После ужина я проводил дам в их апартаменты, затем вернулся в свою комнату и сказал своей бонне, чтобы шла спать, так как мне надо много писать.
За пять минут до назначенного часа я вышел и, поскольку ночь была темна, обошел вслепую вкруг дома. Я хотел отпереть дверь в помещение, где был мой ангел, но нашел ее открытой, и не мог понять причины. Я открываю дверь второй прихожей и чувствую прикосновение. Рука, которую она положила мне на рот, указала, что я не должен разговаривать. Мы бросились на большое канапе, и в один момент я оказался на вершине своих желаний. Было летнее солнцестояние. Имея в запасе только два часа, я не терял ни минуты; я использовал их все, чтобы повторно изливать свидетельства огня, который меня пожирал, на божественную женщину, которую, как я был уверен, я сжимал в своих объятиях. Я находил, что решение, принятое ею, не ждать меня в своей постели, было замечательным, потому что шум от наших поцелуев мог разбудить мужа. Ее страсть, которая, казалось, превосходила мою, вздымала мою душу до небес, и я чувствовал убеждение, что из всех одержанных мною побед эта была первой, которую я мог восславить в полной мере.
Бой часов известил, что я должен уйти; я поднялся, дав ей самый нежный поцелуй, и вернулся в свою комнату, где, в самом полном удовлетворении сердца погрузился в сон. Я проснулся в девять часов и увидел М., который с видом глубокого удовлетворения показал мне письмо, только что полученное им от своего кузена, которое возвещало о его благополучии. Он пригласил меня прийти принять шоколаду в его комнате, пока его жена занимается туалетом. Я поспешно надеваю домашнюю пижаму, и в тот момент, когда собираюсь выйти вместе с М., вижу входящую Ф., которая с оживленным видом говорит, что она меня благодарит, и что она уезжает в Золотурн.
— Подождите четверть часа, мы пойдем завтракать вместе с М-м М…
— Нет; я только что пожелала ей доброго утра, и я уезжаю. Адьё.
— Адьё, мадам.
Едва она вышла, М. спросил у меня, не сошла ли она с ума. Он мог бы в это поверить, потому что хотя бы из вежливости она должна была бы подождать до вечера, чтобы уехать вместе с М. и М-м.
Мы идем завтракать и обмениваемся комментариями к этому внезапному отъезду. Затем мы выходим, чтобы пройтись по саду, где находим мою бонну, к которой подходит М. Мадам мне кажется слегка подавленной, и я спрашиваю, хорошо ли она спала.
— Я спала только четыре часа, напрасно прождав вас в постели. Какое препятствие могло помешать вам прийти?
Этот вопрос, которого я никак не ожидал, заледенил мне кровь. Я смотрю на нее, я не отвечаю, я не могу оправиться от изумления. Я пришел в себя, ощутив ужас, догадавшись, что та, что была в моих объятиях, была Ф. Я отступил в сень деревьев, чтобы скрыть смятение, которое нельзя себе и представить. Я почувствовал себя умирающим. Чтобы остаться на ногах, я оперся о дерево. Первая мысль в моей голове, мысль, которую я сразу отбросил, была та, что М-м М… хочет отречься от содеянного; любая женщина, которая отдается кому-то в темном месте, имеет право отказаться от того, что было, и невозможно уличить ее во лжи; но я слишком хорошо знал М-м…, чтобы допустить, что она способна на столь низкое вероломство, неведомое никому из женщин, кроме настоящих монстров — ужаса и позора людского рода. Я в тот же миг увидел, что если она сказала, что напрасно ждала меня, для того, чтобы доставить себе развлечение моим удивлением, она лишена деликатности, потому что в материи этого рода малейшее сомнение может убить чувство. Я, наконец, увидел правду. Ф. ее заменила. Как она это сделала? Как она все узнала? Узнать это можно было путем рассуждения, и рассуждение пришло вслед за идеей, поразившей ум, который, вслед за унижением, растерял в значительной мере свою силу. Я находился в ужасающей уверенности, что провел два часа с монстром, вышедшим из ада, и мысль, которая меня убивала, была та, что я не мог не признать, что ощущал себя тогда счастливым. Я не мог себе этого простить, потому что различие между одной и другой было огромным и достаточным, чтобы привести к безошибочному суждению все мои чувства, из которых, однако, не были задействованы зрение и слух. Но этого было недостаточно, чтобы меня извинить. Мне должно было бы хватить и осязания. Я проклял любовь, природу и мою подлую слабость, когда согласился сохранить у себя этого монстра, который обесчестил моего ангела и сделал меня неприятным самому себе. В этот момент я приговорил себя к смерти, но решил, прежде чем кончить жизнь, порвать также на куски собственными руками эту мегеру, которая сделала меня несчастнейшим из людей.
