– Вижу их. – Это были истребители. Он показал на них Касиги, который их не заметил. – F14-e, вероятно, с базы в Бендер-Аббасе, – сказал он. Касиги не ответил, лишь кивнул, и от этого Скраггеру стало еще хуже. Минуты тянулись. Под ровный гул двигателей они летели дальше.
Потом Скраггер принял решение, ненавидя себя за него.
– Извините, – хмуро бросил он, – но вам придется подождать до Эль-Шаргаза. Энди Гаваллан сможет помочь, я не могу.
– Он сможет помочь? В чем? Как? В чем проблема?
Помолчав, Скраггер произнес:
– Если кто и сможет помочь, так это он. Давайте на этом и остановимся, дружище.
Касиги услышал окончательность ответа, но отбросил ее и решил какое-то время выждать; мозг его гудел от новых сигналов тревоги. То, что Скраггер не угодил в его ловушку и не рассказал ему свой секрет, заставило его уважать пилота еще больше. Только это его не извиняет, думал Касиги, чувствуя, как в нем закипает ярость. Он сказал мне достаточно, чтобы меня предупредить, теперь мое дело выведать все остальное. Значит, Гаваллан – ключ ко всему? К чему?
Касиги показалось, что его голова сейчас взорвется. Ведь я же пообещал этому сумасшедшему Затаки, что мы немедленно возобновим работы, так? Как смеют эти люди ставить под угрозу весь наш проект – наш национальный проект. Без вертолетов мы начать не сможем! Это равносильно предательству интересов Японии! Что у них на уме?
Огромным усилием он сохранил невозмутимое выражение лица.
– Я непременно встречусь с Гавалланом как можно быстрее, и будем надеяться, что вы сможете возглавить наше новое предприятие, а?
– Как Энди Гаваллан скажет, так и будет, ему решать.
Не будь столь уверен, думал Касиги, потому что, как бы все ни сложилось, вертолеты у меня будут – ваши ли, «Герни», мне плевать чьи. Но клянусь своими предками-самураями, проект «Иран-Тода» не будет подвергаться дальнейшей опасности! Не будет! И я не буду!
ГЛАВА 53
Тебриз. Дворец хана. 10.50. Азадэ последовала за Ахмедом в обставленную на западный манер комнату и подошла к кровати под балдахином на четырех столбах; теперь, когда она снова оказалась в этих стенах, она почувствовала, как липкий страх снова пополз по коже. Рядом с постелью сидела медсестра в белом накрахмаленном халате, на коленях у нее лежала открытая книга, и она с любопытством смотрела на них сквозь свои очки. Тяжелые, отдающие плесенью парчовые шторы закрывали окна, чтобы не было сквозняка. Свет был приглушен. В воздухе висел тяжелый запах старого человека.
Глаза хана были закрыты, лицо – бледным, дыхание – затрудненным, к правой руке была подсоединена капельница с физраствором, подвешенная на стойке у кровати. В кресле рядом полудремала Айша, крошечная, свернувшаяся калачиком; ее волосы были растрепаны, глаза припухли от слез. Азадэ робко улыбнулась ей, жалея ее, потом обратилась к медсестре голосом, совсем не похожим на ее собственный:
– Как состояние его высочества, пожалуйста?
– Достаточно хорошее. Но его ни в коем случае нельзя волновать или тревожить, – тихо ответила медсестра на неуверенном турецком. Азадэ посмотрела на нее внимательнее и увидела, что она европейка лет пятидесяти с небольшим, с крашеными темными волосами и красным крестом на рукаве.
– О, вы англичанка или француженка?
– Шотландка, – с явным облегчением ответила женщина по-английски, ее акцент был едва заметен. Она говорила тихо, постоянно поглядывая на хана. – Я сестра Бэйн из больницы Тебриза, и больной чувствует себя настолько хорошо, насколько можно ожидать в его состоянии, особенно учитывая, что он не делает того, что ему говорят. А вы кто такая, извините?
– Я его дочь, Азадэ. Я только что приехала из Тегерана. Он послал за мной. Мы… мы ехали всю ночь.
