случае, не похож», – подумала Лиза.
Они вернулись в дом, потом ели горячее – ароматное мясо, которое появилось на столе к их возвращению, – потом снова вышли гулять. Время плыло неуловимо и легко, словно ускользало между пальцев, но его было не жаль в этот бесконечный летний день…
– Так, ребята! – объявил вдруг Виктор. – Как и было условлено, все идут сейчас к себе, переодеваются и собираются здесь, готовые к конному поло.
«Вот, значит, почему он спрашивал о лошадях! – догадалась Лиза. – И джинсы просил захватить».
Все удовольствия, которые окружали Виктора, были удивительно продуманны, но от этого ничуть не становились скучными.
Переодевшись, гости собрались в дальнем углу парка. Там, за густыми деревьями, не замеченное Лизой, находилось ровное поле, похожее на футбольное, и небольшая конюшня.
– Я вообще-то не занимаюсь лошадьми, – объяснил Виктор, подходя к Лизе. – Но здесь неподалеку живет отличный старичок Родион Данилыч, он их и держит специально для таких случаев. Клиентов-то много в округе.
– А ты на лошади умеешь ездить? – спросил Лизу Кричинский. – Мы-то асы. Помню, в восьмом классе все вольтижировкой увлеклись, только и разговоров было, что о лошадях, три раза в неделю всей компанией в конно-спортивную школу ездили. Ну, теперь, конечно, так – развлекаемся время от времени.
– Я не умею, – призналась Лиза. – Просто не пробовала никогда.
Она подошла к одной из лошадей, стоявших на краю поля. Та взглянула на Лизу влажным фиолетовым глазом, вздрогнула блестящим коричневым боком. И Лиза неожиданно почувствовала, что ей нравится эта лошадь! Она прикоснулась к ее шелковистой гриве, похлопала по крупу. Лошадь доверчиво смотрела на нее, словно разрешая быть смелее.
– Давай-давай, не бойся – в седло, и проедь кружочек, – подбодрил Григорий. – Увидишь, тебе понравится.
Павел помог Лизе взобраться в седло, и она не почувствовала никакого страха. Наоборот, ей было легко и удобно, как будто она занималась этим всю жизнь. Она осторожно, боясь сделать больно, пришпорила лошадь, и та пошла по кругу легкой рысью. Лиза чувствовала, как перекатываются крупные лошадиные мускулы, и ее ободряло то, что под ней живое существо, а не бездушная машина. Она сразу поняла, как надо держаться в седле, чтобы не подпрыгивать и не трястись, – и это новое, неведомое прежде движение доставляло ей ни с чем не сравнимое удовольствие.
– Ай да Лиза! – восхитился Григорий. – А говорила – первый раз!
Лиза проехала несколько кругов и, остановив лошадь, соскочила на землю, почти не опираясь на руку Павла.
– Да, Лизонька, вы обладаете врожденными способностями к самым разнообразным делам, который раз я это замечаю, – похвалил ее Виктор, и Лиза зарделась от его слов.
Ей было так хорошо с этими людьми! Даже Рита уже не могла бы испортить ей настроение, даже недавнее смущение исчезло безвозвратно.
В конное поло она, правда, играть не стала. Зачем портить игру асам? Они азартно носились на лошадях по полю, ударяли длинными битами по мячу и были похожи на расшалившихся детей – даже Виктор, даже Рита, не говоря уже о Никите и Грише!
«Как странно, – думала Лиза. – Ведь мы целый день ни о чем особенном не говорили – так, болтали о том о сем, – а мне было так интересно, точно я слушала чей-то необыкновенный рассказ!»
Она чувствовала, как похожи друг на друга взъерошенный мистический Гриша, и спокойный Паша, и Рита, и Виктор… Неужели это только из-за того, что они когда-то вместе учились в школе? У них даже в интонациях было что-то общее!
«Надо будет спросить Виктора», – решила Лиза по привычке.
Игроки наконец спешились – запыхавшиеся, довольные.
– Давненько не брал я в руки биты! – отфыркивался Павел.
– Класс! – сказал швейцарец Томас и показал большой палец.
У Риты раскраснелось лицо, она выглядела проще и веселее. Пот катился по лбу Неретинского, и он вытирал его благоухающим платком. Виктор тоже не казался теперь иронично-закрытым, как обычно. Он улыбался, и Лиза видела, что он глазами спрашивает ее: «Хорошо я играл?»
«Отлично!» – незаметно кивнула она.
