Так вот, только я протягиваю руку инвалидной негритянке из автобуса «Атланта – Нью-Йорк», как она хватает меня своей рукой, в которой нет костыля, и волочет в суд. Харрасмент! Как будто я ей не руку, а, у меня слов нету, сунул. В суде только один белый. Адвокат. И тот Аль Пачино. Так что пошла на (на что – у меня слов нету) эта Америка.
Я остановился, чтобы передохнуть и глотнуть. А что еще делать в России, когда недоволен Америкой? Которая в принципе меня не ебет. (О, вырулил наконец на Дао исконной русской литературы.) Меня Россия ебет. Причем во все дырки. А трубка помолчала. (Русский телефон. Понимает: если человек с тоски-печали выпил, потому что, кроме как выпить, с тоской-печалью в России больше делать нечего, надо ему дать время этот процесс пережить. Пока не воспрянет.)
– Так, – сказала трубка, когда, по ее мнению, я воспрял, – с пространством мы разобрались, а вот насчет времени полной ясности нет. Зачем оно тебе вообще?
– Вообще мне время незачем. Время как чистое знание, как составляющая часть пространственно-временного континиума меня не колышет. А вот когда я выпил портвейн «Хирса» со своим, скажем, наро-фоминским корешем Володей, скажем, в Наро-Фоминске, – это всенепременно.
Двадцать два года, три месяца, шесть дней прошло. Где этот Володя и кто он такой, кроме того что мой кореш, я понятия не имею, а вот в котором часу это было, меня до сих пор мучает. И почему этот вопрос для меня важнее, чем время полета Гагарина, я не знаю. Нас таких в стране много. У которых вроде все есть, а зацепиться, кроме времени, не за что. И чем дальше живешь во времени, тем быстрее оно сокращается. От десятков оставшихся лет, до просто годков, а то и месяцев, дней. Часов… В три часа двадцать семь минут пополуночи… Рассвет… Вот мне точное время и нужно. Чтобы, когда спросят, точно ответить: скажем, в три часа двадцать семь минут пополуночи. Понял?
– Вообще-то я «поняла». Женщина мы. Тебе ж ведь женщина была нужна?
– Хеть! Конечно, женщина! Но не телефонная, а дачная. Вон у меня и комар наготове спит. Чтобы синхрон был! Чтобы полет! Вспышка на Солнце по центру ночи! Снегирь в послеполуденную жару! Два стакана водки без водки! (Вот, бля, литературная нищета алкаша. Всю жизнь мучиться дилеммой: выпить, чтобы потом трахнуть, или трахнуть, чтобы потом выпить… Ну давай, выдои из своего протухшего мозга хоть еще одну приличную метафору…) О! Телесное кватроченто!!! Нет, еще не все потеряно. Или графоманство? Не мне судить. Вот какая женщина мне нужна! Поняла?
– Чего ж тут не понять. Поговорить тебе, мужик, надо. А не пилиться, как говорит твой киевский дружочек Дод Черкасский. Так что, мужик, ты говори, говори, говори… А насчет точного времени… Времена нынче переменчивые…
– Нет, ты мне скажи…
– Ну, как хочешь, мужик. Я тебе душевный разговор предлагала. Пожалуйста. Точное время – три часа ровно!
И гудки, гудки, гудки…
И тоска, тоска, тоска…
И в этой тоске – только я, канарейка Джим и мой друг говорящий кот Герасим.
Но тут проснулся комар. Протер глаза, облизал сухие губы и жалобно глянул. Как будто я не понимаю. Как будто вся жизнь не прошла в утренних пересохших губах. Я протянул ему тыльную сторону правой ладони. Лапки у него тряслись, ослабевшее жало не могло проткнуть кожу. Я пошел в комнату жены, нашел иголку и проткнул кожу. Поначалу комара вырвало. Что мы тоже понять можем. Потом он снова глотнул, преодолел рвотный позыв, глубоко вздохнул и засандалил уже по-человечески. Затем вытер пот со лба, широко улыбнулся и с песней «Пожизненный срок» из репертуара группы «Воровайки» вылетел на улицу. Этот комар точно выпивал, чтобы трахнуться, а не наоборот.
