– Уйди ты, проклятушшая. Без тебя тошно, – и снова голосила и сморкалась в кулак.
Гурда давно уже вылез из колодца и сидел без шапки на крыльце школы, спрятав в руки лицо. Сторожиха, кряхтя, пронесла воду обмывать мертвую учительницу. Потом вернулась к Гурде:
– Иди-ка, сердешный, чайку испить. Намаялся за ночь-то. Куда теперя головушку склонишь?.. А Марея Павловна прямо, как живая... – и начала утирать глаза подолом исподней юбки. – Я со страху чуть ума не решилась...
Гурда молчал и все глубже запускал пальцы в волосы. Сторожиха еще постояла, повсхлипывала и пошла в школу.
На улице мужики спрашивали друг у друга, когда хоронят мучеников и будут ли их хоронить с попом. Ребята играли в бандитов и лупили парнишку, одетого в материн полушубок.
А солнце вздымалось все выше и выше и вскоре раскололо вмятые в землю льдинки, и они дружными ручьями зазмеились по улице. С крыш, чмокая, падала капель.
Тревожную ночь сменил тревожный день.
Наконец, Гурда встал, тряхнул волосами и пошел к исполкому. Мужики жалостливо глядели вслед.
– И как это в ем силы достает? Просидел в колодце. Руки чуть не отморозил. А все ничего.
– Известно, привычка. На фронте привык.
К Гурде никто не подходил. Только один юркий Семеныч решился:
– Товарищ Гурда, а товарищ Гурда, куда убитых сложить прикажешь?
Гурда задержался.
– Многих порешили?
– Нет, самую малость. Учительшу Марею Павловну, милиционера, вдову Настасью, двух братанов Баланиных, да Васька Евстигнеев на выгоне лежит. Еще бандит один за исполкомом сдох.
Гурду обожгло. Хоть узнал раньше, но понял только сейчас: Марья Павловна убита. Ответил тихо.
– Снесите всех в школу.
– А вы как, товарищ Гурда, после колодца-то? Ничего?
– Ничего.
– Не очень отморозились?
– Не очень.
– То-то. А мы все уж больно жалели, как это вы там просидели экое время. Веревкой, што ль, споясались?
– Нет, за веревку держался. Чуть не утоп.
– А долго вы так?
Гурде начали надоедать вопросы, и он круто повернулся итти обратно, но вдруг увидел, что в конце села догорала изба, около которой копошилось еще с десяток людей.
– Чья изба сгорела?
– Ваша.
– Моя?
– Да. Бандиты запалили.
Сразу вспомнил о ревматичной матери, о которой еще ни разу не подумал.
– А мать?
Семеныч промолчал и отвел глаза. Гурду охватило беспокойство. Бросив Семеныча, он быстро зашагал к своей горящей избе. Перед избой теребил мужиков:
– Что же не отстояли, братцы?
– Куда тут? В такую-то пальбу!
Секретарь исполкома длинной деревиной разрывал головешки и от жары отвернул лицо в сторону. Увидев Гурду, секретарь бросил деревину и подошел к нему.
– Примите мое сочувствие, товарищ Гурда. Мамаша ваша геройски скончалась в огне. Горю пролетарским негодованием и жаждой мести.
Секретарь был пьян с вечера, и сейчас от него еще пахло самогоном. Гурда отмолчался, и только теперь смутная тревога за себя, за будущую жуть одиночества, кольнула его: нет дома, нет Марьи Павловны, нет матери. Увидев позади себя Семеныча, спросил его:
– Сатана где?
– А кто его знает? Не то на завод ушел, не то на охоте.
Сзади крикнули:
– На охоте! Сам видал, как он с ружьем по выгону шел.
Гурда:
– Как придет, немедленно арестовать его и привести ко мне. Семеныч, собери моих. Ты отвечаешь.
Семеныч думал было спрятаться за чью-то спину, но было уже поздно, и он нерешительно протянул:
– Оно, конешно, Сатану обязательно арестовать надо. Сделаем, товарищ Гурда, за первый сорт.
