Однако они бежали туда, где им приказано было собраться после выполнения их черного дела. Вроде бы они все сошлись на северной веранде, я не уверена, но по-моему, так... А затем все произошло так быстро: послышались выстрелы, которые я восприняла как последнее, что мне суждено услыхать перед моей собственной смертью. Три выстрела, три истошных вскрика - и все смолкло. И тут я догадалась: некто прикончил тех троих, что перебили всех людей в доме.
Смерть простерла свои костлявые руки над домом тени мрака, чернота ада залили все помещения.
Гости Гильома де Матарезе сидели потрясенные и напуганные, не в силах встать со своих кресел, словно примерзшие к сиденьям по мановению руки их господина - Гильома де Матарезе. Окаменев под взглядом этого человека, они слушали его последние речи:
- Итак, все свершилось или почти свершилось. Все, кроме вас и еще одного человека, мертвы. Он приведет вас в Бонифацио, и больше вы его никогда не увидите. У вас есть пятнадцать минут на то, чтобы собрать вещи. После этого вы должны встретиться на главной лестнице у выхода. Вы сядете на пароход до Неаполя, а там смешаетесь с шумной толпой. Поторопитесь. Сожалею, но уже некому вынести ваш багаж, и вы сделаете это сами.
- А как же вы, падроне? - спросил его кто-то из четверых.
- На прощание я подарю вам свою жизнь в качестве наглядного урока. Запомните меня! "Я есмь путь!" Грядите ко мне, идите вперед и будьте моими последователями! Вырвите с корнем, уничтожьте тех, кто погряз в коррупции! - Он приходил во все большее возбуждение и почти рычал. Его слова, подобно заклинаниям, разносились по огромному дому. - А теперь войди! - приказал он кому-то.
Маленький мальчик, пастушок с ближних холмов, вошел в комнату. В руках он держал пистолет. Тяжелый пистолет - ребенок был так хрупок, что мог удержать его лишь обеими руками.
Падроне обратил глаза к небесам и воззвал к Богу.
- Делай, как тебе было приказано! - через минуту закричал он мальчику. - Ибо невинный ребенок осветит вам дорогу вперед!
Ребенок выстрелил в голову Гильому де Матарезе... Старая женщина замолчала, глаза ее наполнились слезами.
- Я должна отдохнуть, - сказала она. Талейников, словно приросший к креслу, тихо произнес:
- У нас есть вопросы, мадам. Вы наверняка поймете нас...
- Позже, - коротко бросил Скофилд.
Глава 16
Свет утра пробивался из-за окружавших долину вершин, клочья тумана поплыли над полями. Талейников отыскал чай, с позволения старой женщины разжег плиту и вскипятил воду.
Скофилд, прихлебывая с явным удовольствием, задумчиво смотрел в окно. Настало время возобновить беседу и выяснить еще многое, так как между тем, что рассказала женщина, и имевшимися у обоих мужчин фактами обозначились несоответствия. Оставалось также неясным, почему она рассказала им все это? Ответ на этот вопрос мог прояснить и содержание ее рассказа, и то, насколько ему можно верить.
Брэй отвернулся от окна и взглянул на женщину, сидевшую у печи. Талейников подал чай и ей, она пила, бережно держа чашку. Каждое ее движение и жест были грациозны, словно она, вспомнив, чему ее учили много десятков лет назад, демонстрировала хорошее воспитание. Василий присел на колени подле собаки и гладил ее, пытаясь подружиться с ней. Подняв голову, он увидел, как Скофилд направился к старухе.
- Мы назвали вам свои имена, синьора, - заговорил Брэй по-итальянски. - А как зовут вас?
- София Пасторини. Если захотите проверить, то запись обо мне должна быть в монастырской книге в Бонифацио. Ведь вы для того спрашиваете, чтобы иметь возможность проверить?
- Да, - просто ответил Скофилд. - Если мы решим, что это необходимо, и у нас будет такая возможность.
