– А ведь я знал одного Желтовского, наверное, и матушку вашу тоже знавал, – произнес Гнедин, обращаясь к Сереже. – В молодости я служил в Варшаве.
Сережа встрепенулся. Наконец-то он нашел хотя бы еще одного человека, знакомого с его отцом! Он на мгновение отрешился от мрачных дум и с вдохновением воскликнул:
– Это просто замечательно! Должно быть, и на вас он тоже произвел сильное впечатление! Ведь он был таким образованным, передовым, начитанным человеком! Матушка без конца рассказывает мне о нем! Какое несчастье, что он так рано покинул этот мир! Я уверен, что, проживи он еще хотя бы несколько лет, несомненно, он совершил бы нечто величественное для блага Отечества!
Гнедин выслушал слова юноши с каким-то странным недоумением во взоре и почему-то не пустился в дальнейшие воспоминания. Сережа замолк на полуслове и вновь замкнулся в себе. Полина Карповна внимательно следила за всеми разговорами за столом и отметила про себя эту непонятную недоговоренность.
Уже после чая она подошла к гостю и тихим голосом спросила: отчего он не пожелал рассказать юноше о его столь славном отце?
– Дорогая Полина Карповна! Иногда совсем необязательно человеку что-либо знать в точности. Я не стал ему рассказывать о прошлом его семьи потому, что его мать, судя по его же словам, внушила молодому человеку некую мифическую… гм… картину, придуманный ею светлый образ покойного супруга, его отца. На самом же деле это был зауряднейший человек, пьяница, ничтожная, убогая личность! Этому милому мальчику просто повезло, что его папаша так рано преставился, перешел в мир иной, в противном случае вся его молодая жизнь сложилась бы совершенно иным образом. А что мать его кормит, как соловья баснями, этими сказками, я полагаю, это все – от уязвленной гордости. Ведь я и ее помню. Замечательная женщина! Тогда все, кто их знал, недоумевали – как это ее угораздило так неудачно выйти замуж! Так пусть же молодой человек и дальше пребывает в счастливом неведении! Это все ему же на пользу!
Гнедин закурил, а Полина Карповна поспешила притушить огонь торжествующего злорадства, невольно вспыхнувший в ее глазах. Они стояли спиной к гостиной и не видели, что позади них, буквально в двух шагах, замер Сережа, намеревавшийся покинуть дом Боровицких, ускользнув незаметно из столовой.
Глава 13
Слегка придя в себя от встречи с говорящей птицей, Сердюков позавтракал (без аппетита) и двинулся в старую часть Евпатории, где проживала подозреваемая в причастности к убийству господина Боровицкого медицинская сестра Лия Гирей. Он нанял извозчика и долго растолковывал ему, куда следует ехать. Извозчик покивал головой и через какое-то время высадил седока на узкой кривой улочке. По обеим ее сторонам тянулись одноэтажные домики, выкрашенные светлой краской, с небольшими оконцами, некоторые из них чуть ли не упирались подоконниками в землю, и можно было бы прямо с улицы шагнуть в комнатенку, скрытую занавеской. Эти незатейливые домишки, стоявшие очень плотно друг к другу, удивительно похожие один на другой, тянулись и вдоль соседней улицы, стояли они и на поперечной, отчего каждая из этих улиц становилась подобием соседней. Улицы извивались змеями, создавая недоступный для восприятия чужака лабиринт. Покружив по ним изрядное время и не найдя нужного ему дома, следователь притомился и присел прямо на порожек одного из домов. Именно теперь он вспомнил, как по приезде в лечебницу управляющий предупреждал его, что, ежели столичный гость намерен гулять в старой части города, то это надобно делать только с провожатым. Иначе непременно заблудишься! Жители древнего города выстроили его с такой хитростью, что ворвавшийся в город враг заплутал бы в лабиринте улиц. И, только взобравшись на минарет местной мечети, можно было разглядеть весь хитроумный замысел строителей. Солнце уже стояло в зените, жара становилась нестерпимой. За спиной полицейского раздался шорох. Он подскочил. Из дверей дома показалась пожилая женщина в белом платке и цветном переднике. Вероятно, она уже давно заприметила незнакомца на пороге своего дома и, не дождавшись его ухода, вышла узнать, что же ему, в конце концов, надо? Сердюков объяснил, что он ищет дом, где проживает девица Гирей, горбунья из лечебницы. Женщина посмотрела на него с недоверием и неприязнью.
– Вы знаете, где она проживает, вы знаете эту женщину?
– Как же мне ее не знать, – усмехнулась собеседница, комкая руками передник, – ведь это моя родная племянница, и вы стоите на пороге нашего дома!
Собеседница продолжала сверлить незнакомца настороженным взором. Она не поверила, что он случайно присел именно на их пороге, не зная, кто тут проживает.