А солнце разжигало хмурые лица и путалось в лохматом чубе Гурды. И как-то не вязался с весенним плясом капели и запахом прелой земли едкий запах гари от догоравшей избы. На соседнем дворе горланил петух. Было время обедать. Но мужики боялись звать Гурду к себе: как бы не проведали бандиты и не отомстили. Только секретарь ломался перед ним:
– Ввиду того, что у вас нарушено местожительство, милости прошу к нашему шалашу. Уплотнимся. А бабу к чер-р-ртям пошлю. Чем богаты, тем и рады.
Но Гурда ушел к школьной сторожихе.
V
Солнце смеялось весь день. Весна горланила птичьим гомоном. Мокрые голые ветки тянулись навстречу солнцу, томясь по зелени и набирая соки в еще незаметные для глаза почки.
Смеху солнца вторили ручьи, грязными извивами стремглаво летящие к оврагу, мимо избы Сатаны, прямо в речонку.
Любо Сатане вдохнуть прелые запахи чернозема после лесной сыри и теми, где глаз сторожит дичь, а ухо прислушивается к потайным шорохам.
Сатана шагал к заводу продать настрелянное заводским инженерам.
Черными свечками воткнулись в синеву заводские трубы. Подойдешь ближе, – охватит лязгом и грохотом, и угольная пыль вымажет разрумяненные щеки.
В инженерских квартирах на окнах занавесочки и цветут герани. Сатана с устатку присел на крыльце свернуть крючок. Инженерша, покупая дичь, растревожила Сатану.
– Вы откуда?
– Из Среднина.
– Правда, что у вас сегодня ночью бандитский налет был?
– Ничего не знаю. А разве што слышно?
– Да говорят, будто бандиты за вашим председателем исполкома охотились, сожгли исполком и, кажется, убили председателя и еще кого-то.
– Исполком, говорите, сожгли?
А в груди тревога, и мысль ножом в голову: «С Настасьей не приключилось ли чего?.. Исполком сожгли. А она на задах»... Скорей получил бумажки, засунул в карман и зашагал к Среднину.
А солнце смеялось. Дорога таяла, и сапоги то-и-дело проваливались в рыхлый снег или скользили по грязи. Сатане неймется. Был бы ветром, – в единый дух отмахал бы шесть верст до Среднина. Был бы птицей, – кажется, знал бы, куда лететь. Не радовала весна, и прелый запах земли не будоражил. Одна дума острым ножом резала покой: «Настасья... Настасья... Настасья»...
В это время в Среднине Семеныч и три парня засели в развалившейся амбарушке рядом с избой Сатаны и поджидали его. Но Андрюшка, как завидел знакомую церковь, свернул с дороги и пошел малой тропинкой на зады, к исполкому.
Над Средниным стоял еще запах горелого, и по улицам сновал народ. Андрюшка зашагал быстрее. На задах у колодца он встретил старика Наумыча, который доставал воду. Сатана к нему:
– Старина, чего нового?
– Ой, много, паре, много. Ночью бандиты были. Не видишь, что ли, исполкомский сарай сожгли?
– А Гурда?
– Живой. Чего ему сдеется? В колодце от бандитов схоронился.
Сатана огляделся. Изба Настасьи целешенька, и дверь настеж. Значит дома, по хозяйству на дворе работает.
– Многих порешили?
– Ой, многих, паре. Троих аль четверых парней, да учительшу, да Настасью-вдову.
Разом помутнело в глазах.
– Кого?
– Троих аль четверых парней, учительшу да Настасью-вдову.
Сатана бегом в избу Настасьи. Пусто. Окно выломано. В избе беспорядок. На полу черные пятна. И лишь на печке, зажмурясь, сидела кошка. Он назад. Наумыч уже понес от колодца воду. Сатана за ним. Закричал, как раненый:
– Старина, куда ж ее дели?
– Кого?
– Настасью.
– Настасью? Всех, паре, в школу снесли. Вместе хоронить будут.
