— Почему вы плачете?
— Я не знаю, о чем вы думаете.
— Успокойтесь, дорогая. Я думаю, что мое состояние побудит вас продлить свою дружбу со мной. Оставьте меня, так как сейчас я надеюсь поспать.
В самом деле, я проснулся вернувшимся к жизни. Я поразился, увидев, что проспал единым махом семь часов. Я звоню, моя добрая бонна входит и говорит, что хирург из соседней деревни хочет со мной поговорить. Она вошла очень грустная; я вижу, что она внезапно повеселела, я спрашиваю о причине, и она говорит, что увидела меня воскресшим. Я говорю, что мы пообедаем, после того, как я выслушаю, что имеет сказать мне хирург. Он входит и, оглянувшись по сторонам, говорит мне на ухо, что у моего слуги сифилис. Я разразился смехом, потому что ожидал чего-то ужасного.
— Дорогой друг, позаботьтесь о нем в полной мере, и я вам все компенсирую; но в другой раз сообщайте о своих открытиях с менее мрачным видом. Сколько вам лет?
— Исполнилось восемьдесят.
— Храни вас господь!
Поскольку я опасался оказаться в таком же положении, я посочувствовал моему бедному испанцу, который, в конце концов, подцепил проклятую чуму впервые, в то время, как я имел ее, должно быть, в двадцатый раз[21]. Правда, мне было на четырнадцать лет больше, чем ему.
Моя бонна, вошедшая, чтобы помочь мне одеться, спросила, что такого сказал мне старый добряк, что заставило меня смеяться.
— Я его хорошо понимаю; но скажите мне сначала, знаете ли вы, что означает слово сифилис?
— Знаю. Курьер миледи от него помер.
— Очень хорошо; но притворитесь, что не знаете. Ледюк его заимел.
— Бедный мальчик! И это заставило вас рассмеяться?
— Смеяться заставило то, что хирург рассказал мне это как ужасный секрет.
Причесав меня, она сказала, что у нее тоже есть некая тайна, которую она должна мне доверить, вследствие чего я должен заранее ее простить, либо немедленно отослать.
— Вот еще напасть! Какого дьявола вы натворили? Говорите быстро.
— Я вас обокрала.
— Что? Как? Когда? Можете вы вернуть мне украденное? Я не считал вас воровкой. Я никогда не прощаю ни воров, ни лжецов.
— Как вы, однако, быстры! Я между тем уверена, что вы меня простите, потому что не прошло и получаса, как я вас обокрала, и готова немедленно вернуть украденное.
— Если не прошло и получаса, вы заслуживаете, дорогая, полного отпущения грехов; верните же мне то, что незаконно взяли.
— Вот оно.
— Письмо Ф.? Вы его прочли?
— Естественно. Это кража.
— Вы украли, таким образом, мой секрет, и кража эта серьезная, так как вы не сможете вернуть мне украденное. Ах, дорогая Дюбуа! Вы совершили тяжкое преступление.
— Я знаю. Это кража, когда нельзя вернуть украденное; но я могу вас заверить, что она останется в мне как забытая полностью. Скорее, скорее простите меня.
— Скорее, скорее! Вы странное создание. Я скорее, скорее вас прощаю, и целую вас; но берегитесь в будущем не только читать мои бумаги, но даже касаться их. У меня есть секреты, которым я не хозяин. Забудьте же ужасы, которые вы прочли.
— Выслушайте меня. Позвольте, чтобы я их не забывала, и вы, быть может, от этого выиграете. Поговорим об этом событии. Оно привело меня в ужас. Этот монстр нанес смертельный удар вашей душе и другой — вашей личности, гадина притворилась вашей любовницей, опозорив М-м …Я считаю, дорогой хозяин, что это последнее — ее главное преступление, потому что, несмотря на оскорбление, ваша любовь должна сохраниться, и болезнь, которой эта стерва вас наградила, пройдет; но честь М-м…, если гадина осуществит то, чем угрожает, будет утеряна навсегда. Не настаивайте, чтобы я забыла то, что узнала; поговорим, наоборот, об этом, чтобы найти лекарство. Я достойна, поверьте, вашего доверия, и уверена, что заслужу вскоре ваше уважение.
Мне казалось, что я сплю, слыша, как молодая женщина такого положения говорит со мной разумней, чем Минерва с Телемаком. Этого ее рассуждения было более чем достаточно, чтобы добиться не только поставленной ею цели, но и заслужить мое уважение.