Человечно жаркой ночью в Москве.
– Этот комар – женщина, – произнес Герасим.
– Откуда ты знаешь? – спросил я без особого интереса. Потому что кого еб$т (нельзя подряд: ебет, ебет, ебет… Немножко тайны не помешает) половая принадлежность пьяного комара.
Герасим глотнул и крякнул от удовольствия:
– А вот и знаю. Вы ж сами говорили, что кусают только самки. А вот когда…
Герасим склонил буйну головушку на могутную грудь и затянул, прикрыв тяжелыми веками глаза зоркие, волоокие…
Откуда есть пошли на Руси пьющие комары
– Инда произошло это в те года мои далекие, в те года вешние, кады будущая нация русская в лесах хоронилась, по оврагам укрывалася, да в ямах лесных пряталась. От ворога жестокого, ворога беспощадного. Из степей пришедшего на конях мелких, лохматых да приземистых. С раскосыми и жадными очами. Что у людей, что у лошадей. На земли русские жадные; на рухлядь беличью, соболью да горностаевую раскосые, на меда пчелиные, на пивко жигулевское охочие. А особливо на девок русских падкие. Потому как свои девки ворогам подостопиздели, и жарили вороги их без радости, без сладкого томления в яйцах, без помутнения зачаточного разума. Да и были они мелки, малогруды, но крупножопы без соразмерности. И пахло от них конским потом. Так пахло, что некоторые вороги путались и вместо девок жарили коней. Что, согласитесь, Михаил Федорович, даже для дикого ворога не очень вместно.
«А русская девотчка биль хорош, грудь имель забористый, ноги бъелий и длинный, попка аккуратний, живот мягкий, как ковыль-трава, губы сладкий, как чапчак, козинак, баранак, как рахат и лукум».
И брал ворог девок русских, как для внутреннего употребления, так и для внешней торговли. В страны дальние, заморские. Для борделей римских, карфагенских, вавилонских.
В те поры люди русские жили с комарами мирно. Комар в крови человеческой нужды не имел. Питался травами, листиками, цветочками лесными, как и сейчас. В отсутствие человека. Вот вы, Михаил Федорович, по молодости лет в геологах обретались.
– Обретался, – согласился я.
– И никогда не задумывались, чем до вашего появления в тайге густой, дремучей питались комары. Ежели людей там отродясь не бывало, а дикого зверя в тайге густой, дремучей на каждого комара не напасешься.
– Действительно, – удивился я своей нелюбознательности. Да и не только своей, а всего геологического сообщества.
– Вот то-то и оно. Вот оно и то-то. То-то вот и оно. Жил комар с русским человеком в мире. Друг друга не трогали. Кусать-давить не пыталися. Конечно, особой дружбы меж ними быть не могло, но при встрече здоровкались. По-простому, кивком, а по более близкому знакомству – и земным поклоном. Вот так-то обстояли дела промеж русского человека и русского же комара. Каждому хватало своего. Не то что нонешние времена. Когда не только русский комар русского человека, а русский человек русского же человека куснуть норовит. А потом и раздавить. Перекрестя живот крестом православным, как оно на Святой Руси принято. Вот и вся святость. Ну да, батюшка Михаил Федорович, не об том слово держу, а об том, как озверение на комаров пришло.
В сельце Купавне крестьянствовал себе Панфил, сын Доброславов, с женкой Любавой. Ладно жили, детей малых растили. И с комарами жили мирно, по-добрососедски. А чё воевать-то? Когда земля велика и обильна и всякой твари пропитание дает. А с главным ихним, комаром Пахомом, чаи по вечерам распивали, о видах на урожай толковали, о детях, само собой. Все как испокон веку меж комаром и русским человеком было заведено.