– Ах да, – ответила медсестра, удивляясь про себя, что сколь красивое создание могло быть сотворено столь уродливым человеком. – Если мне будет позволено дать совет, девочка моя, сейчас было бы лучше его не будить. Как только он проснется, я скажу ему, что вы здесь, и пошлю за вами. Ему лучше поспать.
Ахмед раздраженно спросил:
– Простите, где охранник его высочества?
– Вооруженным людям нечего делать в комнате больного. Я отослала его.
– Здесь всегда будет присутствовать охранник, пока хан не прикажет ему выйти или я не прикажу ему выйти. – Ахмед сердито повернулся и вышел.
– Это всего лишь обычай, сестра, – сказала Азадэ.
– Да, очень хорошо. Но это еще один обычай, без которого мы могли бы прекрасно обойтись.
Азадэ снова посмотрела на отца, почти не узнавая его, стараясь справиться с охватившим ее ужасом. Даже такой, думала она, даже такой он все еще способен уничтожить нас, Хакима и меня, – у него все еще есть его цепной пес Ахмед.
– Прошу вас, скажите откровенно, как он?
Морщинки на лице медсестры стали глубже.
– Мы делаем все возможное.
– Для него было бы лучше находиться в Тегеране?
– Да, если у него случится еще один удар, то да. – Сестра Бэйн взяла его за руку и посчитала пульс. – Но я пока что не советовала бы перевозить его, совсем бы не советовала. – Она сделала пометку в листе наблюдений и бросила взгляд на Айшу. – Вы не могли бы сказать этой леди, что ей нет нужды здесь оставаться, ей бы тоже не помешало хорошенько отдохнуть, бедному ребенку.
– Извините, я не могу вмешиваться. Это тоже обычай. А… а есть вероятность, что у него будет еще один удар?
– Кто может сказать это, девочка, это в руках Божьих. Мы надеемся на лучшее. – Они повернули головы, услышав, как открылась дверь.
На пороге с широкой улыбкой стоял Хаким. Глаза Азадэ вспыхнули, и она сказала медсестре:
– Прошу вас, пошлите за мной сразу же, как только его высочество проснется, – потом торопливо прошла через комнату, вышла в коридор, закрыла за собой дверь и обняла его. – О, Хаким, мой дорогой, столько времени прошло, – задыхаясь, проговорила она. – О, неужели это действительно явь?
– Да, да, но как ты… – Хаким замолчал, услышав шаги. Ахмед и охранник свернули в коридор и подошли к ним. – Я рад, что ты вернулся, Ахмед, – вежливо сказал он. – Его высочество тоже будет счастлив.
– Благодарю вас, ваше высочество. Что-нибудь произошло за время моего отсутствия?
– Нет. Разве что полковник Фазир приезжал сегодня утром повидать отца.
Ахмед похолодел.
– Его пропустили?
– Нет. Ты оставил распоряжение, чтобы не пропускали никого без личного разрешения его высочества; он в тот момент спал, он вообще проспал большую часть дня… я наведывался к нему каждый час, и сестра говорит, что его состояние не изменилось.
– Хорошо. Благодарю вас. Полковник просил что-нибудь передать?
– Только то, что он сегодня собирался в Джульфу со своим партнером. Это тебе говорит что-нибудь?
– Нет, ваше высочество, – гладко солгал Ахмед. Он переводил взгляд с брата на сестру и обратно, но, прежде чем он успел открыть рот, Хаким сказал:
– Мы будем в Голубом зале, пожалуйста, позови нас сразу же, как только мой отец проснется.
Ахмед проводил их взглядом, когда они, рука об руку, прошли по коридору: молодой человек – высокий и красивый, она – гибкая, как ивовый прутик, и желанная. Предатели? Не много времени остается, чтобы добыть доказательства, подумал он. Вернувшись в комнату больного, он увидел бледность лица хана, почувствовал запах, против которого восставали его ноздри. Опустившись на корточки и не обращая внимания на неодобрительно нахмурившуюся медсестру, он начал свое бдение.