Сатана не дослышал и так же задами, перепрыгивая через заборы, побежал к школе. Перед школой толпился народ. Завидев Сатану, расступились. Он, не глядя ни на кого, каким-то инстинктом почуял, где покойники, – пробежал в класс и увидел на полу лежащие в ряд тела. Стал искать глазами знакомое лицо. И только по одежде догадался, где Настасья. Она посинела, скорчилась, волосы слиплись в кровавый комок, и нижняя губа была прокушена. Сатана не долго пробыл в классе. Подумал:
«К Гурде». И не зная – зачем, вышел вон. А Гурда как раз навстречу. Столкнулись в сенях. Сатана поднял голову и угрюмо сказал:
– Гурда, я к тебе.
Тот на минуту обрадовался, а потом спокойно:
– Ладно, пойдем к сторожихе.
Сторожиху выслали, и Сатана начал:
– Послушай, Гурда. Обидели. За живое хватили. Понимаешь. Настасью-то ведь они убили!
Гурда что-то почуял.
– Ну?
– Убили ведь Настасью-то... Дьяволы!
И вдруг неожиданно нагнул голову и начал тереть глаза оборотной стороной ладони. Гурда удивился: плачет.
– Убили... дьяволы... отомщу... видит бог... на дне моря найду... в самой чаще достану... по одному сволочей перестреляю...
– Не плачь. Слезами горю не поможешь. Меня ведь тоже не обошли. Избу с маткой спалили. Сам в колодце всю ночь просидел, руки чуть не отморозил.
Об учительнице Гурда смолчал. Сатана поднял голову:
– И тебя?
– И меня.
Оба задумались. А потом первым начал Сатана:
– Слышь, Гурда, каюсь – я с ними, с бандитами-то, водился. Помнишь про Романовских сказывал? Так от них письма Свистунову носил. Что хошь делай со мной... Только дозволь прежде разделаться с ними. Не дозволишь, – из острога сбегу, сторожей зарежу, а все же подстрелю Свистунова. Не уйти теперь ему от меня.
– И тебя?
– И меня.
Оба задумались. А потом первым начал Сатана:
– Слышь, Гурда, каюсь – я с ними, с бандитами-то, водился. Помнишь про Романовских сказывал? Так от них письма Свистунову носил. Что хошь делай со мной... Только дозволь прежде разделаться с ними. Не дозволишь, – из острога сбегу, сторожей зарежу, а все же подстрелю Свистунова. Не уйти теперь ему от меня.
– Давно бы так, Сатана. За что, скажем, Настасью сгубили, замучили? Здря. А ты работал на них. По правилам, тебя сейчас к стенке надо бы, да ладно, успеется. Вот что, посиди здесь, а я схожу тут по дельцу по одному. Да заодно скажу, чтоб сторожиха тебе самоварчик вздула. А ружье, пока что, мне отдай.
Сатана машинально отдал Гурде ружье и крепко задумался. Гурда же, выйдя из школы, постоял, подумал и зашагал потом по направлению к избе Сатаны. Навстречу ему попался парень и закричал еще издалека:
– Эй, Гурда, сказывают – Сатана на селе, а в избу не кажется.
– Ладно, пойдем обратно. Только, какой же ты часовой? Я тебе секретный приказ отдаю, а ты орешь во всю глотку.
Парень смутился.
У избы Сатаны Гурда сказал сторожившему Семенычу:
– Вот что, Семеныч. Хочешь поработать на славу Советской власти?
Тот неуверенно протянул:
– Хочу.
– Так слушай. Сатану у меня не трогать ни единым пальцем. Кто к нему в избу будет приходить – пропускать, а выпускать можно только меня да Сатану. Понял?
– Понял. Значит, стрелять по им?
– Нет. Арестуй. Назначь сам себе помощников и действуй. Будете дежурить по трое. Смену скоро пришлю. Всех на селе дежурить заставлю. Потому Среднино объявляю на военном и осадном положении. Понял?
– Понял.
