Обершарфюрер вышел и закрыл за собой дверь.
Вновь прибывший осмотрелся по сторонам. Остальные восемь заключенных настороженно уставились на него.
– Как тебя зовут? – грубо спросил Алексей.
– Пауль.
– Пауль или Паули?
Новичок, ничего не ответив, пересек под взглядами других заключенных помещение и прислонился спиной к стене.
Алексей подошел к нему.
– Ты должен рассказать, кто ты. Нам необходимо знать, что ты делаешь в этом бараке.
– А вы мне не должны ничего рассказать?
– Мы тут все уже друг друга знаем.
– Тогда вам придется немножко потерпеть.
– Подожди-ка, Алексей, ты что, не видишь, что ты совсем засмущал нашего гостя? – сказал Моше. Он подошел к новичку и показал ему рукой на Алексея. – Ты должен его простить. Его испортила атмосфера лагеря… Знаешь, почему мы находимся здесь?
– Он опять возомнил себя пророком! – пробурчал Элиас, но никто не обратил на него ни малейшего внимания.
– Расскажи мне об этом, – сказал, пропуская слова раввина мимо ушей, новенький.
– Из лагеря сбежали Häftlinge – трое человек. Поэтому комендант принял решение расстрелять десятерых. Однако в самый последний момент он передумал и решил, что расстреляет только одного. Но, видишь ли… – Моше сделал паузу. – Мы сами должны выбрать, кого расстреляют. Поэтому тебе лучше рассказать нам, кто ты такой.
Отто снова начал ходить взад-вперед, взад-вперед, не обращая на вновь прибывшего никакого внимания, а Иржи подошел к блондинчику, виляя при ходьбе бедрами, и стал его внимательно разглядывать. Затем он протянул руку, словно бы намереваясь дотронуться до его груди, однако когда между пальцами и грудью оставалось сантиметров десять, он отдернул руку назад.
– Какое тело!.. – пробормотал Иржи. – Такого тела здесь, в концлагере, не найдешь…
– Да уж, – кивнул с подозрительным видом Моше. – У тебя, похоже, еды было более чем достаточно. Ты, может, прибыл в лагерь только что?
– В последние несколько дней в лагерь никого не привозили, – бесстрастным тоном сообщил Яцек. – Вообще никого.
Пауль молчал. В выражении его лица не чувствовалось ни малейшего проявления страха. Да и вообще любых других эмоций в нем не чувствовалось.
К нему подошел Берковиц.
– Давай, расскажи нам все. Так будет лучше для самого тебя, понимаешь? Здесь, в этом бараке, мы должны знать друг о друге все. Нам ведь необходимо взвесить все за и против.
– Чтобы выбрать одного? – спросил Пауль.
– Да, чтобы выбрать одного, – ответил Моше. – Видишь ли, мы… – Моше, не договорив, замолчал: он краем глаза заметил нечто такое, что его заинтересовало. Он повернулся в сторону Отто. «Красный треугольник», почувствовав на себе пристальный взгляд Моше, прекратил свои метания.
– Что такое? – резко спросил он.
Моше, продолжая смотреть на него пристальным взглядом, ничего не ответил.
– Нам необходимо принять решение, – попытался сменить тему Отто. – Итак, что будем делать?
– К спешке нас зачастую подталкивает сам дьявол, – сказал Элиас. – Вы помните, что говорится в Талмуде про то, как поступил Езекия во время войны с Сеннахиримом?
Иржи поднял взгляд к потолку и прошептал Берковицу:
– Господу помолимся…
– Езекия оказался в очень трудной ситуации и не знал, что ему делать, – продолжал Элиас. – Поэтому он обратился к Всевышнему и сказал: «Я не могу напасть на врага и даже не могу от него защититься. Будь милосердным, разгроми его, пока я сплю…»
– Ты хочешь сказать, что мы должны лечь на эти одеяла и уснуть? – спросил Яцек.
– Я хочу сказать, что мы должны попросить Бога о том, чтобы он показал путь, по которому нам следует пойти. Если люди торопятся с принятием решения, их решение зачастую оказывается неправильным. Узлы иногда развязываются сами по себе.
Моше повернулся к остальным:
– Что скажете? Возможно, Элиас не так уж и не прав…
– Мне не нужно, чтобы ты меня поддерживал своими рассуждениями, – грубо перебил его раввин. – Я в твоих рассуждениях не нуждаюсь.
Моше, не обратив на слова Элиаса ни малейшего внимания, продолжал:
– Комендант дал нам срок до завтрашнего утра. Давайте воспользуемся отведенным нам временем полностью. Возможно, Бог или кто-нибудь еще нас и в самом деле просветит…
– «Самый лучший костер не тот, который горит быстро…» – продекламировал Иржи.