Что было нужно этому сыну собаки Фазиру? – спрашивал он себя. В субботу вечером, когда Хашеми Фазир и Армстронг вернулись из Джульфы без Мзитрюка, Фазир гневно потребовал встречи с ханом. Ахмед присутствовал при этой встрече, на которой хан объявил, что не меньше их озадачен тем, что Мзитрюка в вертолете не оказалось.
– Возвращайтесь завтра. Если этот человек доставит мне письмо, вы можете его прочесть, – сказал хан.
– Спасибо, но мы подождем здесь. «Шевроле» не мог отстать от нас намного.
И они остались ждать, хан кипел от возмущения, но ничего не мог поделать; люди Хашеми рассыпались по дворцу и сели в засаду. Час спустя «шевроле» прибыл. Он сам впустил шофера к хану, пока Хашеми и этот говорящий на фарси неверный прятались в соседней комнате.
– У меня конфиденциальное послание к его высочеству, – сообщил ему шофер.
В комнате, где лежал больной хан, советский сказал:
– Ваше высочество, я передам вам послание, когда мы останемся наедине.
– Передайте мне его сейчас. Ахмед мой самый доверенный советник. Давайте письмо! – Человек с неохотой подчинился, и Ахмед вспомнил, как кровь внезапно бросилась в лицо хану, едва он прочел первые строки.
– Будет ответ? – с вызовом спросил русский.
Задыхаясь от ярости, хан мотнул головой, отпустил посланника и протянул письмо Ахмеду. Там говорилось: «Мой друг, я был потрясен, услышав о твоей болезни, и был бы сейчас рядом с тобой, но срочные дела вынуждают меня остаться здесь. У меня плохие новости: может оказаться, что тебя предали, и ты и твой круг агентов стали известны внутренней разведке или людям из САВАМА – ты знаешь, что этот хамелеон Абрим Пахмуди теперь возглавляет этот новый вариант САВАК? Если тебя выдали Пахмуди, будь готов немедленно бежать, или ты очень скоро увидишь стены пыточной камеры изнутри. Я предупредил наших людей, они помогут тебе, если возникнет необходимость. Если обстановка будет безопасной, я прибуду во вторник с наступлением темноты. Удачи».
У хана не было иного выбора, кроме как показать письмо двум своим гостям.
– Это правда? Насчет Пахмуди?
– Да. Он ведь ваш старый друг, не так ли? – с издевкой спросил Фазир.
– Нет… нет, он не друг. Убирайтесь!
– Конечно, ваше высочество. Ваш дворец тем временем взят под наблюдение. Вам никуда не нужно бежать. Пожалуйста, не предпринимайте ничего, чтобы помешать приезду Мзитрюка во вторник, ничего не делайте, чтобы внушать бунтовщикам в Азербайджане новые надежды. Что касается Пахмуди и САВАМА, они ничего не могут здесь сделать без моего одобрения. Теперь я закон в Тебризе. Подчинитесь – и я защищу вас, восстанете против меня – будете ему пешкешем!
Когда они ушли, ярость хана прорвалась наружу; Ахмед никогда не видел его в таком бешенстве. Пароксизм все нарастал, потом вдруг разом прекратился, и в следующий миг хан вытянулся на полу, а он смотрел на него сверху, ожидая увидеть мертвеца, но хан не умер. Просто лицо сделалось восковым, тело подергивалось, дыхание было прерывистым.
– На все воля Аллаха, – пробормотал Ахмед; он не хотел бы пережить этот вечер еще раз.
Голубой зал. 11.15. Когда они остались совсем одни, Хаким подхватил ее и закружил в объятиях.
– О, это чудесно, чудесно, чудесно видеть тебя снова… – начала она, но он прошептал:
– Потише, Азадэ, здесь повсюду уши, и кто-нибудь обязательно истолкует все неправильно и снова солжет.
– Наджуд? Будь она проклята навеки и…
– Шшш, дорогая, теперь она не может причинить нам зла. Я наследник, официально.