- Вы обязательно найдете мое имя. Падроне тоже там упомянут, ведь меня поручили ему в качестве подопечной, которая со временем станет невестой для одного из его сыновей.
- В таком случае мы должны поверить вам, - сказал Талейников, поднимаясь с колен. - Ведь вы не будете дурачить нас, отсылая к такому источнику. В те времена подобные записи было не так просто сделать если они не соответствовали истине.
- Я мало что понимаю в таких делах, - проговорила она и вновь улыбнулась печально, - но я мог понять, что вы сомневаетесь. - Она поставила чашку на край плиты. - Уверяю вас, что я рассказала вам правду.
- Тогда у нас к вам есть очень важный вопрос, впрочем, как и все остальные. Почему вы рассказали нам все это?
- Потому что рано или поздно о таком нужно было рассказать, а кроме меня это больше некому сделать. Выжила только я.
- Но оставался еще один человек - тот, кто убил троих убийц, - прервал ее Скофилд. - И пастушок.
- Они не были в гостиной и не слышали того, что слышала я.
- Приходилось ли вам рассказывать эту историю прежде? - задал вопрос Талейников.
- Никогда! - ответила слепая.
- Почему?
- А кому я могла рассказать все это? Посетителей у меня не бывает, кроме тех немногих людей, что живут у подножия холма и приносят мне все необходимое для жизни. Рассказать им - это значит навлечь смерть на их дома, ибо наверняка они расскажут кому-нибудь еще.
- Но история эта известна в какой-то своей части, - не отставал Талейников.
- Совсем не то, о чем я рассказала вам.
- Однако люди внизу почему-то оберегают какую-то тайну. Сначала они пытались отослать меня восвояси, но когда я все-таки не ушел, они попытались меня убить.
- Моя внучка ничего не сказала мне об этом. - Старуха казалась озадаченной.
- Я не думаю, что у нее было для этого время, - заметил Брэй.
Старая женщина, казалось, не слышала этого замечания - невидящие глаза ее по-прежнему были устремлены на русского.
- Что вы говорили людям с холмов?
- Я задавал им вопросы.
- Похоже, вы сделали нечто большее...
Талейников нахмурился, вспоминая.
- Я пытался спровоцировать хозяина гостиницы, сказав ему, что пришлю сюда других ученых с документами, записями, которые будут продолжать изучение вопросов, связанных с Гильомом де Матарезе.
Женщина кивнула.
- Когда вы будете уходить отсюда, идите другой дорогой. И не берите с собой в провожатые мою внучку. Если они найдут вас, то не выпустят живыми.
- Мы это знаем, - сказал Брэй. - Однако мы хотим знать, почему это так.
- Все земли, принадлежавшие Гильому де Матарезе, завещаны людям с холмов. Арендаторы превратились в наследников, а значит, владельцев пастбищ, рек и лесов. Так было записано властями в Бонифацио, и по этому поводу здесь некогда было большое торжество. Но за эти земли заплачена неимоверная цена, и люди до сих пор боятся, что другие придут и, зная цену, отберут угодья и пастбища.
Слепая женщина замолчала, словно взвешивая цену своего предательства.
- Пожалуйста, продолжайте, - попросил Талейников, подавшись вперед. - Пожалуйста, синьора Пасторини!
- Хорошо, - сказала она тихо. - Это должно быть рассказано.
Все закончилось быстро, они боялись, что появятся свидетели, да и смерть, воцарившаяся в доме, подгоняла их. Гости собрали бумаги и ринулись по своим комнатам. Я оставалась на балконе, тело мое изнывало от боли и страха. Не могу сказать, как долго я пробыла там, но вскоре услышала шаги и поняла, что гости направляются к месту сбора. Раздался шум подъехавших экипажей, тихое ржание лошадей. Через некоторое время копыта застучали по каменным плитам, а затем снова все стихло.