– Иржи, что-то я не вижу поблизости никаких костров, – хмыкнул Моше. – Так что твои слова неуместны.
– Какой ты невежественный.… Эти слова принадлежат не мне, а Джордж Элиот – одной из моих любимых писательниц. Знаешь, почему эта писательница попала в число моих любимых? Потому что, чтобы добиться успеха, она была вынуждена писать под мужским именем…
– Берковиц?
– Я тоже за то, чтобы подождать. Думаю, что комендант хочет заставить нас торопиться. Вам не кажется, что он с нами играет? Возможно, нам следует избрать для себя как раз такую линию поведения, какой он от нас не ждет. Кроме того, прежде чем что-то решать, мы должны узнать, кто такой он… – Берковиц показал на блондинчика.
– Алексей?
Украинец посмотрел на Яцека, и тот стал говорить от лица их обоих.
– Хорошо, давайте подождем. Я не вижу оснований для спешки.
Отто стремительно подошел к Моше.
– Вы не понимаете! Мы…
Стон, донесшийся из глубины прачечной, заставил его запнуться.
– Моше…
Голос звучал очень слабо. Ян звал Моше. Моше и Берковиц раздвинули висевшую на веревках одежду и подошли к сидящему на полу старику. Ян говорил хриплым голосом. Его глаза помутнели, а ладони стали похожи на ладони скелета. Всем заключенным было известно, что это означало.
– Больше не спорьте. В этом нет необходимости, – сказал Ян.
– Но…
Старик жестом руки – неожиданно энергичным – заставил Моше замолчать.
– Выберите меня.
Моше отрицательно покачал головой.
– Я такого не допущу, Ян. Ты…
– Я скоро умру. Ты и сам это знаешь, Моше. И ты тоже, Берковиц… Вы это знаете все… Я все это терпеть больше не могу. Я устал. У меня уже нет сил. Если бы они у меня были, я бы поднялся и бросился на ограждение из колючей проволоки, чтобы меня убило током. Я хочу, чтобы мои мучения побыстрее закончились.
– Мы раздобудем тебе немного похлебки. Тебе полегчает, Ян. Когда ты поешь, ты почувствуешь себя лучше.
Старик с решительным видом отрицательно покачал головой.
– Нет, – сказал он. – У меня нет желания что-либо есть. Я все это терпеть уже больше не могу, Моше. Выберите меня. Если брошусь на проволоку, никому не будет от этого никакой пользы… А вот если вы назовете коменданту меня, то я своей смертью спасу вас, и, значит, моя смерть не будет напрасной.
– А может, никого из нас и не будут расстреливать. Может…
– Послушай меня…
Ян не смог договорить: сильный приступ кашля заставил все его тело затрястись. Со стороны казалось, что он вот-вот умрет. Моше и Берковиц с удрученным видом смотрели на него. Приступ кашля, однако, вскоре закончился, и Ян снова стал дышать спокойно и ритмично. Из его легких при этом слышалось слабое похрипывание.
– Мне пятьдесят шесть лет, – снова заговорил он. – Возможно, где-нибудь там, за пределами лагеря, я еще мог бы на что-то сгодиться. Я мог бы работать, заботиться о своей семье, думать о будущем. А здесь, в лагере, я в свои пятьдесят шесть уже обречен. Здесь мне как будто уже целых сто… Я уже больше не могу.
Он опять закашлялся.
– Мы все понимаем, что только самые молодые смогут все это выдержать. Послушай меня, Моше, и передай всем остальным. Позовите коменданта и скажите ему, что вы выбрали меня. Думаю, с этим будут согласны все.
Усилия, которые ему приходилось прилагать для того, чтобы произносить слова, окончательно его истощили. Его взгляд потух, и он, растянувшись на одеяле, замер.
Моше посмотрел на Берковица.
– Что скажешь? – шепотом спросил он.
– Это ужасно. Но… но он прав. Восемь к одному – это неплохое соотношение.
Они вдвоем вернулись к столу, освещенному тусклым светом лампочки.
– Как он там? – спросил Яцек.
– Плохо, – ответил Моше. – Он долго не протянет. Он говорит, что… что мы должны выбрать его.
Берковиц не стал ничего добавлять к этим словам. Моше знал, какие чувства сейчас испытывают остальные: с одной стороны, отчаяние оттого, что придется поступить так безжалостно, а с другой стороны – облегчение, граничащее с эйфорией.
– Ну конечно! – Алексей был единственным, кто в данной ситуации стал открыто выражать радость. – Он ведь уже очень старый. Он – «мусульманин», у которого нет никаких шансов выжить… Днем больше, днем меньше – какая разница?
Алексей этими своими словами озвучил то, о чем думали все.
– Ну все, решено! Давайте позовем обершарфюрера!
