Круглые, с подслеповатым оком, вокзальные часы над моей головой глухо бумкнули и захрипели, как висельник. Я почувствовала себя заблудившейся малышкой в прологе триллера или жуткой сказки братьев Гримм.
– «В какой, скажи, о Гвидо, мы стране?» – весьма кстати вспомнил мой внутренний голос.
– Да ладно! – нарочито бодро сказала я, не позволяя себе испугаться. – Ничего страшного, тихая и мирная сельская ме…
Я не договорила.
– Бах! Пиу-пиу-пиу! – загремел и запищал фейерверк, и сельская местность сразу же перестала быть тихой и мирной.
Огни салюта расплывались на влажном небе разноцветными кляксами. К грохоту и треску добавились бравурные звуки марша, исполняемого духовым оркестром.
Из туманной дымки в конце перрона, жонглируя тросточками с плюмажем, красиво выступили длинноволосые девицы в коротких складчатых юбках и гусарских ментиках. На головах у них были кивера, на ногах – белые лосины и сапожки со шпорами.
Я посторонилась, и эффектные мажоретки браво прошагали мимо меня туда, где громыхал и пищал фейерверк. За девушками колонной по три прошли музыканты духового оркестра. Последним топал некомплектный лилипут с сияющим тромбоном. Я увязалась за ним замыкающей и так, в арьергарде пышной праздничной процессии, торжественно вошла в Бад-Вильдбад.
Что из себя представляет этот городок, с первого взгляда было не понять: присущие ему индивидуальные черты скрывало праздничное убранство, обильное и безвкусное, как клоунский грим. Повсюду висели бумажные фонарики, гирлянды, воздушные шары, плакаты и флаги всех мыслимых и немыслимых государств обитаемой вселенной. Вдобавок, видимость сильно ухудшали обильные осадки из конфетти и серпантина. Разноцветным бумажным мусором фонтанировали театральные персонажи и самые обычные граждане, двумя тесными рядами выстроившиеся вдоль мостовой.
Я ошеломленно взглянула на двухметрового Амурчика с красными, как восходящее солнце, яблоками нарисованного румянца на плохо выбритых щеках, и он ответил мне аналогичным взглядом. В своем скромном дорожном костюме в середине праздничного шествия я должна была смотреться очень странно.
– А ты не тушуйся, отбери у карлика тромбон! – посоветовал внутренний голос.
В нем отчетливо слышались нотки истерического веселья.
Я представила, как оживит славный праздник наша с лилипутом неравная битва за музыкальный инструмент, и предпочла тихо удалиться со сцены.
Бочком-бочком на ходу подвинулась к левому ряду зрителей и змейкой ввинтилась в толпу между шестипудовой Мальвиной в пышном парике из искусственных синих волос и пареньком в черном с серебряными кляксами костюме не то Волшебника, не то Звездочета.
На параллельной улице было тихо и пусто. Похоже, все жители и гости городка столпились на главном проспекте. Я пошла вдоль ряда невысоких, в два-три этажа домов, высматривая вывески отелей.
Они попадались часто, по три-четыре на квартал, но свободных мест нигде не было!
Я вовсе не привередничала, на повышенную комфортность временного жилья не претендовала, согласна была и на «три звезды», и на две, но все отели были забиты под завязочку. Беда в том, что период с конца октября до начала апреля на заштатном курорте традиционно считался низким сезоном, и добрая половина гостиниц на это время закрывалась. А театральный фестиваль, который вызвал неожиданный наплыв гостей, проводился в Бад-Вильдбаде впервые, и местные хотельеры – народ консервативный – еще не учли его в своем рабочем расписании.
Я уже начала всерьез волноваться, что останусь ночевать под открытым небом, когда мои криволинейные пробежки с одной стороны улицы на другую привлекли внимание румяного старика в старомодном – времен торжества хиппи – джинсовом костюме с отделкой из замшевой бахромы.
Это был явно не театральный наряд, потому как на потертых и потерявших изначальную форму джинсовых «дудочках» там и сям виднелись цветные пятна. В руке у престарелого хиппи была плоская кисть, в воздухе витал резкий запах краски. Старец вдохновенно красил трубы, скругленным углом выпирающие из стены дома и уходящие в землю. Они были похожи на две ноги, согнутые в коленках, и дед изобретательно раскрашивал их, как чулки – поперечными черными, красными и белыми полосами.
