Но сейчас думать о страданиях казалось просто кощунственно. Все с восторгом смотрели на молоденькую невесту – и охотно извинили ей маленькую оплошность, происшедшую, впрочем, не по ее вине. Гостья не переоделась к обеду, потому что фургоны с ее багажом еще не прибыли. А впрочем, она была прелестна и в своем закрытом белом платье из гроденапля, отделанном блондами, в хорошенькой маленькой шляпке из белого крепа с султаном из перьев марабу. Это была новейшая парижская мода, и дамы сумели ее оценить. Кавалеров в больший восторг привела изумительная талия принцессы, ее крошечная изящная ножка, легкость ее походки. Именно тогда Николай и назвал ее в первый раз маленькой птичкой.
Впрочем, вскоре она перещеголяла остальных дам роскошью нарядов. Особенно в день своей свадьбы, которая состоялась 1 июля. Чудилось, бриллианты – бесчисленное множество крупных коронных украшений, под тяжестью которых она была едва жива! – сверкали на ней ярче, чем на других. Может быть, оттого, что она надела их в России впервые в жизни: в Берлине прусский король воспитывал дочерей с редкой простотой. И, само собой, им не позволяли румяниться: это было тоже открытием новой жизни. Румяна оказались Шарлотте весьма к лицу. Словно в память о прошлой, скромной жизни, с которой она теперь прощалась навеки, Шарлотта приколола к поясу белую розу.
А впрочем, почему – Шарлотта? Ее теперь называли иначе – Александра, Александрина, даже Александра Федоровна (Шарлоттой она осталась только для влюбленного мужа). Еще до свадьбы она приобщилась Святых Таин и крестилась в православие. Обряд, в котором она ничего не понимала, почти не затронул ее душу, приближенные, сопровождавшие ее из Пруссии, откровенно рыдали, глядя на свою маленькую королевну, такую испуганную и явно растерянную… Однако эти неприятности, эти волнения, эти тайны не имели особого значения для Шарлотты. Она ведь была из тех милых женщин, которые способны полностью раствориться в заботах и делах своего мужа и для которых ничто в жизни не имеет значения, кроме жизни ее семьи.
Именно это делало ее счастливой. Именно это сделает ее несчастной, о чем она, конечно, не могла подозревать…
Одной из самых больших радостей тех дней были военные парады, которые устраивались в честь невесты. Германия – страна военных, страна особого почитания военных, и Шарлотте эти настроения были близки с самого детства. Словно на родных, смотрела она на проходящие перед ней войска гвардии, особенно на Семеновский, Измайловский и Преображенский полки, знакомые ей еще по пребыванию в Пруссии во время войны с Наполеоном. Она по-детски обрадовалась, увидев кавалергардов, шефом полка которых ей предстояло сделаться в скором времени. Разумеется, она и представить себе не могла, что ее сердечная жизнь, несколько потускневшая в браке, обновится, заиграет новыми красками именно благодаря им.
Но в ту пору она была совершенно очарована настоящим.
Тотчас же после свадьбы Николай Павлович (ему тогда исполнился 21 год) был назначен генерал-инспектором и шефом лейб-гвардии Саперного батальона. Это была весьма ответственная должность, на которой вполне проявились блестящие организаторские способности молодого великого князя.
Вообще в те годы все для него складывалось просто великолепно. Семейная жизнь была прибежищем и отдохновением. Александрина умела радоваться жизни и передавать свою радость окружающим. Ее все приводило в восторг, а если какие-нибудь досадные мелочи вызывали слезы, то они были столь же кратки, преходящи и очаровательны, как мгновенный слепой дождь, вдруг грянувший с солнечного небосвода. Ее любили все, даже придирчивая вдовствующая императрица. Не шутя говорили, что к снохе она более снисходительна, чем к своим дочерям. И уж конечно, чем к молодой императрице Елизавете Алексеевне – фигуре одиозной, чья репутация в глазах двора, мужа, свекрови была давно и непоправимо испорчена.
Между прочим, мнение Марьи Федоровны разделял практически весь двор, даже самые молодые придворные. Как-то раз государева семья посетила концерт знаменитой итальянской певицы Каталани. За появлением высоких гостей в ложе наблюдали воспитанницы Екатерининского Смольного института. И сразу отметили прелестное существо, впорхнувшее в зал тотчас за Марией Федоровной. Это была молодая дама в голубом платье, с приколотыми маленькими букетиками пурпурных роз по бокам. Такие же розы украшали ее маленькую головку. Она не шла, а словно плыла по паркету. За ней почти бежал высокий веселый молодой человек, который держал в руках соболий палантин и твердил:
– Шарлотта, Шарлотта, вы простудитесь!