Поздним вечером все снова собрались на открытой веранде, где утром Виктор и Лиза пили кофе. Волны цветочных запахов накатывались из темноты парка, трепетали огоньки свечей в старинных шандалах. Ночь словно впитывала покой этого чудесного дня, обещая легкий, приятный сон.
Рита набросила на плечи большую шаль в пунцовых розах, закурила длинную тонкую сигарету и уселась в кресло-качалку посередине веранды. Павел устроился в углу, остальные расселись вокруг стола.
– Отлично подзарядились, – довольно произнес Григорий. – Здесь, Витя, очень энергетическое место, старайся бывать почаще!
Лиза заметила, что Никита Орлов ухмыльнулся, но промолчал.
– Жаль, что мы все вместе редко здесь бываем, – ответил Виктор. – Я сам виноват – вечно дела, некогда и друзей собрать.
– Что ж, такая у тебя жизнь, – философски заметил Гриша. – Так – некогда собрать, а было бы по-другому – негде было бы, пожалуй.
Они ненадолго замолчали, каждый думал о своем.
– Такая стала жизнь… – еще раз повторил Григорий.
– Ты, Гриша, так говоришь, как будто жизнью недоволен, – заметила Рита. – Сейчас начнешь жаловаться, что цены растут слишком быстро!
– Да мне-то, понятно, жаловаться особенно не приходится, – согласился Григорий. – Но цены действительно растут слишком быстро, и, как я догадываюсь, многие на это реагируют иначе, чем я.
– А мне плевать на цены, – решительно сказала Рита, затягиваясь дымом. – Если бы цены были такими же, как раньше, нас с Додиком никогда бы не выпустили в Париж, и вообще…
– Ну, из Парижа ты, положим, вскоре сама сбежала, – заметил, улыбнувшись, Орлов.
– Захотела – и сбежала, – решительно заявила Рита. – Потому что Додик козлом оказался и надоел, ты же знаешь. Зато, между прочим, я нашла себе отличное занятие, с которого можно жить, а не прозябать в ЦДЛ, дожидаясь, пока кто-нибудь угостит кофейком!
Она смотрела на Никиту так воинственно, что он испуганно замахал руками:
– Да бог с тобой, Ритуся, разве я против? Пиши свои бестселлеры на здоровье, очень приветствую это занятие!
– По-моему, из всех нас только Витя неплохо жил бы и при социализме, – сказал Неретинский. – Мне бы, например, никто не позволил открыть собственный салон, Никитка был бы не кутюрье, а художник на швейной фабрике. Не говоря уж о тебе, Гришенька. Тебя бы уж точно в психушке наблюдали с твоими фокусами.
– Почему это я жил бы неплохо? – обиделся Виктор.
– А что? Станислав Сергеевич уже, наверное, был бы в Политбюро. Что он, сына бросил бы на произвол судьбы? Думаешь, ты при социализме не смог бы Олежку учить в Швейцарии?
– Зря ты Витю поддеваешь, Петя! – возмутилась Рита. – Что мы, не вместе бегали в Политехнический слушать Евтушенко? Как будто Витя тогда рассчитывал, как бы разбогатеть на всем, чего мы ждали!
– Никто, конечно, не рассчитывал, – возразил Неретинский. – Но, согласись, время тогда было другое и ожидания другие. А потом идеализма сильно поубавилось. По-моему, – я не говорю о Вите – большинство из тех, кто это затеял, как раз очень неплохо рассчитали…
– А какая вообще-то разница? – вдруг спросил молчавший до сих пор Павел.
Лиза обернулась на его голос. Почему-то ей показалось, что из всех собравшихся именно он может сказать самое важное и верное.
– Какая разница, кто на что рассчитывал? – повторил он. – Все равно каждый получил то, что был способен получить. Это дурак только может завидовать Вите, а умный понимает, какую цену приходится платить за такую жизнь, как у него.
– Да брось ты, Паша, – махнул рукой Виктор. – Ты так говоришь, как будто я не живу, а страдаю. Живу, как хочу, чего уж там!
– Какая разница, кто на что рассчитывал? – повторил он. – Все равно каждый получил то, что был способен получить. Это дурак только может завидовать Вите, а умный понимает, какую цену приходится платить за такую жизнь, как у него.
– Да брось ты, Паша, – махнул рукой Виктор. – Ты так говоришь, как будто я не живу, а страдаю. Живу, как хочу, чего уж там!
– Вот именно, – ответил Павел. – Ты живешь так, как ты хочешь, но очень немногие из тех, кто завидуют твоей жизни, согласились бы на нее, узнай они ее поближе.
