На поминках - тетя Маруся хорошо выставила - Воробей вдруг испугался своей нечаянной веры в несуществующего Бога, Татарину потом почти за бесплатно памятник маленький из Лабрадора сделал. Маленький не маленький, а рублей двести тете Марусе сберег.
Или вот еще.
В прошлом августе после Гарикова дня рождения Васька-братан убивал его ночью, пьяного, топориком рубил ржавым. До смерти хотел - три раза.
В больнице - сосед по койке потом рассказывал - врачи даже кровь добавлять не стали - жижу одну, плазма называется, лили: чего литры зря переводить? Ждали, помрет.
Хрен-то! Живой! Хоть и дышит кожа пустая над ухом... И горло еще потом проткнули прямо в койке. Рубленое-то еще путем не залечив, когда припадок случился после краснухи этой...
Так - живой же. О!
А то ишь специалисты: Бога нет... Кому нет...
Воробей опять погладил мамин цветник. На днях Толик-рубила должен появиться, фотографию мамину керамическую принесет. Съездим тогда с Мишкой в Лианозово к маме, цветник фигурный отвезем, кронштейн поставим. Ой, мама, мама... Только вот сейчас, в тридцать, дошли до тебя руки. С пятьдесят девятого так и лежишь. Могилка неприбранная... А все сивуха, сволочь!
Воробей высморкался, взглянул время, вышел из сарая.
- Сынок! - наскочила на него маленькая старушонка, - Ты здешний?
- Чего тебе? - рявкнул на бабку Воробей. - Заикой сделаешь!
- Землицы бы мне чуток... Болела я, давно не была - вся могилка заглохла. Не привезешь? Я б тебе рублик дала на водочку...
- Слушай сюда, - Воробей доверительно склонился к старухе: - Нет земли, ясно.
- А я видела - возят...
- Да не земля это, дрянь. Наскребут где-нибудь и везут! Иди гуляй лучше.
- Нет, милок, ты чего-то мудришь... Не хочешь помочь бабке... покачала она головой в платочке и поплелась с хоздвора.
- Не верит, зараза, - взвился Воробей. - А врешь им - верят! Сволочи!..
- Леш! - негромко сказал подошедший с вилами на плече Мишка. - Может, привезти ей от Шурика пару ведер, у него есть за сараем. Ну, дадим ему трояк. Мы и так сегодня заработали неплохо.
Воробей неожиданно успокоился:
- Хрен с ней! Давай вези. Гляди только, чтоб наши кто не увидел, засмеют.
Мишка привез хорошей земли, оправил холмик, помог воткнуть цветочки разуважил бабку.
- Сынок! Погоди, милый, - денежку-то! - бабка заковырялась, развязывая узелок на платке. - На-ка, - она ткнула ему сухой кулачок.
- У меня руки в земле, бабуль. Сама положи, вот сюда, в карман. - Мишка приподнял локоть.
- Отвез? - спросил его Воробей в сарае.
- Рублец.
- Кидай в казну.
Мишка стряхнул с ладони грязь, полез в карман - трешка.
-- А говорил, рубель? - Воробей замер.
- Да я не смотрел... Сказала, рубль...
- Чего дуру гонишь? - вдруг заорал Воробей. - Что, она в карман тебе лазила?!
- Да. Я ж говорю: руки грязные были...
- Бабке своей расскажи, Елизавете! Воробью мозги пудрить не хрена! Ловчить начал?!
Воробья понесло. Он припомнил бутылку коньяка - презент клиента-грузина, которую Мишка по недомыслию отнес домой, "завязавший" Воробей всегда сам совал "освежающее" ему в сумку. Лицо Воробья побелело, он тяжело дышал. Даже прикрыл глаза и сжал зубы так, что губы превратились в прорезь. Видно было: старается не запсиховать из последних сил. Стал ноготь кусать, рванул так яростно, что на пальце выступила кровь, а сам он дернулся и затряс рукой в воздухе.
- Чего орешь, Алеша? - раздался за дверью веселый голос Стасика.