В то время, как я плавал в водах Стикса, появился М., который спросил, не чувствую ли я себя плохо, потому что испугался, видя меня побледневшим; он сказал, что его жена беспокоится об этом; я ответил, что покинул их по причине случившегося со мной легкого головокружения, и что чувствую себя уже хорошо. Мы пошли присоединиться к остальным. Моя бонна дала мне кармелитской воды и сказала в шутку, что меня столь сильно задел отъезд Ф.
Оказавшись снова с М-м М…, вдали от ее мужа, который болтал с Дюбуа, я сказал ей, что меня обеспокоило именно то, что она сказала мне, явно, в качестве шутки.
— Я не шутила, дорогой друг, скажите же, почему вы не пришли этой ночью.
При этой реплике я думал, что упаду мертвый. Я не мог решиться рассказать ей, что случилось, и не знал, что должен придумать, чтобы оправдаться в том, что не пришел в ее кровать, как мы договорились. Я оставался таким образом хмурым, нерешительным и немым, когда маленькая служанка Дюбуа принесла ей письмо от м-м Ф, отправленное ей по почте. Она его открыла и передала мне вложение, адресованное мне. Я положил его в карман, сказав, что прочту его позже, когда будет удобно, что это не срочно, это шутка. М. говорит, что это любовное; я не отвечаю, иду к себе; подают на стол, мы идем обедать; я не могу есть, что относят к моему нездоровью. Мне не терпится прочесть это письмо, но надо найти время. Когда мы поднялись из-за стола, я сказал, что мне лучше и взял кофе.
Вместо того, чтобы сесть за пикет, как обычно, М-м М… говорит, что в закрытой аллее свежо и надо бы туда перейти. Я подаю ей руку, ее муж — Дюбуа, и мы идем туда.
Когда она уверилась, что нас никто не может услышать, она начала так:
— Я уверена, что вы провели ночь с этой ужасной женщиной, и я, быть может, уж не знаю как, скомпрометирована. Скажите мне все, милый друг, это моя первая интрига; но если она должна послужить мне уроком, я не должна ничего упустить. Я уверена, что любима вами; сделайте же так, чтобы я не думала, что вы теперь, увы, стали мне врагом!
— Святые небеса! Я — вашим врагом!
— Скажите же мне правду обо всем, и до того, как прочтете полученное вами письмо. Во имя любви призываю вас ничего не скрывать.
— Вот все, в немногих словах. Я вхожу к вам в час, и во второй прихожей чувствую руку, прикрывающую мне рот, призывающую не говорить. Я хватаю вас в объятия, и мы падаем на канапе. Вы понимаете, что я должен был быть уверен, что это вы, и не мог сомневаться? Я провел таким образом, не говоря вам ни слова и не слыша в ответ ни единого слова от вас, самые упоительные два часа, что были у меня в жизни; проклятые два часа, ужасная память о которых будет погружать меня в ад до моего последнего вздоха. В три часа с четвертью я вас покинул. Вы знаете остальное.
— Кто мог сказать этому монстру о том, что вы придете ко мне в комнату в час.
— Ничего об этом не знаю.
— Согласитесь, что из нас троих я наиболее, и может быть, единственная, несчастна.
— Во имя бога, не думайте так, потому что я намерен пойти ее заколоть, и затем убить себя.
— И когда станет известен этот факт, сделать меня самой несчастной из женщин. Успокоимся. Дайте мне письмо, что она вам написала. Я прочту его под деревьями, вы прочтете потом. Если кто-то увидит, что мы его читаем, придется дать прочесть ему тоже.
Я дал ей письмо и присоединился к М., которого моя бонна заставляла закатываться смехом. После этого диалога я стал немного более способен к рассуждению. Доверие, с которым она потребовала, чтобы я дал ей письмо монстра, мне понравилось. Мне было любопытно, и в то же время противно его читать. Оно могло меня только разозлить, и я опасался приступа настоящего гнева.
М-м М … присоединилась к нам, и, когда мы снова отделились, она вернула мне письмо, сказав, чтобы я прочел его наедине и на спокойную голову. Она потребовала у меня слова чести, что в этом деле я не стану ничего предпринимать, не посоветовавшись до того с ней, сообщая мне свои мысли посредством консьержки. Она сказала, что мы можем не опасаться, что Ф. опубликует этот факт, поскольку она опозорилась первая, и что лучшее, что мы можем делать, это затаиться. Она увеличила мое желание прочесть письмо, сказав, что злая женщина дала мне заверение, которым я не должен пренебречь.