И одним погожим летним вечером, когда Панфил с Пахомом находились в погребе на предмет пивка попить, налетела на сельцо Купавна орда и кого из жителей порубила, а кого в полон увела. В том числе и Любаву, женку Панфилову, и детей его малых. Имени коих в летописях не сохранилось.
И пригорюнился тогда Панфил, смирну голову повесил. Как семью свою вызволять, как ворогу отомстить, размышляет. А Пахом вокруг его летает, те или иные утешения предлагает. Но Панфил не слышит. Закаменел весь. И тогда Пахом в отчаянии в лоб Панфила и ужалил. Да кровушки, помимо воли своей, глотнул. И озарение на него нашло. Да об чем, Михаил Федорович, мне вам рассказывать. Сами, чай, знаете, как после первой озарение находит. Бодрость в уме несравненная. Жажда открытий чудных. А у Панфила лоб зачесался. И об том вы, Михаил Федорович, понятие имеете. Приобрели, по России шляючись. А в наше время для укуса комариного далеко ехать нет нужды. Населил комар кварталы московские в связи с общей тенденцией переселения сельского населения в город. И жрет население московское почем зря. Так что и нет у многих москвичей нужды в летнее время выезжать на природу. Потому как природа – вот она, у вас в подвале обретается.
А лоб у Панфила, меж тем, чешется, и чесотка на глаз перекинуться грозит. А глаз уже не почешешь. Опасность выковыривания имеет место быть.
Так вот, озаренный Пахом и предложил чешущемуся Панфилу боевой план. Пахом собирает стаю своих единоплеменников, отрывает их от трав, листиков, цветочков и предлагает им кровушкой человеческой насладиться. Да заодно землю праотцев от ворога освободить. Стая поначалу воспротивилась этим вампирьим замашкам. Особливо Агриппина, женка Пахомова. И так, мол, каждый день пивком насандаливается, а с кровопивцем сладу вообще не будет. И тогда Пахом дал клятвенный обет, что больше кровушку пить не будет. Да и пивко… тоже… как-нибудь… по праздникам…
И все мужики комариные дали бабам своим комариным клятвенный обет кровушкой не насандаливаться. А пивко… тоже… как-нибудь… по праздникам.
И вся стая комариная бросилась в догон за ворогом. И пожалила узкоглазых во лбы их узкие, так что и лбов не стало видно, а глаза и вовсе закрылись. И порубили поганые сослепу себя вусмерть. И освободили комары Любаву и детей малых, имени коих история не сохранила. А бабы комариные, крови насосавшиеся, в восторг пришли от эйфории, и что после этого было, в истории не сохранилось.
С тех пор века прокатились по земле-матушке, но самки комариные, как человека почуют, так присосаться к нему норовят. А мужики, наоборот, клятвенный обет сохраняют. Потому что, Михаил Федорович, да вы и сами это знаете: мужик завязать с этим делом может. А баба – увы и ах. Бабий алкоголизм – это полный пиздец.
Так что, ваш комар – баба.
И Герасим замолчал. Печально замолчал. Видно было, что в его прошлой жизни случилась какая-то личная трагедия. От которой он по сю пору оправиться не может. Видно, бабий алкоголизм и к кошкам отношение имеет.