Молодая дама поцеловала руку государыне Марье Федоровне, которая ее нежно обняла. Институтки зашушукались:
– Какая прелесть! Кто это такая? Мы будем ее обожать!
Классная дама пояснила:
– Это великая княгиня Александра Федоровна и великий князь Николай Павлович.
Тут раздался третий звонок, и вошел император Александр Павлович. Вслед за ним появилась маленькая дама в сером платье, белом чепце, окутанная белым газом, с красными пятнами на лице.
– Ах, какая противная, – зашушукались институтки, – кто это?
– Это императрица Елизавета Алексеевна! – сердито ответила классная дама.
– Она точно старая гувернантка. Сразу видно, что ее никто не любит!
Отнюдь не из корысти Александрина отбивала пальму первенства у своей belle-soeur[34].
Она инстинктивно пыталась избегать всех и всяческих неприятностей, вот и старалась держаться в стороне от Елизаветы и этим заслужила еще более нежное отношение свекрови и ее приближенных, может быть, даже и императора, который с радостью видел, что дочь обожаемой Луизы пусть и не столь же умна, как мать, но, во всяком случае, столь же очаровательна.
Жизнь казалась Шарлотте сплошным беззаботным праздником. Прогулки верхом, балы, поездки и экскурсии в Кронштадт, где император проводил смотр флота… Многочисленное общество, в котором дамы, по ее мнению, более отличались нарядами, чем красотой, а кавалеры были скорее натянуты, чем любезны, было, однако, веселое: присутствие императора Александра, очарование, которое он умел придать всему, что ни предпринимал, наэлектризовывало весь двор. Как-то раз он сам взял ружье, дал по ружью каждому из братьев и приказал исполнять ружейные приемы, что весьма позабавило всех присутствующих.
Казалось, что это веселье, это сияние император будет излучать вечно! Во всяком случае, так это воспринимала Александрина. Никогда ни одно облачко возмущенного тщеславия не затмило сияния этой беззаботности, этого полного довольства своим жребием. Ее муж был лучшим на свете, а его неудержимая страстность враз и пугала, и делала ее счастливой. Словом, жизнь была сущим раем. Особенно когда она почувствовала себя беременной.
Однако новое состояние Александрина переносила нелегко. Последним всплеском прежней беззаботной жизни, которая отныне навеки канет в прошлое, был феерический маскарад, устроенный в Павловске. Мария Федоровна была наряжена волшебницей, Елизавета – летучей мышью, а Александрина – индийским принцем, с чалмой из шали, в длинном, ниспадающем верхнем платье и широких шароварах из восточной ткани. Когда Александрина сняла маску, ей наговорили массу комплиментов. Талия у нее все еще оставалась очень тонкой, хотя Александрина пополнена и особенно похорошела в начале беременности.
В середине октября двор перебрался в Москву. Из-за состояния великой княгини ехали целых двенадцать дней! Ее тошнило от самых неожиданных запахов, все прежде любимые блюда вызывали отвращение. Однако Николай не отходил от жены ни на шаг, тут же был ее старший брат Вильгельм, и Александрина была совершенно счастлива.
Если Петербург она в глубине души находила не слишком красивым городом, то Москва поразила ее своим величием. Именно тогда она впервые почувствовала истинный интерес к России, именно тогда стала гордиться, что теперь принадлежит этой стране. Александрине всерьез захотелось заняться русским языком. В учителя ей был дан замечательный поэт Василий Андреевич Жуковский, но это, как ни странно, оказалось для ученицы большим несчастьем. Он был слишком поэтичен, образован, разговорчив, чтобы оказаться хорошим учителем. Каждый урок превращался в литературный диспут, вернее, в образчик безупречного ораторского искусства. В результате Александрина стала бояться русского языка и всю жизнь не могла набраться духу, чтобы произнести хоть одну фразу.
Ее утешало общение с мужем. Нежность его вполне вознаграждала Шарлотту и за разлуку с братом, который вскоре вернулся в Германию, и за страдания, которые причиняла беременность. Николай был очень рад, что его «маленькая птичка», несмотря на свое нежное сложение и беззаботный нрав, прекрасно понимает свое предназначение жены и матери. Он не уставал читать ей по вечерам «Коринну» и «Малек-Адель», ее любимые романы мадам де Сталь, и утешал в полудетских-полуженских страхах, которые неминуемо испытывает каждая женщина, ожидающая родов.
