Главный вход в здание райкома был заколочен досками, немногочисленные посетители входили и выходили через черный, запасной. Здесь сидел мужчина с винтовкой, он потребовал документы. Долго читал, шевеля губами, кашлял, потом пропустил.
Секретарши в приемной секретаря райкома партии не было, из приоткрытой двери его кабинета слышались голоса.
Человек десять гражданских и военных, моряк в черной шинели тесно сидели на стульях вокруг заваленного бумагами стола. Потрескивала в углу печка. В другом углу, позади письменного стана, виднелась железная койка, застланная суконным одеялом.
Секретарь райкома, — крупноголовый, с прической под «бокс» мужчина протянул Нику руку, кивнул: садись; сказал: — Продолжайте, Федор Петрович. Слушаем вас.
— …Всю ночь уродовались, заменили лопнувшие трубы. Лишь в седьмом часу начали выпечку хлеба Вот почему он так поздно…
— Вовка? Привет… — послышался шепот.
Приглядевшись Володя увидел в углу кабинета Кольку Рыбина. Тот, видно, спал на стульях телогрейка вместо подушки, полушубок. Рядом, на полу, спал школьный учитель — химик Василий Петрович, Динамит.
Колька помахал рукой.
— Кати сюда.
— Чего тут делаешь? — прошептал Володя.
— А мы тут в оперативной группе. Постоянно дежурим. Как где замедленная бомба упадет в нашем районе, мы — туда.
— Как живешь-то?
— Да ничего. Я ведь на военном пайке.
— Везет тебе… Боец.
— Потише там, — сказал секретарь райкома. Спросил: — Сколько процентов добавлений идет сейчас в муку?
— Тридцать, — ответил ему хрипловатый басок. — Опилки, дуранда, перемолотая кожура подсолнечниковых семян.
— Вопрос ясен. Можешь идти. Теперь нам надо обмозговать новогодние дела. Итак, как мы ранее решили, районную новогоднюю елку устраиваем на Большом проспекте, в кинотеатре «Эдисон». Степан Акимович, как балтийцы?
— Чертовски трудно, — сказал военный моряк, поднимаясь. — Но дети… Собираем мы им подарки по всем судам.
— В этот праздничный день никто из них не должен быть забыт, — сказал секретарь райкома. — Начнем праздники с двадцать восьмого декабря и продолжим примерно до десятого января. Итак?..
— Сделаем подарки для всех, — сказал военный моряк и сел.
— Вот и отлично. Ведь и пехота, и летчики нам помогут? — Секретарь райкома посмотрел на Ника. — Николай Николаевич, а что у вас?
Телефон звякнул, секретарь райкома поднял трубку, а Володя, придвинувшись к Кольке Рыбину, зашептал:
— А что тебе дают? Ну, на твой военный паек?
— Я на казарменном. Кормят в столовке. Три раза в день, — ответил тот. — Супы, каши… кисель или там компот. И еще — за страх дают махру и шоколад.
— За страх?
— Ну, мы так называем: за особо опасную работу.
— Счастливый ты, — с завистью сказал Володя.
— Рыбин! Буди Петровича, — послышался громкий голос секретаря. — Берите людей и дуйте на Геслеровский. Бомба возле бани неразорвавшаяся обнаружена.
Колька Рыбин надел ватник, сверху — полушубок, разбудил школьного учителя. Тот, увидев Володю, хмуро кивнул ему, затянул на полушубке ремень, и они ушли. Ник протиснулся к самому столу секретаря райкома. Начал дрожащим от волнения голосом:
— Витя, голубчик… Мы ж с тобой со школьной скамьи… Гибнут зверушки от голода! Ну как бы нам дотянуть до весны?