При очень здравом рассуждении моего ангела мне ранили душу слезы, которые без малейшей гримасы обильно сочились из ее прекрасных глаз. Она пыталась умерить мое чересчур заметное страдание, мешая слезы со смехом, но я слишком хорошо видел то, что происходит в ее благородной и великодушной душе, чтобы не понимать плачевного состояния ее сердца, происходящего от уверенности, что недостойная Ф. знала и не сомневалась в том, что между ею и мной существует преступная договоренность. От этого мое отчаяние достигало высшей степени.
Она уехала в семь часов вместе с мужем, которого я благодарил словами столь правдивыми, что он не мог сомневаться, что они происходят из самой чистой дружбы, и действительно я его не обманывал. Какова природа этого чувства самой искренней и нежной дружбы, которое может испытывать мужчина, любящий женщину, к мужу этой женщины, если таковой у нее есть? Многие догадки служат лишь к увеличению предрассудков. Я его обнял, и когда я хотел поцеловать руку Мадам, он благородно меня просил оказать ей такую же честь, как и ему. Я направился в свою комнату, горя нетерпением прочесть письмо этой гарпии, которая сделала меня несчастнейшим из людей. Вот его точная копия, кроме нескольких фраз, которые я исправил:
«Я покидаю, месье, ваш дом, в достаточной мере удовлетворенная, не только тем, что провела два часа с вами, потому что вы не отличаетесь от других мужчин, и мой каприз, впрочем, послужил мне только, чтобы доставить случай посмеяться, но и тем, что была отомщена за те публичные знаки неприязни, что вы мне дали, потому что я простила вам мелкие частности. Я отомщена за вашу политику, разоблачив ваши намерения и лицемерие этой М…, которая отныне не сможет смотреть на меня с видом превосходства, который заимствован ею от ее фальшивой добродетели. Я отомщена тем, что она должна была прождать вас всю ночь, и тем, что комический диалог между вами двумя этим утром должен дать ей понять, что я присвоила себе то, что было предназначено для нее, и вы теперь не сможете больше считать ее чудом природы, потому что, если вы приняли меня за нее, я, стало быть, ничем не отличаюсь от нее, и вы, соответственно, должны будете излечиться от безумной страсти, которая вами владеет, и заставить себя обратить внимание на преимущества всех остальных женщин. Если я вас разочаровала, вы мне обязаны за благодеяние, но я освобождаю вас от благодарности, и я даже позволяю вам меня ненавидеть, в предвидении, что эта ненависть меня минует с миром, потому что если в будущем ваши шаги покажутся мне оскорбительными, я способна опубликовать случившееся, ничего не боясь, потому что я вдова, сама себе хозяйка и могу пренебречь всем, что обо мне говорят. Я ни в ком не нуждаюсь. Эта М…, наоборот, должна себя охранить. Однако вот то, что я должна вам сообщить, чтобы показать, какая я добрая.
Знайте, месье, что в течение десяти лет я страдаю неким недомоганием, которое никак не могла вылечить. Вы достаточно постарались этой ночью, чтобы его подцепить; я советую вам в этой связи принять лекарства. Я предупреждаю вас об этом, чтобы вы поостереглись сообщить его вашей красавице, которая, по неведению, смогла бы передать его своему мужу, и другим, что сделает ее несчастной, и я буду сожалеть об этом, потому что она не сделала мне никакого зла и никакой обиды. Мне кажется, что вы оба можете обмануться относительно наличия доброжелателя; я решила поселиться у вас лишь для того, чтобы убедиться в очевидном, что мое предположение верно. Я осуществила мой проект без всякой помощи со стороны. Проведя две ночи впустую на известном вам канапе, я решила провести там третью ночь и завершить этим предприятие. Никто в доме меня не видел, и даже моя горничная не знает цели моих ночных путешествий. Вы вольны сохранить эту историю в молчании, что я вам и советую.
PS — Если вы нуждаетесь во враче, рекомендуйте ему хранить сдержанность, так как весь Золотурн знает, что у меня есть эта легкая болезнь, и могут сказать, что вы получили ее от меня. Это меня огорчит».
Я счел наглость этого письма столь чудовищной, что она почти вызвала меня желание рассмеяться. Я хорошо знал, что Ф. могла меня только ненавидеть после моих поступков по отношению к ней; но я никогда не предполагал, что она в своем отмщении может зайти столь далеко. Она подарила мне свою болезнь; я еще не мог видеть ее симптомы, но я в этом не сомневался; мне предстояла грустная обязанность ее лечить. Я должен был покинуть мою любовь и даже отправиться лечиться куда-то в другое место, чтобы избежать болтовни злых сплетников. Решение, которое я принял после двух часов мрачных размышлений, было затаиться, но я твердо решил отомстить, как только представится удобный случай.