Словом, это была самая настоящая идиллия, и потом Александрина вспоминала эти дни как самые счастливые и беззаботные в своей жизни.
И вот на Святой неделе, в среду 17 апреля 1818 года, в два часа ночи, Александрина почувствовала, что у нее начинаются схватки. Позвали акушерку, потом свекровь, и в 11 утра родился ребенок…
Николай метался под дверью спальни жены. Услышав крик ребенка, он ворвался в комнату, бросился к Александрине, начал ее целовать и поздравлять.
– А кто у нас родился? – спросил он как бы между прочим.
Жена смотрела на него испуганно: она не знала! Ей еще не успели этого сказать!
Молодые супруги начали хохотать, но в эту минуту к ним подошла императрица-мать Мария Федоровна и величественно сообщила:
– Это сын!
И тут они прониклись важностью минуты: ведь этому маленькому существу, только что появившемуся на свет, очень может быть, предстояло когда-нибудь сделаться императором!
Во время крестин, совершившихся 29 апреля в Чудовом монастыре, ребенку было дано имя Александр. Невыразимое чувство восторга пережила Шарлотта, когда несла его на руках в церковь и думала, что у нее, конечно, самый прекрасный сын на свете: беленький, пухленький, с большими темно-синими глазами.
Повидаться с дочерью приехал в эти дни прусский король, и около двух недель в Москве беспрестанно шли торжества: смотры, парады, приемы, балы, катанья… И вдруг среди всех этих празднеств внезапно заболел Николай. Он возвратился после парада бледный, позеленевший, дрожа от лихорадки и чуть не падая в обморок. Это была корь, которая потом проходила в довольно легкой форме, но первый день был ужасен и напугал Александрину так, что она долго не могла прийти в себя от беспокойства. Она вдруг поняла страшную и простую истину: счастье мимолетно и преходяще, беда может грянуть в любое мгновение, словно гром с ясного неба, – и уничтожить все, чем беззаботная Александрина жила и наслаждалась до сих пор. Именно тогда и появилась у нее склонность к меланхолии, именно тогда начались эти припадки внезапной и необъяснимой грусти, которую она всю жизнь силилась скрывать, пряча это под внезапно пробудившейся любовью к природе. Окружающие думали, что «милая птичка» наслаждается красотой Божьего мира, однако отнюдь не слезы умиления наворачивались в эти мгновения на ее глаза. Теперь же ей казалось, что именно в ту пору она начала предчувствовать и предвидеть тучи, которые рано или поздно заволокут совершенно безоблачный небосклон ее семейной жизни и непоправимо омрачат эту жизнь.
Шло время. Александрина привыкла к окружающему, и придворное общество стало казаться ей довольно однообразным. Она теперь с гораздо большим удовольствием сопровождала Николая на маневры, чем кружилась на балах. Разумеется, она старалась держаться подальше от стрельбы и кавалерийских атак, а просто ждала его в доме, определенном под жилье, и чувствовала себя вполне счастливой. Ей совсем немного было нужно, чтобы быть довольной: если можно не расставаться с мужем, то она вполне обойдется и без празднеств, и без развлечений. Она теперь предпочитала однообразную, даже уединенную жизнь, полюбила простоту и сделалась истинной домоседкой. Объяснялось это не только нежной любовью к Николаю – Александрина вдруг открыла для себя пренеприятную истину: мужчина может любить свою жену, однако при этом если и не волочиться открыто за другими женщинами, то, во всяком случае, оказывать им внимание – в этом нет ничего угрожающего, но и хорошего мало. И она поступила словно малый ребенок, который беспрестанно просится на руки к нянюшке, чтобы привлечь к себе ее внимание.
Эта тактика себя в то время оправдала: Николай слишком любил «маленькую птичку», чтобы причинить ей хоть малое огорчение, тем паче когда она снова была беременна.
Однако жизнь горазда на неприятные сюрпризы, причем преподносит их отнюдь не с той стороны, откуда ждешь. Таким сюрпризом стало известие о том, что император смотрит на младшего брата как на своего наследника. Он желает отстраниться от престола, а Константин Павлович, второй брат в семье, всегда откровенно заявлял о своем нежелании править, более того – об отвращении к государственной власти.
Правда, очень скоро тягостное впечатление от разговора заслонилось рождением у Александрины дочери и обидой на мужа, который воспринял новость без особой радости: он хотел сына. Правда, он довольно скоро раскаялся, очарованный малышкой, а потом Мария, которую в семье звали Мэри, стала его любимицей. А вскоре Александрина обнаружила, что вновь беременна. Увы, третий ребенок родился мертвым, и только искренняя любовь и заботливость мужа помогли ей оправиться.