У остальных не хватало мужества на то, чтобы что-то сказать или, тем более, что-то предпринять. Один лишь Отто продолжал ходить – взад-вперед, взад-вперед – между тусклой лампочкой и окном.
– Чем ты занят? – вдруг спросил Моше, обращаясь к «красному треугольнику».
– Что?
– Отто, чем ты сейчас занят? Ты уже минут десять ходишь туда-сюда по помещению. Что означают эти твои хождения?
– Ничего. Я просто нервничаю. Мне необходимо каким-то образом снимать напряжение.
– Может быть, и так… – Моше стал неторопливо приближаться к Отто. – А может, и нет.
Моше встал рядом с «красным треугольником». Тот, встревожившись, смотрел на Моше пристальным взглядом.
– Казалось бы, ничем не примечательная деталь: человек расхаживает туда-сюда, туда-сюда. Что в этом странного? – Моше обвел взглядом остальных заключенных. – Но если вы постараетесь взглянуть на данную ситуацию в целом, то что вы увидите? Представьте себе концлагерь, полностью погрузившийся в темноту – ну, если не считать прожекторов на караульных вышках. Единственное освещенное окно в этом лагере – вот это. Для всех других колокол уже прозвонил. А здесь, за нашим освещенным окном, мелькает туда-сюда темная тень. Однако мелькает она не так…
Моше несколько раз прошелся туда-сюда перед окном с равномерной скоростью.
– …а вот так.
Моше прошелся перед окном так, как перед ним только что ходил Отто: два шага, остановка, три шага, остановка, шаг, остановка…
– Ну а теперь, если вы соедините эту деталь с ситуацией в целом, что получится?
Моше посмотрел на остальных заключенных, слушавших его молча.
– Кое-кто передает кому-то какие-то сигналы, – ледяным тоном произнес Яцек.
Все настороженно посмотрели на него.
– Именно, – кивнул Моше. – Кое-кто передает сигналы. Я не удивлюсь, если это окажется азбукой Морзе – ну, или чем-то в этом роде.
Отто побледнел.
– Вы рехнулись. Как вы могли вообразить, что…
Моше встал лицом к лицу к Отто. Ростом Моше «красному треугольнику» не уступал, но вот статью еврей не вышел. Тем не менее Моше чувствовал, что в данный момент сила на его стороне.
– Мы ничего не воображаем, Отто. Мы наблюдаем и делаем выводы. Давай-ка скажи нам, кто там, снаружи, ждет твоих сигналов?
Отто попытался было ответить на данное обвинение иронической улыбкой, однако вместо нее на его лице появилась лишь неестественная гримаса.
– Вы рехнулись… С какой стати я должен был бы передавать сигналы наружу? Чушь какая-то!
– Возможно, там, снаружи, твоих сигналов ждет какой-нибудь эсэсовец, который затем побежит сообщить о них коменданту. В лагере полно доносчиков, разве нет? Возможно, вся эта возня по поводу побега – всего лишь грандиозный спектакль. Возможно, комендант собрал нас здесь, в этом бараке, потому что ему захотелось выяснить нечто совсем иное…
– Вы забываете, что я…
– Ты – «красный треугольник», это мы знаем. А может, ты продался коменданту. Может, Брайтнер хочет узнать, не прячет ли Kampfgruppe[54] кого-нибудь из своих товарищей в нашем бараке. А кто лучше других смог бы помочь ему это выяснить, если не ты? Ты ведь тоже товарищ! И это само по себе ничего не значит: когда такие вот товарищи становятся капо, они ведут себя, как и все другие капо, а то и хуже. Они избивают других заключенных! Очень жестоко избивают!
Лицо Отто покраснело от волнения, но он ничего не сказал в ответ.
Иржи, обойдя почти все помещение по периметру своей специфической походкой, подошел к Моше и Отто.
– Знаете, что мне в данной ситуации пришло в голову? Старая еврейская байка… О, вы ее, наверное, знаете и без меня, – произнося эти слова, Иржи посмотрел на Моше, Берковица и Элиаса, – а вот все остальные не знают. Итак, жил да был в Будапеште богатый торговец. Каждый раз, когда он заключал выгодную сделку, он заставлял свою жену использовать для освещения дома всего лишь одну свечу. Если же дела у него шли плохо, он говорил жене зажечь много свечей и расставить их по всем комнатам. Его жена не понимала, зачем так нужно делать, и однажды она у него об этом спросила. «Все очень просто, – ответил муж. – Когда дела идут плохо, это должно раздражать не только меня, но и других: они, видя ярко освещенный дом, будут думать, что я заграбастал много денег, и им будет завидно. Когда же дела у меня идут хорошо, я хочу доставить хотя бы небольшую радость и другим: они будут довольны, если увидят, что я не могу позволить себе зажечь в доме больше одной свечи».