Я начала медленно пробираться к балконной двери, но едва могла передвигать ноги. Мне пришлось идти держась за стену. В глазах у меня прыгали сверкающие иглы, голова кружилась. Я привалилась к стене и вдруг услышала крик. Я упала. Крик был ужасен, тем более ужасен, что кричал-то ребенок, леденящим душу голосом отдавая приказы.
Это был пастушок, распоряжавшийся дальнейшими событиями.
Ребенок-убийца!
Как я поднялась, как побежала по лестнице, ведущей наверх, я не знаю. Ведь я хотела бежать вниз, в поля, под покров темноты и на воздух - мне нечем было дышать! В окно я заметила бежавших к дому людей с факелами и инстинктивно бросилась наверх. Я желала только одного: бежать... бежать. Я не соображала, что делаю и где мне укрыться. Но ведомая рукой провидения, я оказалась в той комнате, где были трупы. Они валялись повсюду, с искаженными лицами, рты перекошены в предсмертном крике. Я до сих пор слышу эти крики... Голоса вбежавших в дом вернули меня к действительности. Я поняла, что сейчас меня схватят и убьют. И тут словно та же невидимая рука толкнула меня вперед, и ужасная мысль промелькнула в голове. Я присоединюсь к убитым! Так я и поступила, вымазав себя чужой кровью, чтобы не отличаться от остальных.
К дому тем временем подъехали повозки, на которые стали складывать мертвые тела. Меня швырнули - за руки, за ноги - вместе со всеми. Я все слышала и видела... Повозки двинулись, заскрипели колеса, мы ехали очень быстро, просто с сумасшедшей скоростью, будто те, кто сопровождал трупы, торопились покончить с этим дьявольским делом. Кошмар этой ночи все длился. Лежа среди трупов, я впилась зубами себе в руку, чтобы не закричать. Перед глазами стояла сцена погрузки: людей швыряли безжалостно и поспешно... Да, я забыла сказать. Те, кто пришли грузить трупы, не мародерствовали - ни одна вещь не пропала с виллы. Попытавшихся стащить что-либо зверски убивали тут же, на месте. Это стало известно уже потом, когда обнаружили останки: кости перебиты, плоть разодрана крючьями...
Итак, мы ехали довольно долго, но наконец прибыли. Надо мной, подо мной, рядом были трупы, и я молила Всемогущего Бога послать мне смерть. Но хотя и желала себе смерти, я боялась ее, страшилась боли. Мне казалось, что я ощущаю, как чья-то рука душит меня.
Господь смилостивился надо мной - я потеряла сознание. Возможно, на долгое время...
Когда я очнулась, лунный свет брезжил вдали, обливая холмы, покрытые лесом. Я не узнавала местность и как тогда, так тем более и теперь не могу сказать, где происходило все дальнейшее.
Нас вытаскивали и бросали в общую могилу, - и может. мне померещилось в кошмаре ночи, - но могила эта была круглой. То есть я хочу сказать, она была вырыта в форме круга. Окровавленные тела летели одно за другим в яму, бросили и меня, а сверху еще тела... Тошнота опять подступила к горлу, но я сдержалась. Трупы были изуродованы, руки вывернуты - с нами плохо обращались, а может, кое-кого изуродовали прямо на месте убийства, я не знаю... Я слышала, как ссорились меж собой те, кто привез и хоронил нас. Одни требовали, чтобы привели священника, - ведь Господь не примет наши души без заупокойных молитв. Другие говорили, что это не обязательно, хотя им самим нужен был пастырь, чтобы отпустить их грех, но кто-то сказал: "Господь все видит и простит нас, ибо ведает, почему мы согласились выполнять эту работу".
Заваленная трупами, я с трудом могла дышать.
И все же ноздри мои и рот все забивала земля с каждым броском лопаты, ловить воздух становилось все труднее. Но Господь не пожалел для меня воздуха - маленькая щелочка осталась. Как это могло случиться, я не знаю.