– О, расскажи мне, что произошло, расскажи мне все!
Они сели на длинную кушетку с подушками, и Хаким начал рассказывать, едва не захлебываясь словами:
– Сначала Эрикки: выкуп – десять миллионов риалов, за него и за 212-й, и…
– Отец может сбить цену и заплатить, у него, конечно же, есть эти деньги, потом отыскать их и разорвать на куски.
– Да-да, разумеется, он может заплатить, и он сказал мне в присутствии Ахмеда, что займется этим сразу же, как ты вернешься, и это правда, он сделал меня наследником при условии, что я поклянусь Аллахом оберегать и лелеять маленького Хасана, как оберегаю и лелею тебя, – я, конечно, сразу же и с радостью на это согласился, – и еще он сказал, что ты должна поклясться Аллахом, что будешь так же к нему относится, что мы оба поклянемся остаться в Тебризе: я – чтобы научиться, как наследовать ему, ты – чтобы помогать мне и быть рядом, и, о, мы будем так счастливы!
– И это все, что мы должны сделать? – спросила она, не веря своим ушам.
– Да, это все. Он объявил меня наследником в присутствии всей семьи – они все выглядели так, что я думал, они умрут на месте, но это все неважно. Отец назвал перед ними все условия, и я сразу же их принял, разумеется, как и ты их примешь, да и зачем бы мы стали отказываться?
– Конечно, конечно, все что угодно! Аллах присматривает за нами! – Она снова обняла его, зарывшись лицом в его плечо, чтобы вытереть о него слезы счастья. Все дорогу от Тегерана – путешествие было ужасным, и Ахмед почти не разговаривал с ней – она заранее ужасалась тем условиям, которые поставит отец. Но теперь? – Это невероятно, Хаким, это волшебство какое-то! Конечно, мы будем беречь маленького Хасана, и ты передашь ханский титул ему или его наследникам, если таково желание отца. Да хранит нас Аллах, хранит его и Эрикки, и Эрикки сможет летать, сколько ему захочется, почему бы нет? О, это будет так чудесно. – Она вытерла глаза. – Я, наверное, выгляжу ужасно.
– Ты выглядишь восхитительно. А теперь расскажи мне, что приключилось с тобой. Я знаю только, что тебя схватили в деревне с… с британским диверсантом, а потом ты каким-то образом сбежала оттуда.
– Это было еще одно чудо, только с помощью Аллаха такое могло случиться, Хаким, но в тот момент все было ужасно, этот злобный мулла… я не помню, как мы оттуда выбрались, помню только то, что Джонни… Джонни потом мне рассказал. Мой Ясноглазый Джонни, Хаким.
Его глаза широко раскрылись.
– Джонни из Швейцарии?
– Да. Это был он, он и был тем британским офицером.
– Но каким образом?.. Это кажется невозможным.
– Он спас мне жизнь, Хаким, и, о, мне столько тебе надо рассказать.
– Когда отец узнал про деревню, он… ты ведь знаешь, что муллу застрелили «зеленые повязки», да?
– Я сама не помню, но Джонни говорил мне.
– Когда отец узнал про деревню, он велел Ахмеду притащить старосту сюда, допросил его, потом отослал обратно, приказал побить его камнями, отрубить руки мяснику, а потом сжечь всю деревню. Сжечь деревню – это была моя идея… надо же, какие псы!
Азадэ была глубоко потрясена. Сжечь всю деревню – это была слишком ужасная месть.
Но Хаким не позволил никаким чувствам нарушить свою эйфорию.
– Азадэ, отец снял охранника, и я могу ходить где мне вздумается… я даже взял машину и съездил в Тебриз, один. Все обращаются со мной как с наследником, вся семья, даже Наджуд, хотя я знаю, что втайне она зубами скрежещет и с ней нужно быть очень осторожным. Это… это совсем не то, чего я ожидал. – Он рассказал, как его фактически притащили сюда из Хоя, как он ждал, что его убьют или искалечат. – Помнишь, когда меня изгоняли, он проклял меня и сказал, что шах Аббас знал, как следует поступать с сыновьями-изменниками?