Двенадцатый звонок
Улетел мой дружочек комар. Улетел на поиски приключений. Для продолжения рода. Или просто так, погулять. Чего-чего, а комариных телок (или самцов?) в округе предостаточно. Которые, насосавшись какой-нибудь попутной крови, жаждут любви со слегка подвыпившим комаром (комарихой? совсем запутался). Они обычно собираются около ночного ларька, где человеки каждую ночь по велению души и сердца бьют друг другу морды, поставляя телкам живую кровь. Так что клиента они ждут под кайфом. Я как-то в ночи поговорил с ними. Занимательные чувихи, должен вам сказать. Из разных мест России прилетели завоевывать пруды, фонтаны, реки первопрестольной, не имея за душой ничего, кроме жажды любви и успеха. И в мечтах у каждой – молодой прекрасный комар на белом человеке. Мало кому повезло. Одначе у нашего ларька порхает легенда, как какая-то юная комариная девчушка из самых что ни на есть глухих мценских болот в первый же день, не успев оглядеться, оказалась в объятиях слегка потасканного комара смешанных кровей, приближенного к телу хозяина школы бальных танцев в Курсовом переулке Соломона Марковича Кляра. Я вам уже говорил о месте Соломона Марковича Кляра в истеблишменте Остоженки. Так что для нашей еще нецелованной и несосавшей героини комар, хоть и не чистокровный, оказался хорошей партией. Он ввел юную телку в круг, приучил к крови условных девственниц, а она через положенное природой время отложила яйца, которые вместе с детьми Соломона Марковича отправились в Англию. Одни – в Оксфорд, другие – на живописные берега Темзы, главной водной артерии Туманного Альбиона. Других комаров посмотреть, себя показать. Да и образование приличное получить. Не Итон, конечно. Ну да нам не в палате лордов летать. Потому что в России из образования остались одни реформы. Я не так давно их видел, комариных отпрысков мценской парвеню, – на живописных берегах главной водной артерии Туманного Альбиона, а реформы – в гробу, в белых тапочках. Как я оказался на берегах главной водной артерии Туманного Альбиона, решительно не помню. То ли с джина, то ли с виски в ресторане «Теремок» славного города Ельца, откуда, как оказалось, всего литр двести до Темзы. Ну, комары там в порядке. По местным экологическим закидонам бить их нельзя. Даже антикварным черным дроздам запрещено их клевать. Чтобы не нарушить баланс. Нет, своих, английских комаров херачь невозбранно, а вот иммигрантов… Политкорректность, толерантность, мультикультурализм. Короче говоря, черных дроздов в Англии почти не осталось. Поумирали без привычной пищи. А русские комары обнаглели до невозможности. Хуже их только комары с Западного берега Иордана.
Вот такую вот политическую сатиру я вам организовал. Я в этом не виноват. Виноват славный город Елец. С его виски местного производства. Если, господа, извивы судьбы забросят вас в славный город Елец, убедительно прошу не пить виски Елецкого ликеро-водочного завода. Я надеюсь, что вы, как русские люди, любящие и ценящие даже повседневные образцы русской словесности, почувствуете чудовищную несообразность словосочетания «виски Елецкого ликеро-водочного завода». И вам не придется обращаться за помощью в российское посольство, чтобы вас по еще ненародившемуся e-mail отправили на родину в бронированном вагоне вместе с Владимиром Ульяновым, чтобы в ночь с 25 на 26 октября… В результате чего на Елецком ликеро-водочном заводе стали гнать виски. Водка-то там приличная. Водка-то там хорошая. Что еще могу о ней сказать?.. Нормальная водка. Сакральный предмет для России. А я в России рожден. Чужеродные алкоголи на меня превратно действуют. Сами видели, куда меня виски занесло. Очень опасаюсь как-нибудь невзначай оказаться в Дорогобуже. Там при реконструкции дома культуры местную пальму перегнали в пальмовое вино. И в настоящее время тамошний руководитель изокружка художник-концептуалист Гриша Моргенштенберг размахивает майкой на берегу острова Тристан-д-Акунья, пытаясь привлечь парусник с пятнадцатилетним капитаном.
Ну а остальные комариные телки, кучкующиеся у ночного ларька, были, между нами, обыкновенными блядями из лимиты. Которые за каплю крови готовы были на все, отчего вся Москва тех лет была переполнена беспризорными комарами.
Так что мой опохмелившийся комар (комариха?), возможно, и летел туда, где можно без труда достать себе и женщин, и… женщин.