Прошли часы, прежде чем я решилась выбраться. Это стоило мне огромных усилий, поскольку я была в полном изнеможении. Высвободив наконец руки, я принялась рыть землю ногтями.
Наконец в какой-то момент рука моя не ощутила препятствия, ее овевал холодный воздух. Кое-как я высвободила лицо, затем голову, шею, плечи... Я зарыдала, но какая-то часть моего мозга все же работала - я испугалась, что кто-то услышит мои рыдания.
Мне повезло. Все покинули проклятое место. Я выбралась и поползла прочь из этого леса смерти в поля. Я увидела над головой восходящее солнце и возблагодарила Господа. Новый день занимался, и я была жива, но жизнь для меня была кончена. Я не могла вернуться назад, так как не сомневалась, что меня убьют, а пойти в какое-то другое, незнакомое место было также невозможно для одинокой молодой женщины, ибо в этой изолированной от мира стране женщины на виду. Мне не к кому было обратиться за помощью, так как я три года пользовалась покровительством моего падроне и дорога к другим людям была для меня закрыта. Но и умереть я не могла в солнечном свете дня. Свет Божий велел мне выжить.
Я стала думать, что же предпринять, и наконец вспомнила, что в одном имении, недалеко от Нонзы, есть человек, который убирает конюшни. Он служил у друзей Гильома де Матарезе и, когда мы приезжали к ним в гости, обслуживал наших лошадей. Я подумала, не пойти ли к нему, упасть в ноги и попросить, чтобы он спрятал меня, из милосердия. Я понимала, какому огромному риску его подвергаю. К самим друзьям Гильома - его господам - я тоже пойти не могла: у всех были жены и дети, а я была шлюхой с виллы Матарезе, и они это знали. Они лишь терпели меня прежде, когда мой падроне был со мной, они бывали даже обходительны, а порой наслаждались моим обществом. Но это было, когда мой господин был жив. А теперь он мертв, и я умерла вместе с ним.
И все же я решилась идти к тому человеку, что работал на конюшне, потому что знала, что он добр ко мне. Я помнила, как он улыбался мне, а когда все отправлялись охотиться, он помогал мне сесть на лошадь, подправляя седло, и смеялся, говоря, что я рождена не для охоты. И я смеялась вместе с ним. Иногда я чувствовала на себе его особый взгляд. Я привыкла к сладострастным взорам, но его глаза говорили мне о гораздо большем. Он был тонок, умен и все понимал. Он, казалось мне, уважал меня. Не за то, кем я была, а за то, что я не претендовала казаться не тем, что я есть.
Я подождала, когда солнце выскочит из-за гор, чтобы было легче ориентироваться. По солнцу я и определила, что Нонза где-то левее, и в конце концов добралась до тех конюшен, нашла этого человека. Он стал мне мужем, а когда я родила дочь Гильома де Матарезе, он принял ее и относился к ней как к своей дочери. Он любил нас обеих и оберегал... Но я не стану рассказывать об этом, ибо вас эта часть моей жизни уже не касается. Скажу лишь, что мы прожили долгие годы к северу от Весковато, вдали от холмов и этих людей, и никогда не вспоминали об их тайне. Мертвых не вернешь, а убийца и его сын - я имею в виду того, кто стрелял последним, избавляясь от выполнивших волю Гильома де Матарезе людей, и его сына-пастушка - исчезли, испарились с острова.
Я рассказала вам правду, всю правду, синьоры. Если у вас все еще остаются сомнения, то я уже не в силах избавить вас от них. Добавлю только, чтобы вы поняли, какая цена заплачена людьми с холмов за земли Гильома де Матарезе.
Эти бедняки с холмов унаследовали землю за то, что согласились захоронить трупы. Они знали, что делают это и для мертвых, и для собственных детей, для будущих детей. Ради их благополучия они сохранили в тайне распоряжения пастушка и завещание Гильома де Матарезе.
