ЗАПИСЬ. СДЕЛАННАЯ НА САМОПОДГОТОВКЕ:
«Мы с вами, дети, постараемся все решить быстро и первыми придем в столовую. Надо обогнать 4 „Б“. Согласны?
— Так, Дениска, что ты у меня придумал? При чем тут коровы? Не можешь устно посчитать, решай на черновике.
— Сережа, сядь ровно. Кто же лежит на парте? Сколько я могу тебя просить — не паши носом!
— Светланка, ну-ка, подвинься. Так… Так… Вот тебе и овечки, поняла? Хорошо. Теперь решай дальше.
— Сергей, ты сегодня не работаешь. Крупный ты все-таки хулиган. Что ты на меня так страшно смотришь? Я, что ли, виноват, что ты сложить не можешь?
— Дениска, неужели не решил? Ой стыдно мне за тебя! Здесь скобки ставить нельзя.
— Володя! Ты чего в затылке чешешь? Сейчас подойду.
— Кто закончил, может почитать книжку, а я буду проверять тетради. Дусенька получила „пять“ сегодня. Умница!
— А у тебя, молодой человек, просто безобразно написано. Опять не отчеркнул поля? Скоро я на тебя рассержусь. Завтра так напишешь, поставлю „два“.
— Саша! Какой ты все-таки бессовестный — всем подсказываешь.
— Сережа, подними голову. Что-то шумно у нас, дети мои. Это что за каракули? Пишешь хуже меня. Завтра поставлю „три“, а сегодня пока „четыре“.
— Андрей сегодня балуется. Решил? Молодец!
— Остается три минуты. Ой, Светка, как грязно. Тройка, извини, больше не могу. Сколько клеточек поля? Пять, правильно, а у тебя?
— Закончили. Убрали все со столов. Строимся».
ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ:
«К десяти вечера пришла на отбой. На месте не оказалось только Гены. Мальчик недавно из колонии и каждый день ходит за мной: „Тамара Михайловна, давайте я паспорт получу, а?“ Свидетельства о рождении у Геннадия нет, только справка об амнистии, и ему не терпится поскорее от нее избавиться.
— Мальчики, кто знает, где Геннадий?
— Они с Николаем Никитовичем слегка объяснились.
— Что значит объяснились?
— Да-а, — тянет Саша. — Гена сегодня вырубил свет в столовой и на кухне. Ну, Николаев его отругал. Вы же знаете, как он это умеет. Гена заплакал и сказал, что сбежит и в школу не вернется.
— По-вашему, Николаев должен был его по головке погладить?
Мы с Валерой и Сашей отправились на поиски. Гена мирно сидел на заросшей травой скамейке.
— Ты что, всю ночь собрался здесь сидеть?
— Да я же честное пацанское слово дал. Пока Николай Никитович домой не уйдет, не вернусь.
— Если по справедливости, то ты сам кругом виноват.
— Конечно, виноват. Но я же слово дал.
— Кому ты дал слово?
— Себе.
— Ладно. Сиди. Только отсюда — никуда. Валера придет за тобой.
В 23.30 уходила домой.
— Может, проводишь до ворот? Не боишься?
— Не, не боюсь. А кого бояться? — Гена подбежал, и мы пошли рядом. — Я, Тамара Михайловна, почему в корпус не пошел? Да чтоб ничего не вышло. А то Николаев слово, я два. И пошло-поехало. Вы не бойтесь, я не сбегу. Документы у вас, мне здесь нравится. Не-е-е, я не сбегу.
Гена повернул от ворот и не торопясь зашагал по темной аллее.
Не светятся окна в спальном корпусе, темно в школе, и только в теплом переходе нянечки на всю ночь оставляют включенными несколько ламп».
В первый день нашего приезда в интернат теплым переходом нас повели в столовую. «Не страшно ли браться за новое дело? Вы ведь, Тамара Михайловна, никогда раньше в школе не работали? Не пугают ли дети? Они у нас очень непростые». И вдруг без паузы: «А где ваш папочка?» Заныло внутри, а рука потянулась к голове сына. Но разве маленькой ладонью укроешь шестилетнего человека от людской неделикатности и бестактности?