Отреагировав не столько на оригинальное художество, сколько на сопровождающую его создание вонь, я, пробегая мимо деда, громко чихнула, и он счел это достаточным поводом, чтобы затеять разговор. Обращенной ко мне фразы на немецком я не поняла, но вопросительная интонация и соответствующее выражение на лице хиппующего маляра позволили мне предположить, что его интересует причина моих одиноких метаний по пустой улице.
– Я ищу отель! – остановившись, ответила я по-английски.
Увы, этого языка не знал мой собеседник.
– Отель! – повторила я и углом сложила над головой ладони, изображая крышу.
– Отель! – стрый хиппи потыкал кистью в направлении ближайшей из тех гостиниц, где я уже получила отказ.
– Мест нет! Прием закрыт! – пожаловалась я и сопроводила сказанное выразительным сурдопереводом – сложила руки крестом.
– А-а-а! – он улыбнулся.
Я подавила недостойный порыв сказать на это: «Бэ-э-э-э!» – и скорчить рожу противному деду, который радуется чужому несчастью. Но дед оказался вовсе не противным. Покивав головой, он аккуратно притопил кисть в банке с краской, поманил меня узловатым пальцем и пошел в гору, часто оглядываясь и ободряющими возгласами поощряя следовать за ним.
Кривая улочка по дуге привела нас к крыльцу очень старого дома. В нижней части он был серый, каменный, в средней – белый, в косых крестах темно-коричневых деревянных балок, а еще выше – белый и чешуйчатый. Присмотревшись к мансардному этажу, я поняла, что его стены аккуратнейшим образом обиты закругленными деревянными пластинками вроде дранки, а поверх нее побелены. Над низким арочным проемом подвальной двери в камне были выбиты цифры: 1346. Смекнув, что это год постройки цокольного этажа, я тихо присвистнула и испытала горячее желание почтительно снять шляпу. Обязательно сняла бы, если бы она у меня имелась.
Дом был просто сказочный. В окнах первого этажа призрачно белели складчатые кружевные занавесочки и цветными фонариками горели пышные шапки герани. В простенке между окнами, трудно различимая без увеличительных приборов, помещалась маленькая, с тетрадный лист, жестяная табличка с символическим изображением двух лилипутских кроваток.
– Гестенхауз! – указав на табличку, радостно объявил мой проводник, и на сей раз я поняла, что он сказал.
Гостевой дом! Что-то вроде частного отеля.
– Фрау Марта! – сказал еще старый хиппи и одной рукой прикрыл ухо, а другой изобразил энергичный стук в дверь.
Я кивнула и неуверенно улыбнулась. Все понятно, хозяйку зовут фрау Марта, и она плохо слышит. Это обнадеживало!
С учетом того факта, что гестенхауз этой почтенной особы замаскирован на местности, как штабной блиндаж, а сама она глуховата, можно предположить, что пока еще не многим постояльцам удалось опередить меня в горячем желании воспользоваться здешним гостеприимством.
Я поблагодарила доброго старика изящным книксеном, взошла на скрипучее крыльцо и молотила в дверь до тех пор, пока мне не открыли. Это случилось минуты через три, не раньше. Все это время старый хиппи подбадривал меня возгласами, как энергичный тренер перспективного боксера.
Наконец дверь открылась. Слегка потряхивая головой в лиловых кудряшках, на крылечко выдвинулась симпатичная старушка в пестрой блузке с брошью и укороченных брючках. Улыбалась бабуля так, словно слух ее потревожили не мои боксерские упражнения, а сладкие звуки вечерней серенады. Я сразу поняла, что старушка – чистое золото. Квадрупль в образе человеческом!
– Гутен таг! – гаркнула я, тоже улыбаясь, чтобы наверняка понравиться квартирной хозяйке.
– Гутен таг, гутен таг! – согласилась она.
Я просительно оглянулась на старого хиппи. Он понятливо кивнул и за меня объяснил бабуле по-немецки, чего я хочу.
– Гут, гут! – проворковала она.
Я с неимоверным облегчением поняла, что мне не придется коротать весеннюю ночку под кустом, на импровизированной подстилке из отсыревших конфетти.
– На три дня! Драй таг! – с воодушевлением сообщила я и для пущей понятности показала фрау Марте соответствующую растопырочку из трех пальцев.
– Йа, йа! Драй, драй!
В ходе последовавшего разговора немого с глухим ко мне постепенно пришло понимание ситуации.
Фрау Марта согласна была приютить меня на три дня в двухместном номере, где у нее уже имелась одна жиличка. Проживание стоило всего двадцать три евро в сутки, причем в стоимость входил завтрак. Честно говоря, я бы с легкостью согласилась и на большую сумму. После того трехзначного счета, который мне выкатили в луганском «Сплендиде», цены фрау Марты воспринимались как сугубо символические.