Талейников подошел к плите и налил себе чаю.
- Семьдесят лет прошло, а они все еще убивают из-за этой могилы, - сказал он по-английски Скофилду. Старуха заволновалась:
- Простите, о чем это вы?
Талейников объяснил ей по-итальянски, и она согласно кивнула:
- Секрет, тайна переходит от отца к сыну. С тех пор, как им достались земли, родились уже два новых поколения. Но это не так уж много. Они все еще боятся.
- Да нет таких законов, по которым они подлежат ответственности за это! - вскричал Талейников. - Их могли бы судить за то, что они скрыли факт массового убийства, да и то - через столько-то лет?! И потом, они ведь всего лишь похоронили мертвых. Убийц-то не нашли. Стало быть, привлекать некого. Зачем хранить в тайне то, что они зарыли трупы? За что суд?
- Они хранят не тайну захоронения, - пояснила слепая женщина. - Они держат в тайне то, что зарыли людей без священника, молитв, без Божьего благословения.
- Ну, на это существует совсем другой суд! На сей счет я помолчу, так как ничего в этом не понимаю, - заявил Талейников.
Скофилд с интересом посмотрел на русского и обратился вдруг к старухе:
- Почему вы вернулись сюда?
- Я могла это сделать, то есть была в состоянии. И потом, я была уже стара, когда мы нашли это место.
- Это не ответ, - возразил Скофилд.
- Люди на холмах верят лжи. Они думают, что падроне просто-напросто отправил меня подальше на время чтобы я не видела всего, что там произошло. Кое-кто страшится меня, ненавидя при этом. Ходят слухи, что я послана сюда, чтобы служить им напоминанием, но ослеплена Господом, чтобы не указать место захоронения. Мне ведь уже не найти ту могилу в лесу. И никто не решается убить меня, слепую шлюху с виллы Матарезе. Не смеют они избавиться от напоминания Божьего.
- Но вы же сказали, что они убьют вас без колебаний, если вы расскажете кому-нибудь эту историю. А может даже, если узнают, что вам все известно... Тем не менее вы рассказали ее нам и даже надеетесь, что мы увезем ее с собой и она станет известна за пределами Корсики. Так почему вы пошли на это?
- А разве у вас, в вашей стране, один человек не позвал вас к себе, чтобы рассказать вам о том, что, он считал, должно стать известным вам?
Талейников начал объяснять, но женщина прервала его.
- Вот так и у меня, синьор. Близится конец моей жизни, я ощущаю это с каждым лишним вздохом. Смерть, похоже, приглашает высказаться тех из нас, кто знал хоть что-то о Матарезе. Я, наверное, не смогу точно объяснить, почему я рассказала все это, но мне был знак. Моя внучка ходила вниз, а вернувшись, рассказала, что там появился какой-то человек, собирающий сведения о падроне. Вы и явились этим моим знаком. И я отослала внучку назад, чтобы она привела вас.
- А она знает обо всем этом? Рассказывали вы ей хоть что-нибудь? Ведь она не сумеет молчать, - сказал Брэй.
- Нет! Она никогда ничего не знала. О, дайте мне слово, синьоры, что вы оставите ее и не будете дальше иметь с ней никаких дел! Она известна в холмах, но она не с холмов. И ее найдут, куда бы она ни скрылась. Ее убьют!
- Мы можем дать вам слово, мадам, - проговорил Талейников. - А кроме того, ведь ее здесь нет, в этой комнате, и она не слышит нашей беседы.
- А на что вы надеялись, стремясь рассказать все это моему приятелю, которого вы называете "эрудитом"? - оросил Брэй.
- На то же, на что надеялся его друг, который перед смертью решил поведать ему свою тайну. Мне хотелось, чтобы люди заглянули поглубже, под волны, в самую толщу воды, где таится сила, которая и приводит моря в движение.