– Вчерась, после того как дворник приходил, я знала, что еще кого-нибудь черти принесут! – продолжала ворчать женщина. – Только не виновата она ни в чем! Что с того, что у нее горб!
– Послушайте! Может, вы пригласите меня в дом? Или вся улица будет слушать наши разговоры? – Сердюков заметил, как вздрогнули занавески на окошке соседнего домика.
Женщина сердито повернулась и вошла обратно в дом, полицейский двинулся следом. Обстановка в доме оказалась опрятной, хоть и не очень богатой. Небольшие комнатки были уставлены низкой мебелью, диванами с длинными подушками. Столик, на стенах – полки, покрытые белыми салфетками с шитьем. На полках – медная посуда, миски, тазы, чайник, высокая кофемолка с ручкой, кофейник с тонким носиком, чашки, ступка. На полу лежали цветастые половики. В одном углу пристроился сундук для одежды, с затейливым замком, в другом стоял невысокий шкафчик черного дерева, с замысловатой резьбой. А на нем – керосиновая лампа со стеклянным абажуром на гнутых ножках. На столике следователь узрел трубку с длинным мундштуком и приметил крошки табака. К запаху табака добавлялся запах свежевымытого крашеного пола. Странная смесь русского и татарского бытия.
– Прошу вас, не сердитесь. Я действительно случайно присел на пороге вашего дома, я уже окончательно заблудился и отчаялся выбраться из вашего лабиринта.
Хозяйка дома усмехнулась, но продолжала смотреть на него весьма сурово. Мол, так тебе и надо! Нечего чужакам тут делать!
– Я служу в Петербурге, в полиции. И теперь по долгу службы провожу здесь расследование непонятной смерти пациента, случившейся в грязелечебнице. Ваша племянница находилась в грязевой в тот момент, когда все и произошло.
– По правде сказать, я не знаю, о чем вы говорите. Она была дома, потом пошла в кенаса. Это так наша церковь караимская называется. Да и что ей делать-то было в лечебнице, ведь она уже не служит там больше?
Женщина пожала плечами.
– Вот это и вызвало мое недоумение. Скажите, Лия бывала в Петербурге?
– Да что вы?! Никогда! Да и что ей там делать? Мы только к родне в Бахчисарай иногда выезжали. Она всю жизнь тут, со мной, в Евпатории живет.
– С вами? А родители ее где?
– Родители! – собеседница в сердцах махнула рукой. – Мать Лии, моя сестра, собралась замуж за Марка, отца Лии. Да только тот нехорошо поступил! У нас так, среди караимов, никто не делает. Он, прежде чем жениться, вздумал поехать в Петербург, место поискать. А ведь и договор об их обручении уже был составлен! Марка поманила тамошняя жизнь. Может, она для него и впрямь была лучше, он вроде как неглупый человек был, да и место нашел хорошее. Но только, чтобы его получить и дальше в чиновники идти, выходило так, что выгоднее ему было веру нашу переменить на православную. Вот он и переменил. А сестра моя осталась ни с чем! Не могла она пойти против воли семьи и предков своих. Но только грех-то уже совершился, и Лия на свет появилась… Отец ее беспутный, как узнал, что дите родилось, да еще и горбатое, решил, что Бог его наказал за отступничество, и больше сюда не приезжал, забыл дорогу к нам. Там, в Петербурге, говорят, у него другая семья завелась, и вроде тоже как будто дочка родилась. Только Бог его и впрямь наказал, и та его жена умерла. Да и моя сестра не перенесла позора и несчастья. Тоже умерла. Не могла она вынести, что ребенок у нее уродом родился, все себя винила. Вот я и вырастила Лию. Долго мне пришлось Караимское Духовное правление просить, чтобы сироту незаконнорожденную позволили признать. Своей-то семьи у меня нет, она мне как дочь. Живем с ней вдвоем. Лия – неглупая девушка, она даже в женской гимназии училась, и хорошо училась! Учителя ее хвалили. Ею и доктор был доволен, никогда никаких нареканий у нее не было. А что до горба, она сначала, когда малышкой еще была, не понимала своего уродства. Потом-то плакала – все, мол, ее дразнят и смеются. А позже… не то чтобы привыкла, а вроде как смирилась, ушла в себя. К тому же и еще одна напасть с ней приключалась. Однажды, когда Лия еще в люльке лежала и сестра моя еще была жива, с ней вдруг как припадок сделался! Замерла, не дышит, мы решили, что умерла она, несчастная. Уже собрались хоронить ее, как вдруг на второй день маленькая встрепенулась – и ну орать! И позже с ней такое случалось. Лет десять тому назад она несколько дней так пролежала, я уже думала, что на этот раз не вернется…
– Не вернется? – переспросил Сердюков.