— Зверюшки?! — сердито сказал секретарь и, порывшись в бумагах, протянул Нику листочек с колонками цифр. — Знаешь, сколько в районе людей мрет от голода? А ты?! — Секретарь кинул бумагу на стол, резко отодвинул кресло, встал и, скрестив руки на груди, покачался с пяток на носки. Снова взглянул на Ника, сказал: — Вот что, дам тебе немного тухлой рыбы. Она настолько тухлая, что есть ее людям невозможно. Возьмешь?
— Ради бога! Ради бога! — торопливо проговорил Ник. Он нервно дергал шарф, намотанный на тощую шею, и пояснял: — Понимаете?.. Ведь животные. Мы — люди, мы можем двигаться, искать, добывать себе пищу, а звери сидят в клетках, и понимаете…
— Подготовлю бумагу командиру воинской части, — сказал секретарь, делая запись в толстой тетрадке, лежащей на столе. — Но посылать кого-нибудь туда с бумагой…
— Ради бога! — вскричал Ник. — Мы все сами. Я сам!
— Ну, будь здоров, Коля, — сказал секретарь райкома, протягивая Нику руку. — Мой тебе приказ: животных сохранить. Все. — Он резко повернулся к грузному мужчине, гревшему руки возле печки. Спросил: — Почему до сих пор плохо ведется борьба с ракетчиками? Ведь, сыплют и сыплют. Вы думаете принимать решительные меры?..
Мама потянула Володю за рукав, они вышли в приемную, мама стала закутываться в платок. Что-то радостно бормоча, заматывая себе голову скатертью, топтался возле них сияющий Ник. Дверь распахнулась, и не вошла — влетела… Зойка! Война будто бы и не отразилась на ней — Зоя была такой же подвижной и стремительной, лишь глаза стали совершенно черными, а черты лица порезчали.
Володю она не заметила, развязывая на ходу тесемки шапки-ушанки, промчала в кабинет секретаря.
— А, Зоя. Подсаживайся к нам, — послышался нетерпеливый голос секретаря райкома и стук отодвигаемых стульев. — Что с заданием? Докладывай.
Мама дернула Володю за рукав: идем! Но тот чуть задержался: пуговицы туго влезали в петли.
— Вот материалы учета по нашему району, сказала Зоя, вынимая из кармана ватника сложенную вдвое тетрадку. — В районе около двух тысяч бездомных детей — подвальников. Думаю, что сейчас для нас самое главное — спасти этих детей. Вместе с милицией мы создаем специальные поисковые группы. Разыскиваем детишек по пустым квартирам, в подвалах, на чердаках, возле рынков…
— Все правильно, Зоя, — сказал секретарь. — Кому, как не комсомолу, браться за это дело? Сейчас я отпущу товарищей, и мы помозгуем над деталями работы…
Бомба вошла в мерзлую землю по «пуповину». «Пуповиной» Василий Петрович Динамит называл взрыватель особого устройства: вывинтишь его, а за взрывателем проводочек тянется. Как пуповиной связан взрыватель той проволочкой с нутром бомбы, с ее зарядом. Хитро сделано: чуть натянешь — и взрыв. Сколько уже человек сгубили эти взрыватели? Когда людей было побольше, делали все по инструкции: один подрывник с телефонным аппаратом оставался у выкопанной из земли или освобожденной от обломков здания бомбы и докладывал о всех операциях, которые производил, и о том, что он видел. «Отвинчиваю взрыватель. А, знакомый. Вывинтил. Тоненькая проволочка тянется в тулово бомбы. Сейчас попробую ее отсоединить…» — но порой гремели взрывы. Да, когда людей было побольше, каждый, кто занимался разминированием, обязан был строго соблюдать инструкцию. Сейчас не было ни людей, ни телефонов… Зато был уже опыт, знания: каждый из погибших сообщал что-то новое, важное, рассказывая, какой взрыватель в его руках.
— Подожди, Колюха, покурим, — сказал Василии Петрович, когда они осмотрели бомбу. — Кажется, никаких сюрпризов?