Лицо у него совершенно не изменилось, когда он говорил это, оно было все таким же спокойным и доброжелательным. Даже запальчивости, как у Риты, не чувствовалось в его голосе.
– Ну, Витя – понятно, – сказал Неретинский. – Он действительно получил то, что способен был получить, дело не в Станиславе Сергеевиче. Но что же говорить о справедливости, когда мы-то уж прекрасно знаем, что вовсе не все получили то, что заслуживали? Как будто я не вижу, кто приходит ко мне в салон! Или к тебе, Никита. Они что, тоже получили по заслугам? Я как вспомню эти рожи, которые разговаривают хозяйским тоном, хотя сами не способны ровным счетом ни на что и в голове у них вообще нет извилин!.. Нет уж, никакой особенной справедливости я не наблюдаю.
– А я наблюдаю, – сказал, точно отрезал, Павел. – Я как раз и наблюдаю, хотя мне и жалко старушек. Но мне их и раньше было жалко. Помню, Коля Воронов – ты его знаешь, Вить, он теперь продюсер на первом канале – на третьем курсе дворником работал на Рождественском бульваре. Так там такая старушка жила – в заброшенной квартире без единого целого стекла! Зайти страшно, а всем плевать было. Я вот недавно такую видел – милостыню просила на бульваре, – так подумал, что этой, нынешней, все-таки полегче. Той ведь не дали бы милостыню просить, засорять город своим непристойным видом…
– А милостыню подал? – спросил Неретинский.
– Ну, подал, конечно, при чем здесь это? Я говорю, что сейчас все прояснилось – кто есть кто. В смысле – кто способен принимать то, что жизнь ему дает – неважно, хорошее или плохое, – а кто нет.
Лизе не совсем было понятно то, что хотел сказать Павел. Может быть, он был прав. Но она вспоминала измотанных жизнью женщин в Новополоцке, свою учительницу немецкого, бегущую после уроков торговать картошкой на рынке… При чем здесь умение или неумение принимать то, что дает жизнь?
Наверное, и остальные чувствовали неизбежную недоговоренность, неокончательность всего, что каждый из них решил для себя. Даже Рита замолчала, прикурив новую сигарету, даже говорливый Гриша Кричинский.
– Хорошо с вами, ребята, да я устал как проклятый, – первым произнес Никита. – Неделя была безумная, а следующая еще похлеще ожидается. Только здесь и отоспишься. Так что до завтра, и предупреждаю: я не жаворонок!
Вместе с ним поднялись Юрген и Томас. Они весь день почти не принимали участия в разговорах, только бросали иногда короткие реплики, но их присутствие никому не казалось обременительным.
Остальные тоже задвигали стульями.
– Спокойной ночи, Лиза. – Павел склонился к ее руке, щекотнул усами. – Приятных сновидений!
Он на мгновение ласково и как будто ободряюще сжал ее плечо своей огромной рукой и пошел в дом пружинистой, немного вразвалку, походкой.
Лиза медлила, не уходила. Ей почему-то показалось, что Виктор ждет, когда все уйдут, чтобы остаться с ней наедине…
– Спасибо, Вить, прекрасный вечер, – сказала наконец и Рита. – Впрочем, у тебя других и не бывает. Счастливо оставаться, молодые люди! – с усмешкой помахала она рукой.
В первые минуты, оставаясь наедине с Виктором, Лиза всегда ощущала легкую неловкость. Как начать разговор, и что будет потом? Начинал всегда он, и неловкость проходила сама собой.
– Вам хорошо было сегодня, Лиза? – тихо спросил Виктор.
– Да, очень. У вас такие милые друзья, – согласилась она. – А скажите, Виктор, вы все действительно чем-то ужасно похожи, или мне показалось?
– Мы похожи? – удивился Виктор. – А, понял… Ну, о себе говорить не буду, а остальные действительно похожи, это вы правильно заметили.
– И чем же?
– Как вам это объяснить… Понимаете, все мои друзья – такие, как они есть, они это знают, и чувствуют в этом свое достоинство, и не стараются вывернуться наизнанку, чтобы продемонстрировать свою незаурядность.
– Это потому, что они многого добились в жизни, да?
– Не знаю я, Лизонька, что это значит – добиться в жизни. Вот Паша, например – он добился?
– А кем работает Паша? – тут же поинтересовалась Лиза.