Перед тем как мы ударили по рукам, хозяйка устроила мне небольшую экскурсию. По узкой деревянной лестнице с резными балясинами и до блеска отполированными перилами мы с фрау Мартой поднялись на третий этаж, и я с откровенным удовольствием осмотрела довольно просторную комнату, мало похожую на типичный гостиничный номер.
Меблированная старомодно, но удобно, с любовью украшенная множеством милых вещичек вроде вязаных салфеточек, любительских рисунков и фотографий в рамочках, комната была по-домашнему уютной. Я с порога увидела слегка выцветший самодельный шелковый абажур, расшитый хохлатыми и хвостатыми жар-птицами, и растрогалась: очень похожее произведение украшало торшер в доме моей деревенской бабушки!
– Йа, просто замечательная комната! – от всего сердца похвалила я. – Гут!
– Йа, йа! Гут, гут!
Кроватей в комнате было две, они стояли у противоположных стен, покрытые полосатыми покрывалами и увенчанные пухлыми тугими подушками, похожими на недоделанных снеговиков. На одной кровати лежала книжка – я поняла, что это спальное место моей соседки, и обратила вожделеющий взор на вторую постель.
Милейшая фрау Марта получила с меня деньги вперед и удалилась. Я рухнула на кровать и прислушалась к себе, чтобы понять, чего мне сейчас хочется больше – плотно поесть, как это было обещано желудку, или же крепко поспать?
Час был еще ранний – около восьми вечера, но я очень устала и поэтому решила лечь в постель.
– Гут, гут! – одобрил внутренний голос.
– Прости меня, желудок! – извинилась я.
Вечернюю трапезу пришлось ограничить завалявшимся в сумке кусочком шоколадки.
– Йа, йа! – жалобно пискнул обманутый желудок и обиженно замолчал, не встретив понимания.
Через четверть часа я уже крепко спала, обнимая подушку вместо отсутствующего любимого.
11
Проснулась я рано, чему, с учетом вчерашнего досрочного отбоя, удивляться не стоило.
Было раннее утро. Моя соседка по комнате размеренно посапывала в своей постели, из-под одеяла торчала только ее всклокоченная рыжая макушка.
Я тихо прокралась в ванную комнату – узкую, как пенал для карандашей. Для того, чтобы с размахом, соответствующим прославленной широте русской души, потереть спинку, тесная душевая кабинка не годилась, но для принятия дежурной водной процедуры в ней имелось все необходимое. Главное, горячая вода! Я не стала ее экономить и отогревалась под душем до тех пор, пока помещение не наполнилось паром. Тогда я открыла запотевшее окно – и ахнула при виде открывшейся картины.
За окном уступами спускались в узкую долину потемневшие от времени, замшелые черепичные крыши – рыжие, красные, бурые, похожие на неровный лесной косогор в одежде из старой осенней листвы. На влажных от утренней росы черепичных буграх тонкими пеньками торчали печные трубы, сизый дымок на фоне синих гор казался жемчужным.
Долина была узкой и прямой, как надрез на буханке хлеба, по дну в каменном желобе бежал горный ручей, улицы городка тянулись вдоль него – всего четыре линии по одному берегу и три – по другому. Отдельные домики, как камешки в траве, светлели в лесу. Он снизу доверху затянул волнистые горы густой щетиной, более темной на участках, занятых редкими черными шварцвальдскими соснами.
Светало. Солнце сонным весенним медведем продиралось сквозь чащу, небо над горами было шафрановым, как буддистский наряд, и таким же буддистским спокойствием веяло от пейзажа в целом. Я заслушалась первобытной тишиной, но ее очень скоро нарушил настойчивый стук в дверь.
Банных халатов в гостевом доме фрау Марты не водилось. Я замоталась в большое полотенце и открыла дверь рыжей девчонке с помятым спросонья лицом и полузакрытыми глазами. Мы не обменялись ни словом: она так выразительно приседала на пороге, что я все поняла без объяснений, и мы в полном молчании совершили стремительную рокировку.
Когда рыжая вышла из ванной, я уже была полностью одета, стояла у окна с видом на другую сторону долины и думала: определенно, фрау Марта неважный коммерсант! При грамотном ведении дел одно только расположение гестенхауза должно было обеспечить ей постоянную клиентуру.