Тренькнула, оборвалась струна. Сменился строй души. Пройден теплый переход.
Через восемь лет тихим воскресным утром под золотым листопадом я пройду березовой аллеей, как ходила сотню, тысячу раз. Вон на втором этаже, в углу, окно моего кабинета. Сорок шагов, тридцать. Мерно шлепает скакалка по сухому асфальту, и незнакомая мне девчонка ныряет под натянутую дугу, как под одноцветную радугу. «Здравствуйте!» — «Здравствуй». И мимо, мимо. Прибавляю шаг, на ходу смахиваю с лица тонкую паутину. Быстрее, еще быстрее. Как стучит сердце…
За огромными окнами теплого перехода я увидела Александру Петровну. Знакомо хлопнула дверь — она вышла навстречу. Мы обнялись и долго молчали на пороге этого многострадального дома, на пересечении детских дорог, на перекрестке нашей памяти, на перекрестке жизни.
Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, но дважды можно ступить на одну и ту же землю, на берег одной и той же реки.
Осенью над Енисеем нависают низкие тучи, и река катит холодные воды мимо опустевших лесов, мимо диких, мрачных скал. На север, на север.
Почти каждый день прихожу я на берег реки. Иногда спускаюсь к воде и сижу на перевернутой лодке. Прошла вверх по течению баржа с песком, пронеслись одна за другой две моторки, и поднялась, покатилась к берегу волна. Я кидаю в воду камешки, по воде разбегаются круги — один, второй, третий.
Сколько горьких кругов расходилось здесь по поверхности сомкнутых вод в далекие теперь от нас годы. Один печальный круг, десятый, сотый, тысячный. Круги росли, ширились, через годы медленно катились к нам и догнали, настигли и меня, и моих детей, что десятилетие живут в казенном доме без материнской любви и заботы, живут в центре печального круга, который пока никто не в силах ни разорвать, ни разомкнуть.
ИЗ РАССКАЗОВ НОРИЛЬЧАН:
…Отца арестовали в 1937 году. Он единственный из своей большой семьи получил высшее образование — закончил в Москве институт инженеров железнодорожного транспорта. Он открывал мазурку в первой паре в Дворянском собрании. В 1917 году женился.
А в 1919-м его послали на Урал восстанавливать железные дороги. Колчак отступал, а следом восстанавливали дороги. Их прокладывали прямо по льду. Было очень опасно.
В 1922–1923 годах мы жили в Рязани. Папа работал в службе пути. Транспорт налаживался, мастерская стучала, и отец уходил от нас в сторону гудков. Он был очень творческим человеком. Вечно что-то усовершенствовал — лопаты, домкраты. Был даже потаповский домкрат. Защита железной дороги от снежных заносов и тогда была его заботой. У него было много патентов, а сохранился только один, норильский, на щиты.
Отец много занимался с молодежью, вел кружок. Как-то, мы уже жили в Москве, отец получил вознаграждение, большую сумму денег. Все деньги он отдал членам молодежного кружка, чтоб купили планер. В 1936 году его наградили велосипедом. Тогда это была очень редкая вещь.
В 1936 году железные дороги зарастали травой. Нанимали женщин, они пололи траву. Это было дорого. Отец изобрел травосжигалку. Изобретение приняли. У него даже состоялась встреча по этому поводу с Тухачевским. Потом ему эту встречу припомнили.
…Дружба у меня с отцом была самая тесная, даже теснее, чем с матерью. Когда отца арестовали, я училась в 10-м классе…
Отец очень гордился Норильском, был высокого мнения о Завенягине. Авраамий Павлович помог освободить мать. Отец не знал, что она сидит. (Т. М. Потапова)
…В августе 1939 года вышел первый номер газеты «Норильскстроевец». Работали вручную. Печатали на папиросной бумаге. Читать было трудно — подкладывали белый лист. Я был техноруком. Сестра хирурга Родионова была у нас корректором. Издавали бюллетени для лагеря, бланки учета, бланки заказов. У нас работал Алексей Николаевич Гарри, писатель, адъютант Котовского. (К. Н. Воробьев).