А я остался дома. Идея вытащить из телефонной трубки себя двадцати – тридцати – сорокалетней давности овладела массами и не давала покоя. Я схватил записную книжку, но она выпала из моих уже прилично выпивших рук и легла на пол, бесстыдно распахнувшись. И из нее выпал пожелтевший листок с одним дважды подчеркнутым словом «Барышня»…
Я подтянул голенища сапог, застегнул воротничок гимнастерки и крутанул ручку телефона…
– Але, барышня, ты меня слышите?.. Это Смольный?.. Я тудое как раз и телефонирую. Але, Смольный?.. У вас из девок кто-нибудь остался? Ты и осталась?.. Зовут-то тебя как? Барышня?.. Правильно… Так у меня и записано: «Барышня»… Как насчет того-этого в смысле туда-сюда?.. Какая революция?.. Социалистическая?.. Что за название!.. Без энтузиазма… Я понимаю, что тебе так сказали… Мол, где все?.. А ты: все на социалистическую революцию побегли… Рабочие, крестьяне… А солдаты что, не побегли?.. Ага, те же рабочие и крестьяне, только в солдатской форме… А Вова, Йося, Яша где?.. Ага… Здесь, в Смольном… Чтобы оповестить нацию о социалистической революции?.. Короче, вся мишпуха на месте… Так, значит, передай им, что не социалистическая революция, а Великая Октябрьская социалистическая революция… И пусть не спорят. Я как-никак в рекламе секу. Я в девяносто втором бельгийские презервативы на рынок продвигал. Так что так Вовке и передай. А рабочие, крестьяне и солдаты в Зимний побежали?.. Конечно… Там же женский батальон… Такие же рабочие, крестьяне и солдаты… Да-да-да, слышал уже… только в солдатской форме. А что, в Смольном уже девок не осталось?.. Ясен коленкор… Уже одни бабы… Ну и что, что дворянки… Социалистическая революция – она на то и социалистическая, что перед ней все равны… И рабочие, и крестьянки, и дворянки… У всех ноги в стороны идут… А из наших кто ни то поблизости имеется?.. На Второй съезд Советов пошли? Да, передай там с кем-нибудь Вове… Да не все ли равно с кем… Только Зиновьев?.. Не, Зиновьева не надо. Он Вове в шалаше остопиздел. Ага, значит, с Надькой передай: «Не народ, а большевики»… Непонятно?.. Дай Надьку… Надь, значит, передай Вовке замену в тексте. Не «о которой твердил народ», а «о которой так долго горили большевики». Поняла? Да нет же, я тебе говорю… Народ – это уже чересчур… Мы ж не Геббельсы какие. Так что беги… Барышня, а кто еще из бывших девок имеется в наличии? Неподалеку?.. Угу. Передай-ка ей трубочку… Инеска, ты чё щас делаешь?.. Да слышал я уже о вашей е???ной революции… (Нет, лучше наоборот: ебаной ре???люции.) Да ничего не случится… Пока съезд, пока выпьют-закусят… Что значит Вова не пьет… Ты мне мозги-то не пудри… Я сам ему из Берлина два ящика «Клинского» в бронированном вагоне пригнал. А у ходоков из Саратова перед расстрелом фунтов десять воблы экспроприировали. Так что скоро все в зюзю. Вдребадан, вдребезги, в дугу, вдупель, в дым, в дымину, в сосиску, в стельку, в хлам, в хламину, до зеленого змия, до полного опьянения, до положения риз, до потери памяти, до потери сознания, допьяна, до чертиков, как сапожник, мертвецки, начисто, окончательно, полностью, совершенно, совсем, целиком и полностью. Потому как Великая Октябрьская социалистическая революция.
Так что ты бери «Роллс-Ройс» – и ко мне на Остоженку. Нет, Надьку не бери. Я ж не вождь мирового пролетариата, чтобы одновременно двух дворянок шворить. Гилю скажи, я велел… Едешь? Ну хорошо. Трубочку барышне передай… Барышня, ты наш разговор слышала?.. Так вот, ты его забудь… А то с фронта дивизия генерала князя Болт-Замудонцова на Херсон драпает. Так я, в случае чего, ежели ты хоть одним словечком про Инесску Вове!.. всю дивизию через Питер пущу. И, ты знаешь, маршрут через твою аппаратную проложу. Ты меня поняла, детка? Да. Да. Да… Конечно, вся власть – Советам. А кому же еще?