– Если же ты да кого-нибудь упустишь или хоть одним словом бандитам донесешь, – знай, все равно расстреляю. Ночью сюда войска придут, с пулеметами да с пушками, – соврал Гурда для острастки.
– Ну, зачем упустить? Што мы – в первый раз, што ли? Нам не привыкать, – утешал Гурду Семеныч и нервно щипал свою бороденку.
Гурда вернулся в комнату сторожихи, где, не шелохнувшись, мрачно грустил Сатана. Гурда неслышно вошел в комнату и долго стоял, разглядывая Сатану, который сидел, наклонив голову, и думал, думал... Молчанье нависло угрозой. Но пришел конец настороженной приглядке Гурды, и тот разбудил Сатану от его цепенеющих дум тихим голосом:
– Сатана, а Сатана. Пришло время и мне до тебя дело иметь.
Сатана очнулся.
– Не наврал? Не сменил свое слово отомстить за Настю?
Сатана удивился мягкому голосу Гурды.
– Нет покамест. Раз сказал, – сделаю. Всех по одиночке перестреляю, и Свистунова тоже.
– То-то же. Смотри у меня.
Помолчали. Молчанье прервал Гурда.
– А у меня план есть.
– Сказывай, – равнодушно и тихо буркнул Сатана.
Гурда начал:
– Слушай, друг. Можешь ты дойти до Свистунова?
– Могу.
– Хочешь банду изничтожить?
– Хочу.
– Ну, так вот, как приедут Романовские, мы облаву устроим. Романовских схватим, а тебя отпустим. Ты бежи прямо к Свистунову, донеси ему, что Романовских схватили, а тебя чуть не подстрелили. Понял?
– Понял.
– Свистунов тебе поверит. А ты ему еще и письмо от Романовских представь. А это сможешь сделать?
– Смогу. Они завсегда, как приезжают, мне письмо для Свистунова оставляют.
– А потом будешь приходить ко мне и рассказывать, что и как. Встречаться будем за погорелым местом.
– Понял.
VI
Романовские приехали через два дня. Дежурил Семеныч и еще двое. Как увидели, что к Сатане прошли двое незнакомых, обрадели, и дрожь по телу прошла, как после свадьбы перед молодой женой. Зарядили ружья и ждали. Ждали долго, чуть не всю ночь. Уже под утро распахнулась дверь, и кто-то вышел на крыльцо, попыхивая папироской. Из темноты выпрыгнуло:
– Кто такой?
– А тебе что?
Голос не Сатаны, и Семеныч взялся за дело. Тупо стукнул приклад об голову, и огонек от папиросы покатился под крыльцо. Одного не стало. Другой – в избе. За этим зашли просто туда. Когда тот выдернул из штанов револьвер, Сатана схватил его за руку, и он только успел злобно проскрипеть:
– Засада... Ладно... Ответите...
Ночью же доставили связанных приезжих Гурде, а на утро через завод он переправил их в город. После немного постреляли, напугав баб, которые подумали, что опять пришли бандиты.
Как уговорились, Сатана выбежал из избы и помчался к Стрижевским лесам. Отбежав сажен сто, он вернулся назад и для хитрости разбил окно в своей избе. А после зашагал сначала по перелеску, потом по лесорубной дороге, а потом еле видными тропками, которыми раньше бродил за дичью. Шел наугад. Ночь тихая. Небо – шатер из звезд, и голубые светляки их трепетали в просветы между деревьев. Сатана шел и шел, похрустывая сапогами по снежной корке. Ему все равно. Не удастся, – плохо. Но только, зачем не удастся? Про Сатану там знали. Не впервой письма переправлял. И если придет, встретят, как своего. А страху нет. Суметь бы все следы замести. Романовские пока что не докажут. Крепко скрутили их. Наверное, по железной дороге в город отправят. А ему что? Бабы нету, робят тоже. Сам, как перст. Сумеет отплатить за Настасью.