Гарри Алексей Николаевич (24 декабря, 1902, Париж — 20 мая, 1960, Москва) — русский советский писатель. Участник гражданской войны в составе кавалерийской бригады Г. И. Котовского. Начал печататься в 1920-м… Наиболее значительный цикл рассказов «Огонь. Эпопея Котовского» (1934, неоднократно переезд. по 1953) — летопись боевой жизни прославленной конницы Котовского. В 1938 году в результате клеветы был арестован, реабилитирован через 16 лет. Работал на Крайнем Севере, написал несколько повестей о мужественных покорителях Заполярья. (Из Краткой Литературной энциклопедии)
…В Норильске отец кайлил вместе с рабочими. Возили грунт тачками под первый цех, он создал новую конструкцию тачки. Зеки чуть не убили его, так как грунта надо было везти больше, а катить тачку легче. Отца заметили, сделали прорабом на промплощадке…
Железную дорогу страшно засыпало снегом. Отец предложил взять бригаду и пройти пешком из Норильска в Дудинку сто с лишним километров. Зимой. Шло человек десять. Думали над заносами. Мысль о щитах пришла, вероятно, на основе старых работ на железной дороге Москва — Рязань. Отец фотографировал снежные заносы и делал чертежи. Появился щит Потапова. (Т. М. Потапова)
…Здание автобазы стояло на Октябрьской улице. В гараже холод, зимой лед. Видимости не было. Машины заводили с факелами. Возили уголь, руду. В гараже на руднике открытых работ были «маки», американские. Не самосвалы, а борт открывался. Большие машины появились позже.
…Здание автобазы стояло на Октябрьской улице. В гараже холод, зимой лед. Видимости не было. Машины заводили с факелами. Возили уголь, руду. В гараже на руднике открытых работ были «маки», американские. Не самосвалы, а борт открывался. Большие машины появились позже.
Бывали тяжелые периоды. Останавливалась железная дорога, не хватало колес. Требовалось специализированное, сложное литье. Я работал уже в литейном цехе, и мы делали эти колеса. У нас был опытный технорук. Бывший главный инженер «Уралмаша» или литейного цеха. Он очень помог. У нас была половина вольных, половина заключенных. Все самоотверженно работали. Среди заключенных были очень крупные специалисты. (С. А. Лифшиц)
…Профессор Н. М. Федоровский и Ф. Г. Шмидт вели все основные предметы в техникуме, потом в институте. Шмидт стал ведущим преподавателем. С блеском читал лекции. Сам он из Поволжья. Николай Михайлович Федоровский до 1937 года работал в Москве. (Т. М. Потапова).
«Федоровский Ник. Мих. (1886–1956) — советский минералог, член-корреспондент АН СССР (1933). Член КПСС с 1904-го. Участник революции 1905–1907 годов, председатель Нижегородского губкома партии, член ВРК, затем ВСНХ. Член В ЦИК (1918–1919). Основатель и директор (1923–1937) Всесоюзного НИИ минерального сырья. Под руководством Федоровского впервые было осуществлено комплексное изучение полезных ископаемых». (Из Большого энциклопедического словаря).
ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА Ф. Г. ШМИДТА:
Год рождения 1900… В 1922 году закончил Саратовский университет… По специальности инженер-механик… С 1925 года жил и работал в Ленинграде… В 1934–1942 годах — доцент, и. о. профессора Ленинградского политехнического института…
Март 1942 — июль 1942 — преподаватель средней школы города Канска.
Август 1942 — март 1943 — техник-строитель Нижнетунгусского рыбзавода.