Воробей ногой отпихнул дверь сарая:
- Притырить решил! Дали трояк, а брешет - руп!
- Кто? Этот? - Стасик смерил Мишку нехорошим улыбающимся взглядом. Говорил, не приваживай "негров".
- Так ведь думаешь, человек, а он - сука! Знает, что и глухой...
- А чего ты, собственно, шумишь, Алеша? - ласково и тихо сказал Стасик. - Дело-то простое: недодал "негр" монету - все! Разберемся...
Мишка почувствовал, как сразу похолодели ноги. Одно разбирательство он уже видел.
Прошлой осенью, когда неизвестный еще Мишке Воробей лежал в больнице с разрубленным черепом, кладбище разбиралось с его напарником Гариком.
Мишка тогда пахал на Гарика.
Раньше за главного был Воробей. При нем обязанности в бригаде были четко распределены. Гарик "проясняет" с клиентами и нарубает доски. Воробей руководит, ведает казной и отмазывает Гарика, если кто из кладбищенских поднимает против него хай. И при них еще один-два "негра" на подхвате: таскать цветники, мешать раствор, крошку мраморную промывать. Короче, ишачить.
Гарик навестил Воробья в больнице: увидел, не выживет, и уверенный взялся за дела. Без Воробья, а держится, как раньше, как при Воробье: с часовней сквозь зубы цедит. А часовня и хоздвор - два разных профсоюза. Клиент ведь сразу на хоздвор сворачивает, до часовни полкладбища пилить; хоздвор всех клиентов и перехватывает. Часовне только и остается - во время захоронений прояснять. А много ль прояснишь, когда родственники не в себе. Вот и получается, что у часовни заработок меньше, чем на хоздворе.
И народ там, в часовне, наоборот, позабористее, чем на хоздворе, меньше двух раз никто и не сидел. А Гарик гребет и гребет, да еще, дурак, хвалится. Да еще пьяная Валька притащилась у Гарика деньги требовать, Воробьеву, мол, долю. А Гарик ей: накрылся твой Воробей и доля его. А сам его кулаками прикрывался все это время: они, мол, и дохлого Ворьбья сто лет бояться будут. И, главное, громко изъяснял, так чтоб слышали.
Не учел, что часовня не так Воробья боялась, как его, Гарика, не любила с его бородой, образованностью и ленивым нездешним разговором.
Накрылась его карьера. Через две недели после Воробья Гарик сам оказался у Склифосовского. И случилось это днем, в открытую, в рабочий день.
Мишка с Финном в тот день сидел в глубине хоздвора на штабеле длинных труб: Петрович менял водопровод по всему кладбищу. За свой счет, кстати, менял, иначе его б поменяли.
Финн, как обычно, был без работы, а Мишка ждал Гарика. Две мраморные доски - Гарик вчера велел - были залиты в кронштейн. Окрепший за три дня сушки цветник Мишка отшарошил прямо здесь, на хоздворе, еще до десяти, до оживления.
Гарик обещал подойти к двенадцати: полтора часа кури да Петровичу на глаза не показывайся: увидит - ткнет на мусор. А чужой мусор ворочать - хуже нет. Оттого и поглядывал Мишка на ворота хоздвора: от Петровича прятался. Тем более Гарик давно в контору не посылал, все жмется: завтра, завтра... Из-за этого "завтра" с Борькой-йогом кипеж не весь базар подняли. Уж на что Борька с Гариком чуть не приятели, Борька тоже с хоздвора и тоже образованный, а вот сцепились. Борька его жидом обозвал: вцепился, говорит, в монету, сам жрешь, а в контору - хрен. Смотри - доиграешься...
Вот и поехал Гарик сегодня японский магнитофон Петровичу для машины доставать. Чтобы одним разом всю вину свою перед ним покрыть. Стереофонический, с колонками. На обратном пути хотел еще к Воробью в больницу заглянуть: может, помер уже.
...В полдвенадцатого со стороны железной дороги, не торопясь, на хоздвор вошел Игорь Мансурович Искандеров, Гарик. Не поворачивая головы, он кивнул Мишке с Финном, открыл сарай. Вышел оттуда переодетый, с чемоданчиком-"дипломатом". В "дипломате" он носил скарпели - инструмент для гравировки по граниту и мрамору. И молоток специальный. Под мышкой нес полированную доску белого мрамора. Нес в угол двора. Там, вместо граверной мастерской, на перевернутой вверх дном пустой бочке из-под бензина от вырубал заказанный клиентами текст. Работа выгодная, цены за знак: на мраморе полтинник, на граните - рубль.
Крест, веточка, окно под фотографию - как 10 знаков. Залить доску в цементный кронштейн - 20 или 30 рублей, в зависимости от размеров доски.
Гарик был дотошный, рубить сам научился, обзавелся классным инструментом. Все заказы в воробьевской бригаде делал сам, на сторону ничего рубить не давал.
Гарик вдруг остановился и, не глядя на Мишку, сказал не повышая голоса:
- Работы нет - у конторы клиентов лови. Устал, домой иди, здесь высиживать нечего.
Мишка мрачно поднялся. Финн злорадно улыбался. Гарик расположился на бочке, надел очки, чтоб крошка в глаза не летела, и начал рубить короткими легкими чередями.
Но с хоздвора Мишка не ушел: в ворота зашло несколько незнакомых нарядных крупных парней. Впереди, в замызганной робе, весело вышагивал Шурик Раевский из часовни.
Шурик сунул Мишке жесткую куцепалую ладонь, кивнул Финну.
-- Гарика не видели?
Мишка мотнул головой: там.
Компания сосредоточенно двинулась в глубь хоздвора в сторону Гарика. Через пролом в заборе на хоздвор просочилось еще несколько незнакомых парней. У этих впереди был Охапыч.
Обе компании сгрудились вокруг работающего Гарика. Отсюда, от Мишки с Финном, видно: стоят спокойно, беседуют, руками водят... Дела решают. Скорей всего, ребята эти нарядные - с проспекта; достали чего - толкать пришли, а Раевский им коммерцию клеит; показал кого побогаче.
На хоздвор зарулил Борька-йог на разбитом грузовом мотороллере. В кузове на куче грязных листьев трясся Морда в бабьей искусственного меха желтой шапке. Мусорные вилы свешивались из кузова. Мотороллер проехал мимо шумящих и остановился метрах в пяти от них, возле свалки.
Чужие ребята вдруг резко задергались, замахали руками. И через несколько секунд стало ясно: Гарику выдают. Выдают серьезно и всем кагалом. Гарик что-то кричал. Типа угроз.
Борька-йог с Мордой, недоразгрузив мотороллер, спешно подались с хоздвора.
Странно, что Гарик пока держался на ногах: парням, наверное, мешала их многочисленность. Но потом они все-таки его сбили. Гарик упал и начал орать просто, без угроз. Становилось страшно даже отсюда...
- Убьют так...
- Могут... Позвать надо... - ответил Мишке Финн, не подымаясь с места.
- А-а-а!!! - тянул Гарик на одной ноте.
Один из нарядных подобрал с земли блестящую широкую железку и, нагнувшись, с длинного замаха стукнул Гарика по голове.
Гарик замолчал.
- Шпателем... - прошептал Мишка.
Нарядные успокоились и тихо стали расходиться, переговариваясь между собой.
Проходя мимо Мишки с Финном, Раевский кивнул и, добродушно улыбаясь, сказал:
-- Привет, пацаны!
Над пустым двором повисла тишина.
Гарик зашевелился, тихо рыча, встал на корточки. И на корячках медленно пополз на них - на Мишку с Финном.
- "Скорую"! - неожиданно громко для своего положения взвизгнул он и ткнулся красной головой в утрамбованную щебенку (хоздвор готовили под асфальт). Из-под его головы по щебенке медленно расползалось черное пятно...
5
...Мишка сидел в сарае на канистре с олифой. Открытая дверь поскрипывала на ветру. На грязном полу валялись скомканные деньги - трешки, пятерки: Воробей в лицо швырнул: "Бабки свои забирай, и чтоб ноги твоей!.."
Мишка, не вставая с канистры, нагнулся и подобрал с пола деньги, до которых дотянулся; встать не мог - дрожали ноги.
Затравленно оглядываясь, Мишка пошел к воротам. Навстречу шел Воробей.
- На, - Мишка протянул ему ключ от сарая.
- Чего "на"? - Воробей поморщился, отпихивая Мишкину руку. - Пошел ты!.. Ну попсиховал малость. Тем более - болезнь... И юбилей у меня завтра. За шашлыком поедешь, понял?
- Понял, - с тем же ударением пробормотал Мишка.
В среду Воробью исполнялось тридцать лет.
Во вторник Воробей со Стасиком сходили в гастроном, к Люське. Стасик Люське, директрисе, памятник для мужа делал из Лабрадора, черного купеческого гранита. Директриса говорила про мужа: от сердца умер. Ясно, от сердца, да только сердце-то, наверное, от сивухи заклинило. Люська оскорбилась. Ну, не обижайся, это я так; сердце так сердце, всяко бывает. Простила директриса Стасику непочтительную версию. Потом, когда Люська познакомилась с ним поближе, вплотную, не раз признавалась вислоносому нахалюге Стасику, до чего осточертел ей бесполезный по супружеству муж-покойник. Раньше ни одну бабу не пропустит, а к сорока стало подходить все, выдохся.
В магазине Стасик оставил Воробья возле кассы, а сам с двумя портфелями пошел, куда "Посторонним вход воспрещен", к Людмиле Филипповне, к Люське.
Через полчаса Стасик вышел. Портфели тянули к земле.
-- Чего взял? - спросил Воробей на улице.
Стасик открыл портфель.
- "Посольская", - прочел Воробей. - Хорошая?
Стасик взглянул на него жалостным взглядом и не ответил. Воробей понял: хорошая.
С утра в среду Мишка поехал за шашлыком в центр и на рынок купить зелени.
Воробей в это время ставил цветники. Дождь не намечался, народу за цветниками собралось много.
Воробей брал квитанцию, отмечал на ней "Цветник установлен", расписывался и лез в сарай, где стояли плотно прижатые друг к другу цветники - бетонные рамы, внутри которых высаживались на могиле цветы.
Не так возить тяжело - он их накладывал для экономии времени сразу по три штуки на тележку, - как таскать тяжело одному среди разношерстных мешающих оград.
На открытых кладбищах, где по целине роют, установка оград вовсе запрещена, а тут все могилы в разнокалиберных оградах; некоторые еще и с пиками - для красоты. Мало кто не посидел на них. Особенно зимой, когда гроб по узкому на головах двое несут, чуть соскользнул - задом на пику. И терпи, упирайся, не товар же кидать.
За свои восемь лет при мертвых освоил Воробей цветники в одиночку ворочать и горбылей - нестандартных цветников, тяжелей обычных килограммов на тридцать, - тоже не пугался. Знал, где кантовать, где тащить волоком, а где и на шее, как хомут, пронести. После больницы, правда, на шею не вешал: попробовал как-то - сознание дернулось, чуть не грохнулся. А на голове гробы таскать, само собой, не пытался. Когда Мишка под рукой - легче, сочувствует, больше сам ворочает; а если один - приходится...
Установка цветников шла резво, заказы попадались все на близких участках - возить недалеко.
Потел Воробей, но скоростей не сбавлял, только клиентов перед собой подгонял: "Передом идите, показывайте!" - и пер перегруженную тележку, по оси увязавшую в непросохших дорожках. "Мамаша, шустрей давай, потом отдышишься, очередь видала"... Клиенты поспешали. Домчавшись до нужной могилы, Воробей привычными ударами лопаты сносил до необходимого размера холм, шлепал сверху цветник, подбивал под него землю, шуровал лопатой внутрь - ровнял землю под цветы. "Готово!" Клиент стыдливо тыкал ему нагретые в кулаке деньги. Воробей, не глядя, совал их в карман: "Спасибо". И гнал дальше. Когда не давали ничего - сам не просил, чуть постояв, увозил свою таратайку без "спасибо".
Не забывал Воробей и о земле невзначай напомнить: "Сюда чернозему неплохо, на глине-то что вырастет. Глина, да еще света от деревьев мало". Клиент обеспокоивался: "Вы думаете, надо?" - "Глядите, дело ваше, мне что..."
Как правило, действовало. "А есть на кладбище земля?.." - "Найти можно, если поискать... Кому есть, кому нет. Мы для себя из Загорска возим, смесь огородная - навоз там... торф. Сюда ведер пять зайдет. Ведро - рубель".
"Огородная смесь" разила наповал.
Уловив согласие, Воробей скидывал с тележки неразвезенные цветники; очередникам бросал: "Ждите" - и катил тележку за смесью. Брал в сарае корыто и, набитое доверху, доставлял заказчику: "Шесть ведер" - и высыпал землю в цветник.
"Смесь", как и "эфиопский" мрамор, придумал Гарик. "Смесь" была везде: на могилах, под деревьями, под ногами. Обычная по составу и цвету земля.
...Наконец Воробей заволок на хоздвор пустую тележку.
- Все! Обед!
Очередь загалдела.
Воробей примкнул тележку цепью к сараю и, стянув робу, пошел под кран мыться.
- Сказано, обед. После часа приходите.
Он вернулся в сарай и закрылся изнутри.
Народ потоптался у двери, потом стихло. Воробей достал из портфеля кефир и выпил из горлышка, наедаться не стал: через два часа праздничная жратва, чего зря харчи изводить. Закурил. Голова от возни с цветниками чуть гудела.
- Кого? - прорычал Воробей, скидывая крючок. - Ах, ты... Я думал, эти опять... Купил?
- Протекло все... - Мишка поставил тяжелую сумку на пол. - Шашлыка нигде нет, всю Москву изъездил. Баранины взял... Замаринуем, лучше покупного будет. Лук у нас есть, соль-перец есть.
- Сам сделаю, поди умойся, взопрел вон. Стасик знаешь чего у Люськи вчера взял? - Воробей вытащил из-под верстака "Посольскую".
- Ого! Лихо! Обалдеют мужики.
- Вот так. Пойду часок прошвырнусь, а, Миш? Тридцать лет - какого хрена!
Возле церкви звонарь дядя Леня размешивал палкой в ведре белила. Бурая олифа тяжелой струей тонула в краске.
Воробей подошел к нему, поздоровался.
- Сейчас красить придут, а белила встали, - ворчал дядя Леня. - Олиф кончился. У тебя нет?
- Пусти на колокольню, дам.
- Опять за рыбу деньги!.. Сколько раз говорено: забудь про колокольню... Без тебя олиф найду, ступай... - Старик махнул рукой.
- Ты погодь, дядя Лень. Смотри! - Воробей протянул звонарю раскрытый паспорт. - У меня сегодня тридцать лет. А олифы все равно, кроме меня, на кладбище нет.
Звонарь положил палку на ведро, взял паспорт:
- Точно, тридцать. На колокольню-то тебе зачем?
- Посмотреть. Глянуть разок сверху, а то внизу всю дорогу. С покойниками.
- А за колокол заденешь? Или гробанешься сверху? тогда?
- Да не пью я год уже! Дядя Лень!
- Пить-то не пьешь... А башка колотая... Вдруг чего сверху примерещится.
- Дя-а-а-а-дя Лень...
- Колокол не заденешь?
- Ну ты чего, дядь Лень!
- Ладно. Олиф с тебя. Пять литров.
...Вкручиваясь в колокольню, Воробей добрался до звонницы. Колокола висели у самых глаз, их было три: самый маленький в полметра. Черные болванки языков была зачалены за кольцо огромного рыма, заделанного в каменную кладку барабана.
Воробей облокотился о чугунное витиеватое ограждение в одном из проемов звонницы.
Внизу был город, кладбища не было.
По ту сторону проспекта опрокинутыми лестницами тянулись на запад железнодорожные пути, пролезая кое-где под одинокими, не собранными в составы вагонами. "Бесхозы", - определил Воробей.