— Да, мой дорогой друг, — сказал я, — подумаем, как защитить от опасности, ей угрожающей, М-м…, и я возблагодарю вас, если это не окажется невозможным. Будем думать над этим и обсуждать, денно и нощно. Продолжайте ее любить и простите ей ее первоначальное заблуждение, заботьтесь о ее чести и проявите жалость к моему состоянию, будьте моим истинным другом и забудьте отвратительное звание хозяина, чтобы заменить его званием друга; я останусь им до самой смерти, клянусь вам. Ваши здравые слова покорили мое сердце; придите в мои объятия.
— Нет, нет, этого не нужно; мы молоды и слишком легко можем поддаться чувствам. Мне для счастья достаточно остаться вашим другом, но я не хочу получить это задаром. Я хочу заслужить вашу дружбу с помощью убедительных доказательств моей. Я пойду займусь делом и надеюсь, что после обеда вы почувствуете себя гораздо лучше.
Такая мудрость меня удивила. Она могла быть искусственной, потому что, чтобы ее разыграть, Дюбуа достаточно было знать законы психологии, но не это меня заботило. Я предвидел, что влюблюсь в нее и подпаду под влияние ее моральных принципов, когда ее самолюбие не позволит ей их нарушить, когда она сама влюбится в меня в полном смысле этого слова. Я решил не поощрять свою зарождающуюся любовь. Остановленная в зачаточном состоянии, она должна будет умереть от досады. Досада убивает новорожденное чувство. Так я себя уговаривал. Я забыл, что невозможно испытывать чувство простой дружбы к женщине, которую находишь красивой, с которой ведешь беседы и которая, возможно, влюблена в тебя. Дружба в своем апогее переходит в любовь, и, разрешаясь тем же тонким механизмом, с которым любовь должна стать счастливой, она радуется, становясь все сильнее после проявлений нежности. Это то, что случилось у нежного Анакреона со Смердисом, Клеобулом и Басиллом[22]. Платоник, который претендует на то, что можно быть просто другом молодой женщины, которая нравится, и с которой рядом живешь, — визионер. Моя горничная была слишком очаровательна и слишком умна; было невозможно, чтобы я не влюбился.
Мы начали разговор лишь после того, как хорошо пообедали, потому что нет ничего более неосмотрительного и более опасного, чем разговаривать в присутствии слуг, всегда хитрых или невежественных, которые плохо слышат распоряжения, появляются и исчезают, и полагают, что обладают привилегией безнаказанно выдавать секреты своих хозяев, потому лишь, что они их узнают не напрямую.
Моя бонна начала с того, что спросила, есть ли у меня достаточная убежденность в верности Ледюка.
— Он слегка плут, моя дорогая, большой развратник, смелый, даже дерзкий, умница и невежда, бессовестный враль, которого никто, кроме меня, не может заставить уступить. Этот разбойник, однако, обладает большим достоинством: он слепо выполняет все, что я ему прикажу, пренебрегая любым риском, которому он подвергнется, подчиняясь; он не побоится не только палок, но и виселицы, если видит ее лишь в отдалении. Когда я путешествую, и надо узнать, рискую ли я пересечь реку вброд, оставаясь в коляске, он раздевается, без того, чтобы я ему это сказал, и идет проверить глубину вплавь.
— Ну, достаточно. Вам нужен этот парень. Я заявляю вам, дорогой друг, — потому что теперь я должна так вас называть, — что М-м … нечего больше опасаться. Сделайте то, что я вам скажу, и если м-м Ф. поведет себя не умно, она окажется сама единственной пострадавшей. Но без Ледюка мы ничего не сможем сделать. Необходимо, однако, прежде всего, чтобы мы выяснили всю историю его заразы, потому что некоторые обстоятельства могут стать препятствием для моего проекта. Идите же, выясните все от него самого, и узнайте при этом, рассказал ли он о своем несчастье слугам. Все разузнав, прикажите ему соблюдать строгое молчание об интересе, который вы проявляете к его болезни.
Не пытаясь в деталях понять ее план, я сразу поднялся к Ледюку. Я нашел его одного в постели, сел возле него с безмятежным видом и пообещал вылечить его, при условии, что он ничего от меня не скроет, без утайки рассказав мне, вплоть до мельчайших подробностей, все относительно болезни, как он ее подхватил. Он сказал мне, что в день, когда он отправлялся в Золотурн за моими письмами, он сошел с лошади на полдороги, чтобы попить молока на молочной ферме, там встретил услужливую крестьянку, которая всего за четверть часа привела его в то состояние, в котором я его вижу. В постель его привела большая опухоль на тестикулах.
— Рассказывал ли ты об этом кому-нибудь?
— Никому, потому что надо мной будут смеяться. Только хирург знает о моей болезни, но он не знает, от кого я ее подцепил. Он сказал, что удалит опухоль, и что завтра я смогу прислуживать вам за столом.