Колька ударил кресалом по кремню, раздул трут и поднес Василию Петровичу. Тот глубоко затянулся махрой, смахнул слезы, выступившие на глазах, и присел возле бомбы, а Колька открыл чемоданчик с инструментами. Встав на колени, прижался ухом к покрытому инеем металлу. Прислушался. Нет, не замедленная. Обыкновенная. Или просто взрыватель не сработал — или с сюрпризом эта свинья чугунная.
— Начали, — сказал Василий Петрович Динамит и протянул руку, — Давай, Колюха, захват.
…Домой Володя с мамой пришли уже в полной темноте.
Когда Володя нетерпеливо втискивал в замочную скважину ключ, где-то невдалеке послышался взрыв очень большой силы. Даже дом задрожал. Видно, бомба замедленного действия рванула…
Так оно и было. От подрывников не осталось и следа.
— Володя, а это что за сумка? За буфетом обнаружила.
— Я и забыл, это — документы того фашистского офицера, что убил Любу.
Володя взял из маминых рук тяжелую, из черной кожи сумку. Зачем он взял ее тогда? Думал, какие — нибудь важные документы…
— Все в печку, — сказала мама.
Письма корчились в огне, вспыхивали, сгорали.
Поздно вечером тонко и одиноко провыла сирена на фабрике, и где-то в отдалении застучали зенитки. Все ближе стрельба, все ближе. Желтым огнем полыхнуло по улице, и на потолке заметались золотистые блики: опять кто-то пустил ракету. «На фабрику самолеты наводит ракетчик», — подумал Володя. На лестнице хлопнула входная дверь, и послышался топот. Володя сунул ноги в валенки и, надевая на ходу пальто, побежал к двери. Распахнул, выскочил на лестничную площадку. Мимо него черным вихрем тяжело промчался Саша-зенитчик. На бегу обернулся, в сером сумраке лестницы смутно мелькнуло его лицо, крикнул:
— С нашего дома, гад, смолит!
Письма корчились в огне, вспыхивали, сгорали.
Поздно вечером тонко и одиноко провыла сирена на фабрике, и где-то в отдалении застучали зенитки. Все ближе стрельба, все ближе. Желтым огнем полыхнуло по улице, и на потолке заметались золотистые блики: опять кто-то пустил ракету. «На фабрику самолеты наводит ракетчик», — подумал Володя. На лестнице хлопнула входная дверь, и послышался топот. Володя сунул ноги в валенки и, надевая на ходу пальто, побежал к двери. Распахнул, выскочил на лестничную площадку. Мимо него черным вихрем тяжело промчался Саша-зенитчик. На бегу обернулся, в сером сумраке лестницы смутно мелькнуло его лицо, крикнул:
— С нашего дома, гад, смолит!
— Из слухового окна! — крикнул Володя.
Саша сильным пинком распахнул дверь на чердак и, сунув в нее ствол винтовки, выстрелил. «А-а-хх» — прокатился гул по лестнице.
В то же мгновение с чердака прогремели несколько ответных выстрелов и Саша отпрянул от двери. Побежал вниз.
— Что же ты? — Володя схватил зенитчика за рукав шинели. — Застрели ракетчика! Ведь он…
— Да отстань ты, — сказал Саша. — Самолеты к фабрике идут. Отбиваться надо.
— Сбейте хоть одного! Сбейте хоть одного!
Раскатисто ударила зенитка. Вторая, третья… Вдруг раздался все нарастающий вой, а потом взрыв такой оглушающей силы, что Володе показалось, будто его голова лопнула и разлетелась на части. Дом всколыхнулся. Со звоном вылетели стекла лестничных окон, и на лестницу ворвался столб едкого дыма и пыли. Володя упал; тугой волной, упруго хлынувшей на лестницу, его притиснуло к стене.