Она задрожала, вспоминая этот кошмар, проклятия, ярость, всю несправедливость происходящего, ведь оба они были невиновны.
– Что заставило его передумать? Почему он изменил свое отношение к тебе, к нам?
– Воля Аллаха. Аллах открыл ему глаза. Он не может не знать, что смерть рядом, он должен позаботиться… он, он – хан. Может быть, он напуган и хочет загладить вину. Мы ни в чем не были перед ним виноваты. Да и какое значение имеет это почему? Мне все равно. После стольких лет мы освободились от ярма, мы свободны.
Комната хана. 11.16. Глаза хана открылись. Не шевеля головой, он огляделся, насколько мог. Ахмед, Айша и телохранитель. Медсестры не было видно. Он взглянул на Ахмеда, который сидел на полу.
– При'ез ее? – Слова выговаривались с трудом.
– Да, ваше высочество. Несколько минут назад.
Медсестра появилась в его поле зрения.
– Как вы себя чувствуете, ваше превосходительство? – спросила она по-английски, как он приказал, сказав, что ее турецкий звучал отвратительно.
– Так же.
– Позвольте, я помогу вам устроиться поудобнее. – С большой осторожностью и заботой – и немалой силой – она приподняла его, разгладила постель и поправила подушки. – Принести вам утку, ваше превосходительство?
Хан подумал и сказал: – Да.
Она подала судно, и он почувствовал себя оскверненным оттого, что это делала женщина из неверных, но со времени ее приезда он успел понять, что она невероятно умела и заботлива, очень мудра и очень добра, лучшая сиделка в Тебризе – Ахмед позаботился об этом, – гораздо лучше Айши, которая оказалась совершенно бесполезной. Он увидел, как Айша робко улыбается ему, увидел ее огромные испуганные глаза. Интересно, смогу ли я когда-нибудь еще вонзить его в нее, по самую рукоять, твердый, как кость, как в тот первый раз, когда ее слезы и извивающееся тело поддерживали в нем твердость какое-то время?
– Ваше превосходительство?
Он принял таблетку, сделал глоток воды, наслаждаясь прохладой рук сиделки, поддерживавших его голову. Потом взгляд его снова упал на Ахмеда, и он улыбнулся ему, радуясь, что его верный слуга вернулся.
– Хорошо съездил?
– Да, ваше высочество.
– По с'оей 'оле? Или силой?
Ахмед улыбнулся.
– Все было, как вы предсказывали, ваше высочество. По своей воле. В точности, как вы планировали.
– Я думаю, вам не стоит так много разговаривать, ваше превосходительство, – вставила медсестра.
– Подите прочь.
Она мягко похлопала его по плечу.
– Не хотите съесть что-нибудь, может быть, немного хореша?
– Пахла'ы.
– Доктор сказал, что вам вредно есть сладости.
– Пахла'ы!
Сестра Бэйн вздохнула. Доктор запретил ей давать ему пахлаву и добавил: «Но если будет настаивать, можете дать, и сколько захочет, какая теперь разница? Иншаллах». Она нашла пахлаву, положила кусочек ему в рот, вытерла слюну, и он с наслаждением прожевал ее, хрустящую орешками, но такую нежную и, о, такую сладкую.
– Ваша дочь прибыла из Тегерана, ваше превосходительство, – сообщила сиделка. – Она попросила меня известить ее, как только вы проснетесь.
Абдолла находил весь процесс разговора очень странным. Он пытался произнести предложения, но его рот не открывался, когда должен был открываться, и слова оставались в его сознании долгое время, а потом, когда упрощенная форма того, что он хотел сказать, вылетала изо рта, слова оказывались не очень хорошо артикулированными, хотя должны были бы быть таковыми. Но почему? Я ведь все делаю так же, как раньше. Раньше чего? Не помню, только тяжелая, давящая чернота кругом, рев крови в ушах, раскаленные иглы пронзают мозг, и нечем дышать.