Поскольку я ничего не ел за обедом, мне настоятельно требовались хороший ужин и добрый сон. Я сел за стол с моей бонной, в грустном состоянии души, не взглянув ни разу ей в лицо.
Глава VII
Продолжение предыдущей главы. Мой отъезд из Золотурна.
Но как только слуги вышли, и мы остались одни, сидя друг напротив друга, эта молодая вдова, которая начала меня любить, потому что я принес ей счастье, сочла своим долгом меня разговорить.
— Ваша грусть, — сказала она, — для вас не характерна и внушает мне страх. Вы могли бы облегчить себе душу, доверив мне ваши дела. Я любопытствую лишь потому, что вы мне интересны; я смогу, возможно, быть вам полезной. Будьте уверены в моей скромности. Чтобы подбодрить вас говорить со мной свободно и иметь ко мне некоторое доверие, я могу сказать вам все, что знаю о вас, без того, чтобы кто-то мне рассказал что-либо, и чтобы я предпринимала малейшие шаги, чтобы выяснить, проявляя нескромное любопытство, то, что мне не положено знать.
— Очень хорошо, моя бонна. Ваше объяснение мне нравится, я вижу, что вы испытываете ко мне дружеские чувства, и мне это приятно. Начните же с того, что скажите мне без малейшей утайки, все, что вы знаете о делах, которые меня занимают в настоящий момент.
— Охотно. Вы любите и любимы М-м … М-м Ф., что здесь была, и к которой вы относитесь очень плохо, затеяла склоку, которая привела, как мне кажется, к ссоре между вами и М-м… и затем уехала, как не принято уезжать из уважаемого дома. Это привело ваш дух в смятение. Вы опасаетесь последствий; вы ощущаете несчастную необходимость что-то предпринять; ваше сердце вступает в противоречие с вашим разумом, страсть борется с чувством. Что я знаю? Ничего. Я лишь предполагаю. Я знаю, что вчера у вас был счастливый вид, а сегодня вы кажетесь мне вызывающим жалость, и я это чувствую, потому что вы внушаете мне самое глубокое чувство дружбы. Я сегодня изо всех сил старалась развлечь М., я из кожи вон лезла, чтобы его развеселить, и чтобы он дал вам возможность свободно поговорить с его женой, которая, мне кажется, достойна владеть вашим сердцем.
— Все, что вы мне сейчас сказали, — правда; ваша дружба мне дорога, и я высоко ценю ваш ум. М-м Ф. чудовище, она сделала меня несчастным, чтобы отомстить за мое пренебрежение, и я не могу отомстить. Гордость запрещает мне говорить вам больше; впрочем, ни вы, ни кто другой не сможет дать мне совет, способный избавить меня от страдания, охватившего мою душу. Я умру, быть может, от этого, мой добрый друг, но пока прошу вас сохранить для меня вашу дружбу и говорить со мной все время с такой же искренностью. Я выслушаю всегда вас с тем же вниманием. Вот для этого вы мне и полезны, и я вас за это ценю.
Я провел тяжелую ночь, что крайне необычно при моем темпераменте. Справедливый гнев, отец желания отомстить, мешал мне спать, так же как мечты о новом счастье, на которое я уже не надеялся. Переживание лишило меня сладости сна, а также и аппетита. Сколько помню, при самых больших неприятностях я всегда хорошо ел и еще лучше спал, и благодаря этому выходил из трудных положений, в которых без этого я бы не выдержал напряжения. Я позвонил Ледюку очень рано, маленькая девочка пришла сказать, что Ледюк болен, и что Дюбуа принесет мне мой шоколад.
Она приходит; она говорит, что у меня вид полутрупа, и что я хорошо сделаю, прервав свои ванны. Едва приняв свой шоколад, я его выблевал, впервые в жизни. Шоколад приготовила моя бонна, без этого я бы решил, что Ф. меня отравила. Минуту спустя я выблевал все, что съел за ужином, и, с большими усилиями, вязкие слизистые горькие выделения, которые меня убедили, что яд, которым я был отравлен, был порожден во мне черным гневом, который, набрав такую силу, убивает человека, лишающего себя сладости мести, которой требует его душа. Душа требовала от меня жизни Ф, и без шоколада, который заставил гнев выплеснуться наружу, я был бы им убит. Разбитый от собственных усилий, я увидел, что моя бонна плачет.
— Почему вы плачете?
— Я не знаю, о чем вы думаете.
— Успокойтесь, дорогая. Я думаю, что мое состояние побудит вас продлить свою дружбу со мной. Оставьте меня, так как сейчас я надеюсь поспать.