Зиму 1820/21 года супруги провели в Берлине. Это было время совсем иных удовольствий, чем в России. Пора полнейшей беззаботности! Кажется, самым ответственным и напряженным делом для Александрины было участие в разыгрываемой при дворе поэме Томаса Мура «Лалла Рук». Живые картины были тогда в большой моде, а романтический сюжет о двух влюбленных словно бы оживил слегка подернутые неизбежной патиной обыденности отношения Николая и Александры. Она – принцесса Лалла Рук, он – принц Амнерис, мир сияет и сверкает только ради них.
В эту зиму Александрина немного отдохнула от своих непрерывных беременностей (все-таки за два года она родила троих детей!), однако уже в 1822 году появилась на свет Ольга, и по предписанию врачей Александрине пришлось на некоторое время поберечься. Это означало, что нужно прекратить супружескую жизнь. Александрина никогда не отличалась особенной страстностью натуры, и то, что муж теперь спал отдельно от нее, огорчало ее лишь потому, что она привыкла к его теплу, нежности, мерному дыханию рядом с собой. Она не особенно задумывалась, на кого направлена теперь та его мужская жадность, которая доставляла ей прежде столько радости, но и так утомляла. По счастью, Николай бо́льшую часть времени проводил не при дворе, а в разъездах, поэтому тучи ревности не омрачали семейного небосвода. Александрина была всецело поглощена детьми.
В 1825 году врачи ненадолго смилостивились – и они вновь встретились на супружеском ложе. Александрина вскоре поняла, что беременна. Противу обыкновения, она чувствовала себя великолепно и думала, что здоровье ее совершенно окрепло.
Увы, заблуждение длилось надолго. «Маленькую птичку» подстерегала новая болезнь, от которой ей уже не исцелиться до конца жизни. Эта болезнь звалась – страх.
В ноябре из Петербурга пришла весть о смерти императора Александра. Вскрыли его завещание, в котором он оставлял престол Николаю. Тут же находилось отречение от престола Константина. Казалось бы, все законно, надлежало только выполнить предписанное. Совершенно неизвестно, как сложилась бы жизнь самого Николая Павловича и судьба России, если бы он покорно исполнил волю старшего брата и принял престол. Однако его педантичность, стремление к соблюдению законности во всем, боязнь хоть малой малостью замарать честь братских отношений – словом, его взгляды безупречного рыцаря сыграли с ним на сей раз дурную шутку. Он присягнул Константину и стал ждать, когда брат приедет из Варшавы и отречется от престола публично. Константин ехать не захотел. Возникло краткое междуцарствие, которым и попытались воспользоваться руководители тайных обществ. Они вывели на Сенатскую площадь войска, выдвинули требования введения Конституции и отречения Николая.
Александрина была потрясена, когда увидела мужа с непривычно суровым, отрешенным лицом. Он увел ее в дворцовую церковь и там сказал:
– Неизвестно, что нас ожидает. Обещай мне проявить мужество и, если придется, умереть с честью, ни от чего не отрекаясь. Умереть на престоле.
Александрина не поверила своим ушам, но муж ничего не стал объяснять.
Потом Николай уехал, во дворце все затаилось. Она была в своем будуаре, сидела полуодетая за бюро, вяло водила пером по бумаге. Хотела написать отцу, но не могла найти ни слов, ни мыслей. Томило ощущение неминучей беды.
Отворилась дверь – вошла Марья Федоровна. Она, всегда такая сдержанная и величественная, была совершенно расстроена.
– Дорогая, все идет не так, как должно идти, – проговорила она вздрагивающим голосом. – Дело плохо. Беспорядки. Бунт.
Николай, который в это время был на Сенатской площади, испытывал постоянную тревогу за судьбу семьи. Еще не столь далеко ушли в прошлое кошмарные, кровавые дни Французской революции, и любой монарх, в чьей стране начинался бунт, смертельно тревожился бы за судьбу жены и детей. Теперь от народа можно было ожидать всякого!
Кроме того, Николай был знаком с программами мятежников. Что Южное, что Северное общество сходились в одном: царская семья должна быть уничтожена вся, от мала до велика – от него самого, государя, до того ребенка, которого носила во чреве его жена. Бунтовщики еще не договорились, каким образом будут убиты «тираны». Кто-то предлагал их повесить, а кто-то удушить или напоить ядом.