— Хорошо. Продолжай держать это все при себе.
— Хорошо. Продолжай держать это все при себе.
Когда я передал все это моей Минерве, она задала мне следующие вопросы:
— Скажите мне, может ли Ф. со всей строгостью утверждать, что она провела с вами два часа на канапе.
— Нет, потому что она ни видела меня, ни говорила со мной.
— Очень хорошо. Тогда отвечайте на ее гнусное письмо, что она ошиблась, потому что вы не выходили из своей комнаты, и что вы проведете расследование в своем доме, чтобы выяснить, кто тот несчастный, которого она заразила, не узнав его. Пишите и отправляйте письмо немедленно, и через часа полтора вы ей отправите следующее письмо, которое я сейчас напишу, а вы скопируете.
— Мой прелестный друг, я проник в ваш гениальный замысел; но я дал слово чести М-м …, что ничего не буду предпринимать по этому делу, не известив предварительно ее.
— Это случай нарушить слово чести. Любовь мешает вам идти столь же далеко, как я, но все зависит от быстроты и от интервала между первым и вторым письмами. Сделайте это, дорогой друг, и вы узнаете остальное из письма, которое я сейчас напишу. Пишите же первое письмо.
Меня понуждало действовать истинное уважение к ней, которое я испытывал. Вот копия моего письма, убедительно доказывающая, что замысел моей бонны был безошибочен:
«Бессовестность вашего письма столь же неприемлема, как и те три ночи, что вы провели здесь, чтобы убедиться, что ваши черные подозрения обоснованы. Знайте, чудовище, вышедшее из ада, что я не выходил из своей комнаты, и что вы провели два часа бог знает с кем; однако, я, возможно, это узнаю, и дам вам отчет. Возблагодарите небо, что я распечатал ваше письмо только после отъезда М. и М-м. Я получил его в их присутствии, но, презирая руку, его написавшую, положил в карман, и оно никого не заинтересовало. Если бы его прочитали, очевидно, я бы догнал вас и заставил сдохнуть под моими ударами, женщина, недостойная прожить и дня. Я чувствую себя хорошо, но я не стараюсь вас этим убедить в том, что это не я наслаждался вашими костями».
Показав письмо Дюбуа, которая его одобрила, я отправил его несчастной, которая сделала несчастным меня. Полтора часа спустя я отправил ей следующее, с которого я сделал нижеследующую копию, не изменив ни слова:
«Четверть часа спустя после того, как я вам написал, пришел хирург сказать мне, что мой лакей нуждается в его услугах по поводу истечения жидкости, которое он приобрел недавно, с симптомами, которые указывают, что он подхватил большую дозу сифилитического яда. Я приказал хирургу позаботиться о нем и пошел навестить больного, который, не без некоторого стеснения, признался мне, что это от вас он приобрел этот прекрасный „подарок“, сказав, что, увидел вас входящей в одиночку, в темноте, в апартаменты М-м…, после того, как уложил меня в кровать, и подошел к вам, любопытствуя, что вы собираетесь делать, потому что, если вы вдруг захотели пройти к той даме, которая должна была уже лечь, вы не пройдете в дверь, ведущую в сад. Прождав час, чтобы убедиться, что вы уже ушли, он решил зайти сам, потому что ему показалось, что вы оставили дверь открытой. Он клялся мне, что, войдя, он не собирался наслаждаться вашими прелестями, чему я без труда поверил, но чтобы посмотреть, не был ли это кто-то другой, кто воспользовался этим случаем. Он уверял меня, что хотел звать на помощь, когда вы схватили его, положив ему руку на рот, но изменил намерение, когда был увлечен на канапе и осыпан поцелуями. Он сказал мне, что, сочтя несомненным, что вы приняли его за другого, он обслуживал вас около двух часов подряд, чем заслужил благодарность, весьма отличную от той, которую вы ему выдали, и печальные признаки которой он увидел на следующий день. Он покинул вас, по-прежнему молча, при первых проблесках дня, опасаясь, что будет узнан. Впрочем, вы свободно можете взять его от меня, и, отдаю вам должное, вы, должно быть, воображаете себе удовольствие, которое, такая, как вы есть, вы никогда не обретете в реальности. Сообщаю вам, что этот бедный мальчик решил нанести вам визит, и я не могу ему в этом помешать; будьте, однако, нежны с ним, потому что он может предать гласности это дело, и вы ощутите последствия этого. Вы узнаете от него самого его претензии, и я советую вам их удовлетворить».