Иржи рассказал эту байку с надлежащей мимикой и соответствующими интонациями – как искусный актер. После его последних слов наступила такая же напряженная, но кратковременная тишина, какая наступает в театре после того, как опустился занавес.
– Я бы сказал, что эта твоя байка подходит для данной ситуации как нельзя кстати, – сказал Моше. – Есть, правда, кое-какие маленькие отличия. Во-первых, у нас тут не торговец из Будапешта, а коммунист из… Откуда ты, Отто?
– Из Рурской области.
– …коммунист из Рура. Во-вторых, персонаж этой байки насмехается над завистливостью соседей, в то время как здесь… Отто, кому ты передавал свои сигналы?
Немец осмотрелся. В направленных на него взглядах сквозило явное недоверие. Если бы сейчас стали выбирать, кого отправить на расстрел, никто из стоявших вокруг Отто людей долго раздумывать бы не стал.
– Ну хорошо, – сказал Отто после бесконечно долгой паузы. – Я вам все расскажу.
Он подошел к окну, а затем, повернувшись, встал к простирающейся за ним безграничной темноте спиной.
– Я никакой не доносчик. Я – руководитель Сопротивления.
Он бросил испепеляющий взгляд на Яцека.
– Послушай меня внимательно. Если ты побежишь сообщать об этом эсэсовцам, ты не проживешь и одного дня. Мои друзья перережут тебе горло, едва только в лагере погаснет свет.
– Ты сейчас не в таком положении, чтобы кому-то угрожать, Отто, – покачал головой Моше. – Лучше рассказывай дальше.
– Тот побег был организован нами. Мы придумали, как его осуществить. Как именно – этого я вам сказать не могу. То, что произошло несколько дней назад, – это был всего лишь пробный побег. Он удался, и теперь настало время перейти к более крупным масштабам. На этот раз убежать из лагеря должны будут видные деятели нашей партии.
– И самым первым из них, видимо, убежать должен ты, – предположил Яцек.
– Да, я. Мы собираемся провернуть нечто грандиозное.
– Собираетесь утащить самый большой котел, в котором варится Wassersuppe? – спросил Моше.
– Мы хотим организовать побег по меньшей мере десяти товарищей из нашей партии. Они входят в Arbeitskommandos,[55] которые работают в «Буне». Нам окажут помощь наши друзья из Армии крайовой.[56]
– И что потом? Объявите войну Люксембургу?
– Через несколько месяцев война наверняка закончится. Поэтому необходимо, чтобы партия была восстановлена как можно быстрее. На это и направлены наши усилия. То, что произошло в Германии, не должно здесь повториться никогда.
– В общем, ты жертвуешь собой ради блага Европы…
– Это будет самая значительная акция из всех, какие только совершались Сопротивлением здесь, в лагере. Все было организовано еще несколько недель назад. Меня ждут. Поэтому я и пытался с ними общаться. Они должны знать, что я еще жив. Меня схватили и упрятали сюда в тот момент, когда мы начали непосредственную подготовку к побегу. Без меня вся задуманная акция может окончиться провалом. Не позднее пяти утра я должен отсюда выбраться – выбраться любым возможным способом.
Моше молча и недоверчиво смотрел на Отто. Берковиц о чем-то задумался: он сдвинул очки на лоб и тер нос. Иржи снова стал напевать: «Saß ein Jäger mit seiner Lola…» Яцек и Алексей зыркали на Отто с нескрываемой враждебностью.
– Вы, наверное, мне не верите, – сказал Отто.
– А ты попробуй нас убедить, – ответил ему Моше.
– Ну что ж, слушайте. В Германии я учился одно время в университете, изучал медицину. Моя мать умерла, когда я был еще маленьким. Мой отец и мой брат работали на заводе Круппа. Они вкалывали на него по десять и даже двенадцать часов за смену. Я был в семье самым смышленым, и все семейные сбережения уходили на то, чтобы оплачивать мою учебу в университете. Я очень хотел стать врачом. И не просто врачом, а выдающимся врачом. Я лечил бы детей рабочих бесплатно и брал бы деньги только с тех, кто может позволить себе заплатить за лечение… Однако я, как и все другие молодые люди, еще очень плохо разбирался в жизни… – Лицо Отто помрачнело. – Как-то раз на заводе возле доменной печи произошел несчастный случай. Мой брат погиб сразу же, а отец умер пятью днями позднее, не приходя в сознание. Я, можно сказать, остался совсем один. Продолжать учебу я уже не мог. Мне пришлось пойти работать на завод. Однако о том, что произошло с братом и отцом, я не забыл.
В бараке снова воцарилась тишина.
– Это все очень трогательно, – нарушил ее Моше. – Однако откуда нам знать, что то, что ты нам рассказал, – правда? Кому предназначались твои сигналы? Почему нас теперь только девять? Почему Аристарха и того паренька отсюда увели? И кто он такой?