Наверно, на какое-то время он потерял сознание, потому что когда снова открыл глаза, то увидел рядом маму. Она стояла возле него на коленях и тормошила его. Хватаясь за стену, он медленно поднялся. На лестнице было странно светло. Мама тянула его в квартиру, а Володя, вырвав свою руку, стал спускаться по лестнице. Подошел к окну. Выглянул — флигеля «А» не было. Вместо второй половины дома громоздилась гигантская груда кирпичей и изогнутых железных балок. Ледяной, остро пахнущий взрывчаткой и штукатуркой ветер дул в окно: было очень холодно, но он высунулся и поглядел влево, на батарею. Там все было перемешано: земля, снег, снарядные ящики, орудия. Согнутая, будто сломившаяся пополам фигура на красноватом от кирпичной пыли снегу. Рядом — еще один зенитчик. Лежит, раскинув руки, глядит в небо. Разводя перед собой руками, будто плывет брассом, брел от разгромленной батареи человек. Упал.
— Мама, все убиты! — крикнул Володя с отчаянием.
— Я сейчас!.. Возьму только сумку с медикаментами!
«Щуплого» и пятерых зенитчиков убило наповал. У Саши осколками была перебита правая рука. И еще — рана в боку. Тут же, на кирпичах, рассыпанных по всему двору, мама перевязала его, а потом они — мама с одной стороны, Володя с другой — повели его в госпиталь…
…В приемном покое госпиталя было столпотворение: стоны, крики, шарканье многих ног. Измученные санитары все несли и несли носилки с ранеными: одна из бомб упала и на фабрику «Красное знамя». Это туда наводил вражеские самолеты диверсант.
Мама осталась помогать перевязывать раненых, а Володя побрел домой. В развалинах флигеля рылись, разгребали кирпичи, выворачивали балки несколько молчаливых мужчин в брезентовых куртках поверх ватников. И Комаров был тут же. Оттаскивал в сторону расщепленные доски. Комаров сказал:
— Ей, сосед. Вот брезентовые куртки спрашивают: был музыкант в своей квартире во время взрыва или нет? Я говорю: нет.
— Был. Помню, шел домой…
— Показалось, может? — сказал Комаров. — А я его уж несколько дней не видел. Загнулся наш музыкант давным-давно. Так что можете топать в казарму, ребята.
— Музыкант не умер. Он не может умереть! — с убеждением сказал Володя. — Ведь он отбой трубит.
— Ха, какой там отбой, — проворчал Комаров, бросая еще одну доску. — Всем скоро будет полный отбой.
— Вроде бы какой-то шорох, — сказал один из спасателей и ухватился за толстую балку. — Ну-ка, потянули.
Все впятером вывернули и оттащили в сторону балку. Темное отверстие в груде битого кирпича… Из отверстия вдруг показалась рука… потом красная от кирпичной пыли шапка. Володя потянул за руки и увидел возле своего лица заросшие щетиной щеки Гринькова. Он выполз из обломков, медленно распрямился. Пальто на его груди топорщилось: из-за отворота высовывался футляр трубы.
— Повезло тебе, отец, — сказал один из спасателей, — Жив?
— Только вышел из квартиры, а тут и рухнуло. Балкой меня прикрыло… — медленно выговорил Гриньков и подул в драные варежки. — Пальцы окоченели. А у меня в восемь репетиция.
— Какая еще репетиция? — спросил Комаров. — Эй, музыка, ты в своем уме?
— В консерватории репетиция. Уж с полмесяца… — озабоченно проговорил музыкант. — Пойду. Общежитие там, вот и… Все хорошо, только верхнее «си» никак не возьму: в глазах темнеет. До свидания.
Ушли и спасатели. Володя выкопал несколько досок и понес их к себе. Брел за ним, пыхтел Комаров, целую охапку досок волок. Бросил с громом возле своей двери. Отдуваясь и тыча ключом в замочную скважину — темнотища, ничего не видно, — сказал:
— Скажи все же мамке… пускай забежит, а? Посылку мне с Большой земли привезли. Селедочка там есть. Порошок яичный. А?
…Мама пришла домой под утро. Измученная, засыпающая на ходу, она повалилась в кровать и тотчас заснула. Володя стянул с нее валенки, ватные брюки и ватник. Накрыл одеялом и пристроился рядом.
Мама вздрагивала, стонала во сне… Луна светила. Яркое белое пятно лежало на полу. Удивительно: окна в их квартире, да и почти все окна флигеля «Б» остались целыми. Вот ведь повезло. Видно, взрывные волны от бомб ушли в другую сторону. В общем — как бы там ни было, но повезло.
Утром Володя отправился на Неву за водой, а мама — в магазин за хлебом. Вернувшись, сходил на батарею. Одно орудие было совершенно разбито — ствол оторван, второе лишь накренилось, у третьего погнута одна из станин. Неужели — конец батарее? А где же мама? Часа уже три прошло, как она отправилась за хлебом. Может, сразу в зоопарк пошла?..
Поднявшись к себе, Володя бродил по квартире, продувал в морозных узорах на стеклах окна «глазки» и глядел во двор, поджидая и торопя: ну где же ты, где? А, вот, наконец-то! Заслышав стук в дверь, он поспешил в прихожую и торопливо откинул крючок.
— Двадцать пять квартира-то? — услышал он усталый голос и увидел высокого мужчину. Тот рылся в противогазной сумке, ворчал: — Темнотища. Ни фига не видно… Держи письмо, малый.
— С фронта? — воскликнул Володя и, забыв поблагодарить, закрыл дверь, ринулся в комнату, взглянул на серый, помятый треугольничек. От отца! Такие всегда и приходили от него. Но где же мама? Письмо, вот радость-то! Подумав немного, он сунул письмо во внутренний карман пальто и решил, что письмо прочитают они вместе. Да-да, надо идти к булочной, искать!
Он прошелся вдоль очереди. Побежал в зоопарк, но Ник сказал, что Татьяна Ивановна еще не приходила.
С чувством смертельной тревоги Володя заспешил домой. Задыхаясь, взбежал по лестнице, замолотил в дверь кулаком. Может, разминулись в пути?.. В квартире было тихо. Он все же открыл дверь, вбежал в комнату, может, она приходила и теперь разыскивает его? Нет, не приходила.
Где ее искать?
Он опять выбежал на улицу. Поглядел вправо, влево. Каким путем она возвращалась из магазина? Может, напрямик, через длинный и узкий Собачий переулок?
Важно, равнодушно ко всему этому страдающему миру сыпал снег, мягко прикрывал развалины дома, кирпичный сор, черную искореженность металлических балок. Проваливаясь в снегу почти по колено, Володя вышел в пустынный переулок и огляделся. С каждой минутой ему становилось все страшнее…
Из белой пелены выплыла фигура: мама! Хватаясь рукой за стену дома, с платком, упавшим на плечи, в волосы набился снег, она медленно шла навстречу. Володя обхватил ее руками, и мама резко, будто ее кто ударил под коленки, рухнула. Володя начал ее поднимать, он смахивал снег с ее головы, плеч. Маму всю трясло, на лице растерянность и страх.
— Что с тобой? — тормошил он ее. — Что случилось?
— М-меня ударили… — Она всхлипнула. — По г-голове.
— Тебя ударили? Кто ударил? Идем скорее домой, поднимайся.
— Мальчик подбежал. Говорит: «Тетенька, моя мама упала в переулке. Помогите, пожалуйста…» — Она встала, как-то удивленно и жалко улыбнулась. — И я пошла. «Вот сюда, в подъезд», — зовет меня мальчик. Зашла в подъезд. И вдруг… — Она вцепилась Володе в плечо и страшно выкрикнула: — И ни хлеба, ни карточек!
— Ни хлеба, ни…?
— Я… упала. Очнулась: ни хлеба, ни карточек!
— Но может, ты просто выронила? И надо поискать?