Я отправил ей это письмо и час спустя получил ответ на первое, который состоял лишь из нескольких недлинных строк. Она писала, что моя выдумка гениальна, но не даст мне ничего, потому что она уверена в своей правоте. Она вызывает меня появиться у нее в течение нескольких дней и доказать, что мое здоровье отлично от ее. Моя бонна во время нашего ужина рассказывала мне разные истории, с целью меня развеселить, но я был слишком печален, чтобы их воспринимать. Дело шло к тому, чтобы предпринять третий демарш, который должен был завершить начатое, и окончательно затравить наглую Ф., и поскольку я написал первые два письма, как того хотела Дюбуа, я должен был довести дело до конца. Она изложила мне инструкции, которые я должен был дать Ледюку завтра, вызвав его в мою комнату. Она захотела удостовериться в их правильности, спрятавшись за занавеску моего алькова, чтобы самой услышать то, что я ему приказываю сделать.
Вызвав его, я спросил, в состоянии ли он сесть на лошадь, чтобы отправиться в Золотурн по делу, которое важно для меня в высшей степени.
— Да, месье, но хирург требует, чтобы я завтра начал принимать ванны.
— Ладно. Ты поедешь сначала в Золотурн к м-м Ф., и не будешь там ничего говорить обо мне, так как она не должна знать, что это я тебя отправляю к ней. Ты скажешь ей, что ты должен с ней поговорить. Если она тебя не примет, дожидайся ее на улице, но я думаю, что она тебя примет, и даже без свидетелей. Ты ей скажешь, что она наградила тебя сифилисом, когда ты ее об этом не просил, и что ты хочешь от нее денег, которые тебе нужны, чтобы позаботиться о своем здоровье. Ты ей скажешь, что она заставила тебя работать два часа в темноте, не узнав, и что если бы не плохой подарок, который она тебе поднесла, ты бы никогда не признался в этом, но, находясь в том состоянии, которое ты ей продемонстрируешь, она не должна осуждать твой поступок. Если она откажется, пригрози ей обратиться к правосудию. Вот все. Ты вернешься, не теряя времени, сказать мне, что она ответит.
— Но если она велит выбросить меня в окошко, я не смогу вернуться так быстро.
— Не бойся этого, я за это отвечаю.
— Вот странное поручение.
— Ты единственный человек, способный его выполнить.
— Я готов, но мне надо задать вам несколько серьезных вопросов. У этой дамы действительно сифилис?
— Да.
— Я ей сочувствую. Но как я подтвержу ей, что она его мне дала, в то время, как я никогда с ней не говорил?
— Его дают не при разговоре, дурачина. Ты провел с ней два часа в темноте, без разговоров, она поймет, что это тебе она его дала, полагая, что дает его другому.
— Наконец, я начинаю понимать. Но если мы были в темноте, как я мог понять, что имею дело с ней?
— Ты видел ее входящей; но возможно она не задаст тебе никакого вопроса.
— Итак, я пошел. Мне любопытно больше, чем вам, что она мне ответит. Но вот что важно. Может быть, она начнет торговаться насчет денег, которые она должна мне дать на лечение; в этом случае я прошу мне сказать, достаточно ли мне будет сотни экю.
— Для Швейцарии это много, достаточно пятидесяти.
— В добрый час, я еду, и надеюсь узнать все. Я ничего не скажу, но бьюсь об заклад, что это вам она сделала этот подарок, и вы этого стыдитесь и хотите откреститься.
— Может быть и так. Будь неболтлив и поезжай.
— Вы знаете, мой друг, этот чудак уникален! — сказала мне бонна, выходя из-за занавески. — Я чуть не рассмеялась, когда он сказал вам, что не сможет вернуться так быстро, если она велит его выкинуть в окно. Я уверена, что он прекрасно справится с поручением, и когда он приедет в Золотурн, она как раз отправит сюда ответ на второе письмо. Мне это очень любопытно.
— Это вы автор этого фарса, дорогой друг; он замечателен, исполнен мастерства. Не верится, что он сочинен молодой женщиной, новичком в интригах.
— Это мой первый, и я надеюсь, что он удастся.
— Только бы она не потребовала от меня доказать, что я себя хорошо чувствую.
— Но до сих пор вы себя хорошо чувствуете, полагаю.
— Очень хорошо.
— Будет забавно, если это неправда, что у нее сейчас есть по крайней мере эти белые высыпания.
— Сейчас я не сомневаюсь в моем здоровье, но что произойдет с Ледюком? Мне не терпится увидеть развязку пьесы, для спокойствия моей души.
— Вы об этом напишете М-м…
— Это несомненно. Вы должны понимать, что я не могу не сказать об этом автору; но я не обману вас с вознаграждением, которого заслуживает ваше творение.
— Единственное вознаграждение, которого я от вас желаю, — это чтобы вы не имели больше от меня никаких тайн.