Сатана подошел к бандитскому логову, когда утреннее солнце заиграло пятнами на высоких соснах, еще не успевших стряхнуть с себя ночного холодка. Выставленный в секрет рябой Афонаська долго не пускал Сатану.
– Хто такой будешь?
Но Андрюшка ловко попал в нужный тон.
– Доведи к атаману, – скажу.
– К какому еще атаману?
– А к вашему. Чего кричишь? Не знаю, што ль, чьи будете.
– А знаешь, так и проваливай к чортовой матери, покудова цел.
– Вот и не уйду. Доведи к атаману, – потому первостепенное дело. Я, может, в вашу бандитскую организацию человек со сто достану, а ты, дурень, препятствуешь.
Афонаська недоверчиво глядел на Сатану, не зная, что делать. А потом неожиданно ткнул его в спину.
– Валяй! Пойдем!
Шли узенькой извивчатой тропкой в самую густоту леса. Над тропкой корявыми переплетами торчали голые ветки, которые Афонаська раздвигал руками, и от этого они хлестали шедшего сзади Сатану по лицу и по шапке. Сатана ругался.
– Эй, ты, рябая рожа, короче на поворотах.
– Ты кому это? Не мне ли?
– Конешно, не вчерашнему дню.
– Чаво лаешься?
– А ты ветками-то не больно орудуй, а то как раз глаза к дьяволу выколешь.
– Ничего. Не велика птица. Кривым походишь.
Тропка постепенно сошла на-нет. Продирались прямо сквозь густую целину, еще не обогретую солнцем. Его лучи скользили по верхушкам деревьев и терялись в мокрой паутине сучьев. Афонаська мурлыкал песню, Сатана молчал.
Вдруг деревья разредились, и только путаный кустарник охранял еще бандитское логово. Но вскоре и он, забежав в овраг, потерялся в его изрытых окраинах. За оврагом черными проталинами и лысинами нерастаявшего снега улыбалась поляна, на которой лихо гуляло апрельское солнце. Вверху – синь безоблачная, теплая, смотри – не насмотришься. Внизу на поляне земля изрыта. Три землянки, начатый сруб, палатка да десяток шалашей. Перед одной землянкой бородатый мужик в расстегнутом полушубке колол дрова. У потухающего костра трое, тоже в полушубках, спорили. Афонаська еще с оврага заорал:
– Братва-а! Здорово живете-е!
Один лохматый встал от костра и пошел навстречу, держа винтовку на плече дулом вниз. От него крепко пахло самогоном. Поровнявшись с Афонаськой, встал, сдвинул шапку на лоб, почесал в затылке и зевнул.
– А-аа-а... Кого привел? Языка што, ль?
– А кто е знат? – добродушно ответил Афонаська. – Может, язык, а может, другой хто. Сам напросился.
Мужик зевнул другой раз.
– А паролю спрашивал?
– Не-ет. Запамятовал.
– Дура!
После к Сатане:
– Хто будешь?
– Не твоей пьяной башки дело.
Мужик поднял голову.
– Эге! Зубастай! Чего надоть?
– Сказал, не твое дело. Веди к Свистунову.
Мужик опять зевнул.
– А и впрямь. Афонаська, сведи-ка его к командеру.
Афонаська повел Сатану к одной из землянок. Перед землянкой Свистунова Афонаська высморкался и отер ноги о грязный снег. Вошел туда и вскоре позвал Сатану.
В землянке было полутемно и душно. Горела керосиновая лампочка. Свистунов лежал на походной кровати и, должно быть, только что проснулся. Голос у него был сиплый.
– Откуда?
– Из Среднина.
– Зачем?
– Письмо от Романовских привез.
Свистунов быстро вскочил на постели.
– От Романовских? От обоих?
– Конешно.
– Давай сюда.
Сатана снял шапку и вынул из-под пропахшей потом подкладки конверт, на котором стояло: «Свобода и революция. Свистунову». Свистунов читал письмо, быстро бегая глазами, и все время повторял: так, так, так... так... так-так... Кончив, он вскинул на Сатану бегающие глаза: