– Ваша дочь прибыла из Тегерана, ваше превосходительство, – сообщила сиделка. – Она попросила меня известить ее, как только вы проснетесь.
Абдолла находил весь процесс разговора очень странным. Он пытался произнести предложения, но его рот не открывался, когда должен был открываться, и слова оставались в его сознании долгое время, а потом, когда упрощенная форма того, что он хотел сказать, вылетала изо рта, слова оказывались не очень хорошо артикулированными, хотя должны были бы быть таковыми. Но почему? Я ведь все делаю так же, как раньше. Раньше чего? Не помню, только тяжелая, давящая чернота кругом, рев крови в ушах, раскаленные иглы пронзают мозг, и нечем дышать.
Дышать я теперь могу, и слышу все отлично, и прекрасно все вижу, ум работает безупречно, полный планов, острый, как всегда. Проблема лишь в том, как все это выразить.
– Как'е?
– Что, ваше превосходительство?
Снова ожидание.
– Как 'не го'орить лушше?
– А, – кивнула она, сразу сообразив, о чем речь: ее опыт ухода за инсультными больными был огромен. – Не тревожьтесь, сначала это вам будет казаться чуточку трудным. Будете поправляться, и контроль над речевым аппаратом к вам вернется. Вы должны отдыхать как можно больше, это очень важно. Отдых и лекарства, и терпение, и будете здоровы как огурчик. Хорошо?
– Да.
– Вы хотите, чтобы я послала за вашей дочерью? Она очень хотела вас увидеть, такая милая девушка.
Ожидание.
– По'же. По'же у'ижу ее. Уходите, 'се… но не Ах'мед.
Сестра Бэйн подумала, потом опять мягко похлопала его по руке.
– Я дам вам десять минут. Если вы пообещаете мне потом отдохнуть. Хорошо?
– Да.
Когда они остались одни, Ахмед подошел ближе к кровати.
– Да, ваше высочество?
– Сколько 'ремени?
Ахмед взглянул на часы на руке. Часы были золотые, с украшениями, он ими очень восхищался.
– Почти половина двенадцатого во вторник.
– Петр?
– Не знаю, ваше высочество. – Ахмед рассказал хану то, что ему передал Хаким. – Если Петр сегодня прилетит в Джульфу, Фазир будет поджидать его там.
– Иншаллах. Азадэ?
– Она была искренне встревожена состоянием вашего здоровья и сразу же согласилась приехать. Минуту назад я видел ее с вашим сыном. Я уверен, она согласится на все, чтобы защитить его, как и он, чтобы защитить ее. – Ахмед старался говорить ясно и коротко, не желая утомлять его. – Что вы хотите, чтобы я сделал?
– 'сё. – Все, что мы с тобой обсудили, и еще немного, с наслаждением подумал хан, приходя в возбуждение. Теперь, когда Азадэ вернулась, перережь горло посланнику, который пришел просить выкуп, чтобы горцы в ярости сделали то же самое с пилотом; выясни, являются ли эти отродья предателями, любым способом, каким захочешь, и если являются, выколи Хакиму глаза и отправь ее на север Петру. Если не являются, зарежь Наджуд, только медленно, а этих держи обоих здесь под присмотром, пока пилот не будет так или иначе мертв, потом отошли ее на север. И Пахмуди! Я назначаю награду за его голову, которая будет искушением даже для Сатаны. Ахмед, предложи ее сначала Фазиру и скажи ему, что я хочу мести, хочу, чтобы Пахмуди распяли на дыбе, отравили, вспороли живот, искалечили, кастрировали…
Его сердце начало поскрипывать, биться сильнее, и он собрался поднять левую руку, чтобы потереть грудь, но рука не сдвинулась с места. Ни на сантиметр. Даже сейчас, когда он смотрел на нее, лежащую на одеяле, и мысленно приказывал ей шевельнуться, она оставалась неподвижной. Совершенно. И никаких ощущений. Ни в ладони, ни во всей руке. Страх хлынул в него, как вода из прорванной плотины.
Не бойтесь, говорила сиделка, в отчаянии напомнил он себе; накатывающиеся волны ревели у него в ушах. У тебя был удар, только и всего, не слишком сильный, сказал врач, и еще он сказал, что у многих людей случаются удары. У старого Комарги был удар год или около того назад, а он до сих пор жив, все у него работает, и он даже заявляет, что еще способен спать со своей молодой женой. При современном лечении… ты добрый мусульманин и отправишься в рай, так что бояться нечего, бояться нечего… бояться нечего, если я умру, я отправлюсь в рай…
Я не хочу умирать, возопил он. Я не хочу умирать, закричал он снова, но все это осталось лишь в его голове, и ни один звук не вырвался наружу.
– В чем дело, ваше высочество?
Он прочел тревогу на лице Ахмеда, и это его немного успокоило. Хвала Аллаху за Ахмеда. Ахмеду я могу верить, думал он, обливаясь потом. Так, какие мне ему отдать распоряжения?
– Семью, сюда 'сех поже. Сначала Азадэ, Хаким, На'жуд. Пони'аешь?
– Да, ваше высочество. Чтобы подтвердить наследование? – Да.
– Вы даете мне разрешение допросить ее высочество?
Хан кивнул, веки стали тяжелыми, будто налились свинцом, он ждал, когда утихнет боль в груди. В ожидании он пошевелил ногами, чувствуя покалывание иголочек в стопах. Но никакого движения не последовало, по крайней мере с первого раза, только со второго, да и то при немалом усилии. Ужас вновь наполнил его. В панике он передумал:
– Быстро за'лати 'ыкуп, пилота сюда, Эри'ки сюда, 'еня в Тегеран. Понял? – Он увидел, как Ахмед кивнул. – Быстро, – выговорил он и махнул ему рукой, чтобы он отправлялся, но рука даже не шевельнулась. В ужасе он попробовал махнуть другой рукой, и это сработало, не без усилий, но рука подчинилась. Паника немного отступила. – За'лати 'ыкуп сразу… держи 'секрете. Позо'и сиделку.
Поворот на Джульфу. 18.25. Хашеми Фазир и Армстронг снова сидели в засаде под заснеженными деревьями. Внизу ждал знакомый им «шевроле»: погашенные фары, опущенные стекла, два человека на переднем сиденье – все как в прошлый раз. Вниз по склону за их спиной обе стороны дороги Джульфа – Тебриз были нашпигованы людьми из военизированных формирований – около полусотни человек, готовых к перехвату. Солнце село за горы, и небо теперь ощутимо почернело.
– Немного времени у него остается, – опять пробормотал Хашеми.
– В прошлый раз вертолет прибыл с наступлением темноты. Пока еще не стемнело.
– Чума на него и на его предков: я продрог до костей.
– Теперь уже недолго, Хашеми, старина! – Если бы это зависело от него, Армстронг знал, что был бы готов ждать вечность, чтобы ему попался этот Мзитрюк, он же Суслев, он же Броднин. После неудачи в субботу он предложил Фазиру остаться в Тебризе: – Оставь мне людей, Хашеми, я возглавлю засаду во вторник. Ты отправляйся в Тегеран, я подожду здесь, возьму его и привезу к тебе.
– Нет, я вылетаю немедленно и вернусь утром во вторник. Ты можешь переждать здесь.
«Здесь» оказалось конспиративной квартирой с видом на Голубую Мечеть, теплой и с большим запасом виски.
– Хашеми, ты действительно говорил серьезно, когда сказал Абдолле-хану, что ты теперь здесь закон и САВАМА и Пахмуди бессильны без твоей поддержки?
– Да, о да.
– Имя Пахмуди по-настоящему задело Абдоллу за живое. С чем все это связано?
– Пахмуди добился изгнания Абдоллы из Тегерана.
– Господи? Зачем?
– Старая вражда, тянется уже много лет. С тех самых пор, как Абдолла стал ханом в пятьдесят третьем году, он с вызывающим упорством советовал разным премьер-министрам и придворным чиновникам быть осторожными с политическими реформами и так называемой модернизацией. Пахмуди, аристократ, интеллектуал с европейским образованием, презирал его, всегда выступал против него, всегда препятствовал его личной встрече с шахом. К сожалению для шаха, он преклонял ухо к Пахмуди.
– Который его в итоге предал.
– О да, Роберт, возможно, он даже предавал его с самого начала. Впервые Абдолла-хан и Пахмуди открыто столкнулись в шестьдесят третьем году по поводу предложенных шахом реформ: дать женщинам право голоса, дать право голоса немусульманам и позволить немусульманам избираться в меджлис. Разумеется, Абдолла, как и всякий разумно мыслящий иранец, понимал, что это вызовет немедленный и громкий протест со стороны всех религиозных лидеров, особенно Хомейни, который тогда как раз набирал обороты.
– Это почти невероятно, что никто не мог пробиться к шаху, – заметил Армстронг, – чтобы предупредить его.
– Почему, многие пробивались, но никто из них не обладал достаточным влиянием. Большинство из нас соглашались с Хомейни, открыто или тайно. Я соглашался с ним. Абдолла проигрывал Пахмуди раунд за раундом – вопреки всем нашим советам, шах поменял календарь с исламского, который для мусульман так же священен, как разделение истории на до и после Христа для христиан, и постарался навязать какое-то другое летоисчисление со времен Кира Великого… разумеется, все мусульмане были возмущены до предела, и после почти что революции эти планы были оставлены… – Хашеми допил виски и налил себе еще. – Потом Пахмуди публично сказал Абдолле, чтобы тот валил ко всем чертям, буквально – у меня это все задокументировано – издевался над ним, называл тупицей, отставшим от жизни ретроградом, который все еще живет в мрачном Средневековье, мол, «чему удивляться, если он родом из Азербайджана», и приказал ему держаться подальше от Тегерана, пока его не призовут, грозя в противном случае арестом. Хуже того, он высмеял его на большом торжественном приеме и напечатал в прессе легко узнаваемые карикатуры.
– Я никогда не думал, что Пахмуди так глуп, – сказал Армстронг, поощряя собеседника рассказывать дальше, рассчитывая на то, что тот, возможно, ошибется и поведает ему что-то действительно важное.
– Хвала Аллаху, он именно такой и есть. И поэтому дни его сочтены.
Армстронг помнил то странное чувство уверенности в себе, которое переполняло в тот миг Хашеми, и то, как его, Армстронга, это встревожило. Тревожное ощущение не оставляло его все то время, пока он ждал возвращения Хашеми в Тебриз; на улицу выходить было неразумно, их все еще запруживали враждующие толпы, пытавшиеся взять их под свой контроль. В течение дня полиция и лояльные Тегерану военные поддерживали мир и порядок именем аятоллы – ночью же было трудно, если не невозможно, помешать небольшим группам фанатиков, свихнувшихся на жестокости, терроризировать разные части города.
– Мы все еще можем их прихлопнуть без особого труда, если этот старый дьявол Абдолла поможет нам, – сердито говорил Хашеми.
– У Абдоллы-хана все еще остается столько власти даже сейчас, когда он полумертв?
– О да, он по-прежнему потомственный вождь огромного клана. Его богатство, явное и скрытое, сравнится с богатством шаха, не Мохаммеда Резы, но, безусловно, его отца.
– Он скоро умрет. Что потом?
– Его наследник будет располагать той же властью – если предположить, что этот бедный сукин сын Хаким останется в живых, чтобы ею воспользоваться. Я говорил тебе, что хан сделал его своим наследником?
– Нет. А что в этом странного?
– Хаким – его старший сын, который много лет прожил в большой немилости в Хое, куда был изгнан ханом. Его вернули назад и восстановили в правах.
– Почему? За что его изгнали?
– Обычные дела. Его застукали, когда он плел заговор, чтобы отправить родителя к праотцам. Как Абдолла в свое время поступил со своим отцом.
– Ты уверен?
– Нет, но вот тебе любопытный факт: отец Абдоллы умер на даче Мзитрюка в Тбилиси. – Хашеми сардонически усмехнулся, увидев, какой эффект произвели его слова. – От апоплексии.
– Как давно ты это узнал?
– Достаточно давно. Спросим у твоего Мзитрюка, правда ли это, когда поймаем его. Мы обязательно поймаем его, хотя при живом Абдолле сделать это, конечно, было бы легче. – Хашеми помрачнел. – Надеюсь, он проживет достаточно, чтобы отдать приказ поддержать нас и прекратить войну. Потом пусть сгниет к чертям. Я ненавижу этого старого подлеца и злодея за его двуличность, предательство, продажность, за то, что он использовал нас в своих собственных интересах, вот поэтому я и подразнил его Пахмуди. Конечно, я ненавижу его, но и в этом случае я не стал бы сдавать его Пахмуди, на свой подлый манер хан слишком большой патриот. Ладно, я отправляюсь в Тегеран. Роберт, ты знаешь, где меня найти. Тебе здесь нужна компания в постели?
– Только горячая и холодная вода в кране.
– Тебе следует немного поэкспериментировать, попробуй мальчика для разнообразия. О, только ради всего святого, не смущайся ты так. Столько раз ты меня разочаровывал, что я даже не знаю, зачем я все еще вожусь с тобой.
– Спасибо.
– У вас, у англичан, всегда такое извращенное, дурное представление о сексе, среди вас столько явных или тайных гомосексуалистов, что остальные находят отвратительным, греховным, порочным до крайности, противным законам Бога, хотя на самом деле это не так. И тем не менее в Аравии, где связь между мужчинами исторически считается нормальной и обыденной – ибо по закону ты до женщины пальцем не можешь дотронуться, если она не твоя жена, под страхом страшной кары, – гомосексуализм, как вы его понимаете, неизвестен. Поэтому мужчина предпочитает содомию, ну так и что? Здесь это никак не мешает ему считаться мужиком. Побалуй себя новыми ощущениями, жизнь коротка, Роберт. А тем временем она будет здесь, можешь пользоваться ею, если пожелаешь. И не оскорбляй меня, предлагая ей плату.
Она оказалась уроженкой Кавказа, христианкой, с привлекательной внешностью, и Армстронг воспользовался ею, не испытывая ни потребности, ни страсти, из одной лишь вежливости, и поблагодарил ее, и позволил спать в кровати и остаться на следующий день, убираться в квартире, готовить еду, развлекать его, а потом, пока он еще спал сегодня утром, она исчезла.
Теперь Армстронг смотрел на небо на западе. Было гораздо темнее, чем раньше, свет быстро исчезал. Они подождали еще полчаса.
– Пилот уже не сможет видеть, где ему садиться, Роберт. Поехали.
– «Шевроле» все еще на месте. – Армстронг достал и проверил свой автоматический пистолет. – Я уйду, когда уедет «шеви». Хорошо?
Плотный иранец в упор посмотрел на него тяжелым взглядом.
– Внизу будет стоять машина, передом в сторону Тебриза. Она отвезет тебя на нашу квартиру. Дождись меня там. Я сейчас отправляюсь в Тегеран; есть кое-какие важные дела, которые не могут ждать, более важные, чем этот сын собаки, – мне кажется, он знает, что мы за ним охотимся.
– Когда ты сюда вернешься?
– Завтра. У нас до сих пор остается проблема хана. – Хашеми зашагал в темноту, чертыхаясь под нос.
Армстронг проводил его взглядом, радуясь, что остался один. Хашеми становился все более и более трудным человеком, более опасным, чем обычно, готовым взорваться, нервы слишком напряжены, он чересчур взвинчен для главы внутренней разведки с его огромной властью и сохраняемой в тайне личной когортой тренированных убийц. Роберт, пора тебе надевать парашют и продвигаться к двери с надписью «выход». Я не могу, пока еще не могу. Ну, давай, Мзитрюк, лунного света вполне хватит, чтобы приземлиться, черт подери.
Сразу после десяти часов «шевроле» зажег фары. Люди внутри подняли стекла и укатили в ночь. Армстронг осторожно закурил, прикрывая крошечный огонек от ветра рукой в перчатке. Курение доставило ему огромное удовольствие. Докурив сигарету, он бросил окурок в снег и раздавил его толстой подошвой. Потом ушел и он.
Недалеко от иранско-советской границы. 23.05. Эрикки притворялся спящим в маленькой, грубо построенной хибарке; его подбородок покрывала подросшая щетина. Фитиль, плававший в масле, налитом в старую щербатую глиняную чашку, трещал и отбрасывал причудливые тени. Угли в грубом каменном очаге вспыхивали, тревожимые сквозняком. Эрикки открыл глаза и огляделся. Кроме него, в хибарке никого не было. Он беззвучно выскользнул из-под одеял и шкур. Эрикки был полностью одет. Надев высокие ботинки, он проверил нож за поясом, подошел к двери и тихонько ее приоткрыл.
Некоторое время он стоял там, прислушиваясь, слегка наклонив голову набок. Покрывала облаков в вышине застилали луну легкой дымкой, ветер шевелил самые тонкие сосновые ветки. Деревня притихла под толстым одеялом снега. Никаких охранников он не заметил. Никакого движения возле навеса, где стоял его 212-й. Двинувшись вперед бесшумной походкой охотника, он обошел с краю деревенские лачуги и направился к навесу.
212-й был укутан на ночь: шкуры и одеяла там, где они были всего нужнее, все дверцы закрыты. Через иллюминатор пассажирского отсека он увидел двух горцев, завернувшихся в одеяла и вытянувшихся во весь рост на сиденьях. Их винтовки лежали рядом. Он осторожно шагнул вперед. Охранник в кабине пилота, держа автомат на коленях, не спал и даже не дремал. Эрикки он пока не увидел. Послышались тихие приближающиеся шаги, впереди них тянулся запах коз, овец и прокуренной одежды.
– В чем дело, пилот? – тихо спросил молодой шейх Баязид.
– Не знаю.
Теперь охранник в кабине их услышал и выглянул из своего окна, он поприветствовал своего вождя и спросил, что случилось. Баязид ответил: «Ничего», – махнул ему рукой, чтобы он продолжал караулить, и пристально осмотрел темноту вокруг. За те несколько дней, что пилот провел в их деревне, финн успел ему понравиться и вызвал уважение как человек и как охотник. Сегодня он взял его с собой в лес, чтобы проверить его, а потом, в качестве дальнейшей проверки и ради собственного удовольствия, он дал ему винтовку. Первым же выстрелом Эрикки подстрелил горную козу – трудная мишень на большом расстоянии, – подстрелил так же умело и чисто, как это сделал бы сам шейх. Отдавая пилоту винтовку, шейх чувствовал возбуждение: интересно, как поступит этот чужак, попробует ли, необдуманно и глупо, навести ее на него или сделает еще большую глупость и бросится в лес, где они с большим весельем выследят его и поймают. Но Рыжеволосый С Ножом просто охотился и держал свои мысли при себе, хотя все они чувствовали, как эмоции медленно кипят у него под кожей.
– Вы что-то почувствовали? Опасность? – спросил он.
– Не знаю. – Эрикки внимательно огляделся. Никаких звуков, кроме ветра и нескольких ночных зверушек, вышедших на охоту, ничего необычного. И все равно он ощущал беспокойство. – Новостей по-прежнему нет?
– Нет, больше никаких. Сегодня днем один из двух посланных людей вернулся. «Хан очень болен, лежит при смерти, – сообщил человек. – Но обещает скоро дать ответ».