– Он был оператором на Мосфильме, и неплохим, наверное. Во всяком случае, ему эта работа нравилась. А потом там завертелось, как всюду, и в конце концов обошлись без него – обычная история. Он теперь снимает детей на видео – в детских садах, в школах. У него ведь внешность очень располагающая, дети его любят, держатся при нем свободно. Не думаю, чтобы это значило – добиться в жизни, но Пашу я люблю. Он никогда не ныл, не бил себя кулаком в грудь, не говорил, что жизнь не удалась, или, наоборот, что все работы хороши. Но и покорности тупой в нем тоже нет, ведь это сразу видно, где покорность, а где достоинство.
Лиза внимательно слушала Виктора. Он умел выразить ясными словами то, что она лишь смутно улавливала.
– А Рита? – вдруг вспомнила она. – Почему я ей так не понравилась?
Улыбка скользнула по лицу Виктора.
– Зря вы на нее обиделись, Лизонька, ей-богу! – Виктор взял Лизину руку в свою. – Ритуля просто ревностная у нас, комсоргом школы даже была. Справедливости жаждет, вот и бесцеремонничает. Ну, и светская это бесцеремонность. Конечно, не слишком приятная. Вы же человек не ее круга, вот она и позволяет себе… А вообще-то, Лиза, чему вы удивляетесь? – Виктор погладил пальцем Лизино запястье. – Учтите, вы никогда не будете нравиться умным и эффектным женщинам. Во-первых, вы вызываете у них ревность – почему на вас обращают внимание, а не на них? А во-вторых, им кажется, что вы непременно должны быть глупой при вашей потрясающей внешности. И они сердятся на вас же за то, что вы не отвечаете их представлениям.
Эту длинную фразу Лиза слушала вполуха. Она чувствовала, как вздрагивает рука Виктора, то сжимая, то поглаживая ее руку, и понимала, что вот она подступает – эта ночь… Он поднялся, отодвигая кресло, и Лиза поднялась вместе с ним. Виктор привлек ее к себе, она почувствовала его губы на своих губах – мягкие, властные. Его поблескивающие глаза оказались вплотную к ее лицу. От него едва уловимо пахло дорогим одеколоном, трубочным душистым табаком. У Лизы голова закружилась то ли от этих запахов, то ли от его короткого поцелуя, и она закрыла глаза. Виктор тут же отстранился от нее, словно не желая длить эти неожиданные мгновения.
– Ох, Лиза, ведь и я устал не меньше, чем Никита! – весело сказал он, точно и не было никакого поцелуя. – Спать пора, дорогая именинница!
На второй этаж Лиза поднялась одна – с легким чувством недоумения. Виктор исчез так быстро, что она даже не успела пожелать ему спокойной ночи.
Она включила торшер-лилию, и вся комната озарилась мягким, обволакивающим светом. Только теперь Лиза почувствовала, что тоже устала. Она даже душ не стала принимать, только умылась, надела длинную кружевную сорочку и тут же нырнула под одеяло, с удовольствием растянувшись на прохладной простыне.
«Сейчас он придет», – подумала Лиза и уснула.
Глава 11
Лиза проснулась с тем же чувством недоуменного ожидания: вот-вот придет Виктор. Она даже не сразу поняла, что уже утро и не ночник освещает ее спальню, а солнце пробивается сквозь матово-белые неплотные шторы.
«Но почему он не пришел? – думала Лиза, потягиваясь под голубым атласным одеялом. – Ведь я уверена была, что он придет, и я боялась этого, и Коля говорил о завтраках… Он никогда не делает того, чего от него ожидаешь. Но почему? Какой странный, загадочный человек, и зачем я ему? Любит он меня, что ли? Тогда откуда эта холодность – всегда вдруг, ни с того ни с сего?»
Лиза больше не спрашивала себя, любит ли Виктора. Она уже знала, что не может ответить на этот вопрос.
Но она была молода, красива, вчера ей исполнилось двадцать лет, и в эту утреннюю минуту ее разбирало простое любопытство: каково-то будет выкупаться в роскошной ванне? Она сбросила ночную сорочку и, не надевая ни халат, ни тапочки, на цыпочках пробежала в ванную. Утром было прохладно в этом блестящем великолепии, и Лиза сразу включила горячую воду. Отверстие закрылось как-то само собой, и ванна начала наполняться. Лиза влезла в нее и, уже лежа в прозрачном тепле, заметила, что вода приобретает какой-то удивительный оттенок – зеленовато-голубой – и светится сама собою. Потом со дна начали подниматься прозрачные пузырьки, и Лиза почувствовала, как тугие струи ударяют ее из глубины ванны. Она никогда не видела ванны с гидромассажем, и это открытие обрадовало ее, как любознательного ребенка. Просто удивительно, как каждая мелочь была продумана здесь для того, чтобы ни одно мгновение жизни не оказалось досадным!