Прямо перед домом, так близко, что с балкона я могла бы дотянуться до нее рукой, располагалась слегка замшелая старинная башня из бледно-розового камня. Незастекленные стрельчатые проемы позволяли увидеть внутри винтовую лестницу, ведущую на смотровую площадку. Полагаю, вид с нее открывался еще более роскошный, чем из нашей ванно-туалетной комнаты.
Справа от дома, тоже очень близко, располагалась нижняя станция горного трамвайчика. Пока я приглядывалась к электронному информационному табло над входом, из-под арки верхней станции как раз выполз и неторопливо и, что особенно приятно, почти бесшумно двинулся вниз забавный перекошенный поезд. Я видела машиниста за лобовым стеклом и немногочисленных пассажиров в вагоне.
А то, что я углядела слева от дома, вообще привело меня в восторг: термы! Большой современный комплекс термальных бассейнов, в один из которых – открытый – я при большом желании могла бы нырнуть с нашего балкона.
Только теперь я поняла, как мне повезло с размещением. Лучшего места, чем гостевой дом фрау Марты, невозможно придумать! Классический немецкий фахверковый дом, старинный, с интересной историей, сквозящей не только в архитектуре и интерьерах, но и во множестве бытовых мелочей; не универсальная и безликая реальность отеля, не декорация, а настоящий фрагмент местной жизни, в которую на некоторое время включили и меня. По мне, это самый лучший вид заграничного путешествия – погружение, позволяющее прочувствовать жизнь в другой стране изнутри!
А потом я подумала о том, что перемена, которая произошла со мной благодаря Даниэлю, в сочетании с богатством, доставшимся от него же, позволяют совершать такого рода погружения сколь угодно часто и сколь угодно надолго. Жизнь за жизнью! Но эта перспектива почему-то не наполнила меня восторгом предвкушения. Правду говорят, все хорошо в меру.
В ванной что-то стукнуло, брякнуло, зашуршало, послышалось короткое ругательство.
– О! Никак, наши люди в Голливуде? – обрадовался мой внутренний голос.
Замечу, что обычно я без одобрения и восторга воспринимаю матерные пассажи, хотя и согласна с коллегой – великой Ахматовой, которая однажды изрекла замечательную фразу: «Для нас как для филологов нет запретных слов».
Русский язык воистину велик и могуч. Кажется, только в нем короткие ругательства по емкости и выразительности превосходят любые пламенные речи. У нас есть словечки настолько мощно заряженные, что им впору быть магическими заклинаниями!
Взять, к примеру, общеизвестное непечатное слово на вторую букву русского алфавита. По статистике, именно оно непроизвольно срывается с губ семи из десяти взрослых россиян, неожиданно застигнутых неприятной неожиданностью. Причем диапазон неприятностей практически неограничен, а словечко пострадальцы произносят одно и то же! А ведь семьдесят процентов голосов избирателей – это результат, о котором могут только мечтать кандидаты на демократических выборах!
Надо сказать, что и те трое из десяти среднестатистических россиян, которые в пиковой ситуации произносят не это слово, тоже вскрикивают отнюдь не «О Боже!». В нашем родном языке есть из чего выбирать.
Но моя рыжая соседка при спонтанном выборе возгласа примкнула к большинству, и меня это особо порадовало: всегда приятно иметь дело с нормальным человеком!
Я сама такая. Хотя не очень-то верила в данную статистику, пока как-то случайно не уронила на твердокаменный мраморный пол новый дорогой мобильник. Дело было в очень приличном учреждении, но даже это не помешало мне, к стыду своему, громко и с большим чувством обронить на осколки все то же самое слово на вторую букву русского алфавита…
Рыжая девица вышла из ванной, баюкая ушибленный локоть. На мою радостную улыбку она ответила хмурым взглядом исподлобья и мрачным, как смертельное проклятье, пожеланием доброго утра по-немецки:
– Гутен морген.
– Гутен морген, гутен таг! Бьем по морде, бьем и так! – проскандировала я знакомый с детства антифашистский слоган и перешла на чистый русский:
– Что с рукой-то? Помощь нужна?
– Батюшки святы, неужели мне повезло? Ты наша?! – девчонка вмиг просветлела. – Ой, как я рада!
– Меня зовут Анна, – представилась я.
– А я Галя!
Рыжая нахально оглядела меня с макушки до пяток, для чего ей пришлось задрать голову, так как ростом девица не вышла. Зато у пигалицы роскошный бюст – не иначе четвертого размера.
– Отличные ноги! – закончив осмотр, похвалила она. – Из нас двоих получилась бы шикарная кукла Синди!
Я усмехнулась и процитировала Гоголя:
– «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмичу, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича – я бы тогда тотчас же решилась!»