– Душа не вернется – не выносит ее душа безобразного Лииного тела, вот и пытается покинуть его раньше времени, – заявила его собеседница с уверенным видом. – Она ведь и доктору в лечебнице об этом рассказала, думала, может, лекарство какое от припадков таких есть. А он сказал, что, мол, непонятное что-то происходит в голове твоей, медицине это недоступно. Так что она, горемычная, все мается в жизни!
Женщина поправила платок, решительно раскурила оставленную трубку и замолчала. По комнате поплыл сладковатый дымок. Сердюков расстегнул воротник сорочки, ему стало невыносимо жарко.
– Отчего ваш табак так странно и приятно пахнет?
– Так его на меду настаивают. У нас многие караимские женщины курят, особенно пожилые. Может, вам попить принести? – встрепенулась хозяйка и, не дожидаясь ответа, убежала в кухню. Полицейский огляделся. Странное чувство постепенно овладевало им. Ему было нестерпимо жаль горбунью…
Константин Митрофанович поднялся и прошелся по комнате. Его привлекли несколько книг, аккуратно сложенные на полочке. Странные названия, непонятные. Он полистал их и поставил на место.
– Это книги Лии. – Хозяйка вернулась с кувшином в руках. – Уже года два или три она их читает, да только я не понимаю в этом ничего, да и газзан – это наш священник караимский – чтение это не одобряет. Вот я и переживаю.
– Почему не одобряет?
– Не могу вам объяснить, я мало что в этом смыслю, хоть и грамотная. Читать-то я читаю, а ничего не понимаю. Только я слышала, что он ругал ее, говорил, что нельзя истинную веру караимскую мешать с этим… не помню… зычес… как же он сказал-то…
– Язычеством? – подсказал следователь.
– Да вроде того, – смешалась женщина. – Да вы сами поговорите с газзаном, он лучше вам объяснит. А как пройти к кенаса, я вам растолкую. Да вы не бойтесь, не заплутаете! – пообещала хозяйка, увидев выражение сомнения на лице собеседника.
Полицейский собрался уходить.
– Батюшка, ваше высокоблагородие! – вдруг воскликнула женщина. – Вы мне скажите: неужто вы ее, бедную, в тюрьму посадили?! Она ведь не виновата, она ни в чем не виновата! Разве ей своего уродства мало, чтобы еще и это перенести! Пожалейте ее! Не виновата она!
И женщина заплакала, да так громко, навзрыд, что Сердюков, не выносивший женских слез, почти бегом выскочил из дома, свернул за один угол, за другой, при этом боясь, что он вновь заплутает в коварном лабиринте улочек старинного крымского городка.
Однако на сей раз он, к своему удивлению, беспрепятственно нашел кенаса. Небольшое светлое здание, украшенное белыми колоннами и решетчатыми воротами, рядом с которыми полицейский встретил высокого человека в темной опрятной одежде. Что-то в его взгляде, посадке головы говорило о том, что именно он и есть духовный наставник караимской общины. Газзан был в черном длиннополом одеянии. Широкий пояс с кистями, белый шарф с шитьем и маленькая черная шапочка без полей. Сердюков представился и наскоро обрисовал ему цель своего визита, опасаясь, что священнослужитель не пустит его на порог и вообще не захочет с ним говорить. Но газзан выслушал следователя и любезно предложил ему пройти следом за ним. Правда, они вошли не в само помещение кенаса, а оказались во внутреннем дворе, затененном лозами винограда, словно крышей.
Следователь с любопытством поднял голову. Прямо над его длинным носом свисала сочная, но еще не фиолетовая гроздь. Отдельные ягоды уже потемнели, прочие оставались зелеными. Он невольно сглотнул слюну. Газзан чуть улыбнулся.
– Этой лозе больше ста лет! Но виноград еще не созрел. Пробудете у нас еще немного, и он поспеет, наберет солнца и сладости, тогда и попробуете его. Это изумительный виноград, его не только человек, но и прочая божья тварь любит. Даже кошки его едят.
И, словно в подтверждение слов газзана, осторожно ступая по одеревеневшей лозе, поверх ее стебля прошел худой полосатый кот, выискивая, чем бы ему полакомиться.
– Однако, как я полагаю, вас не виноград сюда привел?
Сердюков отвел взор от соблазнительной лозы и огляделся. Чистенький аккуратный двор, вымощенный белыми мраморными плитами. В углу – небольшой куст граната, покрытый алыми цветами, по форме напоминавшими вытянутые для поцелуя женские губы. Напротив – солнечные часы. Конечно, это же не Петербург, где неделями хмурые тучи буквально на носу висят! Собеседники присели на белую мраморную скамью, стоявшую в тени гигантской лозы, которая спасала их от полуденного крымского зноя.
– Вас интересует девица Лия Гирей, – газзан аккуратно расправил свое одеяние на коленях. – Она не очень примерная прихожанка, но это не имеет никакого отношения к убийству.
– Что вы имеете в виду?
– Вы ее видели, вы знаете об ее уродстве. Молодая женщина, с красивым лицом, неглупая, с сильным характером – и такое наказание! Немудрено, что она пытается найти в жизни нечто, что утешило бы ее, дало бы ей опору в жизни. Вот она и погрузилась в старые книги. Позвольте, я немного посвящу вас в истоки нашей веры. Мы, караимы, – древний народ! Наши предки пришли сюда, в эти места, из азиатских степей, они – дальняя родня хазар. Наши верования, так же, как и верования древних славян, имели много языческих мотивов. Постепенно шаманство, вера в злых духов и в переселение душ, поклонение дубам, огню – все это почти ушло. Но не совсем: все это еще теплится, живет… Хотя мы стремимся к тому, чтобы древняя дикость исчезла бесследно. И нам это почти удалось. Недаром государи российские даровали караимам почти такие же права, как и своим православным подданным. Поглядите, вон там, на стене, на ее плитах, перечислены все благодеяния, все привилегии, которыми осыпали русские государи своих караимских подданных. Мы тоже верим в единого Бога, но немного по-другому. Мы не православные, но очень близки к вам по вере. Мы не мусульмане, но многое переняли у татарского народа, с которым живем тут бок о бок. Нас иногда причисляют к иудеям, но это по незнанию, ведь мы не признаем ни пророков, ни Талмуда. Даже наше родовое гнездо, древнюю крепость караимскую, иногда называют Чуфут-Кале – Иудейская крепость. Что совершенно неверно, а правильно называть ее Джуфт-Кале, что в переводе означает «сорок укреплений» или «сорок мужчин». Наша вера – это заповеди Ветхого завета. Все, что нас окружает, все говорит нам о вере, о Боге. Взгляните на этот чудный цветок граната! Что напоминают вам эти симметричные шесть лепестков? Звезду Давида, не правда ли? А сам плод, вы знаете, сколько в нем зерен?
Сердюков недоуменно пожал плечами. Ему никогда в жизни не приходило в голову желание пересчитывать косточки съеденного граната.
– Шестьсот тринадцать – ровно столько же сколько существует заповедей Моисея. Впрочем, я не думаю, что для вашего дела вам это интересно.
– Для расследования важно все, любая деталь. Скажите, а в этих языческих обрядах… нет ли там элементов черного колдовства, жертвоприношений, ритуальных убийств и чего-нибудь подобного?
– Понимаю и должен вас разочаровать, господин следователь. Тут вы не найдете никоей зацепки. Мы, караимы, народ человеколюбивый и мирный. Землепашество, торговля… Вот вы какие папиросы изволите курить, не фабрики ли «Дукат», как я случайно приметил?
Сердюков вытащил портсигар:
– Да, вы весьма наблюдательны. «Ню», а также «Визитные», неплохие папиросы. Но ведь вам, верно, в вашем сане не положено курить?
– Разумеется, не положено. Я к тому это заметил, что фабрика сия, к примеру, принадлежит караимскому торговому дому! И Государь нас привечает: лично навещали… Караимы – законопослушный, спокойный народ. И даже в самых древних наших языческих верованиях вы не найдете ничего зверского или опасного.
Сердюкову ничего не оставалось сделать, как поблагодарить газзана и отправиться восвояси.
Уже на пороге курортной гостиницы он столкнулся с Зиной Боровицкой. У девушки был взбудораженный вид, шляпка ее съехала набок, из-под нее выбивались темные волосы.
– Господин следователь! Вас-то я и ищу уже целый день!
– Что еще случилось? – насторожился Сердюков.
– Я знаю, кто эта женщина! Я знаю, почему она убила моего брата! – выпалила Боровицкая прямо у входа в гостиницу. – Я догадалась! Это наша бывшая гувернантка! Розалия Киреева!
Глава 14
Сережа брел через парк Круунунпуйсто обратно на свою дачу, еле волоча ноги. Окрестных красот пейзажа он не замечал. Что он скажет Розалии? И как он теперь будет слушать рассказы матери о необыкновенном человеке, ее муже и его отце, которого на самом деле она просто выдумала для собственного утешения? Воистину лучше слепое неведение! Зачем ему такая правда, которая разом разрушила весь его внутренний мир? Ведь образ отца был для него путеводной звездой, недосягаемым идеалом, к которому он собирался стремиться всю свою жизнь! И вот теперь оказывается, что не существовало никакого героя и поэта, а был всего-навсего ничтожный жалкий человечишка! Подобные людишки населяют белый свет, повсюду их пруд пруди. А маменька-то какова?! Как она могла так долго и вдохновенно лгать ему, сочиняя каждый раз все новые подробности и детали необычной, яркой биографии его покойного папаши?