Октябрь 1950 — октябрь 1956 — проектная контора, Норильск.
ИЗ АВТОБИОГРАФИИ:
…В 1942 году эвакуировался в г. Канск, работал преподавателем школы до отправки на север вместе с немцами Поволжья в июне 1942 года. В 1943 году был арестован в поселке Тура и осужден по статье 58 пункт 10 сроком на восемь лет.
ИЗ СЛУЖЕБНОЙ ХАРАКТЕРИСТИКИ:
…Шмидт Ф. Г. выполнял сложные и ответственные расчеты под каркас и фундаменты дробильной фабрики… Помимо инженерной деятельности, ведет преподавание во Всесоюзном заочном политехническом институте… Издан курс лекций… Замкнут.
В то утро Таня стояла в теплом переходе и смотрела в окно. Когда я поравнялась с ней, она поздоровалась и пошла рядом.
— У тебя что-то стряслось?
— Я сегодня получила официальный ответ с адресом матери.
— Ты написала ей?
Таня молчит. Затем тихо произносит:
— Я боюсь. Сначала вы напишите.
«Уважаемая Элеонора Геннадиевна!
В нашем интернате в 10-м классе учится Ваша дочь Таня. Как нам известно, она уже давно ничего не знает о Вас. И поэтому мы решили написать Вам и спросить, знаете ли Вы о том, что она жива, и как отнесетесь к тому, что она нашлась?
Возможно, у Вас другая семья, дети и Вы не за хотите признавать найденную дочь. Ведь Вы не искали ее все эти годы! Но все-таки верится, Вы обрадуетесь и откликнетесь. В таком случае можете писать прямо Тане на адрес интерната. Если же Вы примете иное решение, ответьте мне, а уж я как-нибудь объясню Вашей дочери».
А мы с Таней ждали. Прошел день, за ним второй. Пробежала неделя. Вот и сегодня в почте ничего. А за окнами разгорается солнечный морозный день.
Скоро мы выйдем провожать зиму, и дети вплетут в гриву старого коня разноцветные ленты, навесят бубенчики и с веселым гиканьем проедут на санях по улицам нашего маленького города. А пока Чалый плетется к воротам, тянет за собой сани, и возчик лениво шагает рядом.
Звенит звонок на большую перемену.
По теплому переходу дети спешат в столовую на второй завтрак. Впереди замечаю Лешу Петрова и Матюшенко. Мальчики идут быстро, энергично. Так ходят люди, хорошо сделавшие свое дело.
— А ну подойдите. Курили? — останавливают мальчишек десятиклассники Юра и Коля.
— Не-е-е, — как всегда тянет Петров и улыбается.
— А ну дыхни!
— Ты чего?
— А ничего. Дыхни, говорю.
Я смотрю, как Юра шарит по карманам. В верхних — пусто, а в кармане брюк измятая пачка «Беломора». Папирос в ней штук пять или шесть.
Леша в 5-м классе, а курит уже полтора года. Вите 9 лет, курит года два.
— А у меня в семье все курят, — как бы в оправдание говорит он.
— А моя мать не курит. — Леша всегда защищает мать. Недавно она приезжала к сыну. Привезла мальчику новый костюм, рубашку, ботинки, книги. Пришила все пуговицы. Сына ей не дали, и вечером она уехала на Север, за Полярный круг.
Леша поворачивается ко мне:
— Если бы отпустили к матери хоть на два денечка, честное слово, бросил бы курить.
— Ты сам попытайся, — убеждает Коля.
— Я пытался. Два раза бросал. Как-то тут четыре дня не курил. Честное слово. Сегодня опять потянуло. Не-е-е, я не могу бросить.
Я смотрю на его низко опущенную голову, коротко остриженные волосы, голый худой затылок. Леша что-то чертит ботинком на полу, шмыгает носом:
— Не-е-е. Не могу.
Через неделю Леша опять исчезнет. Его будут искать, а когда найдут, поедет за ним немолодая воспитательница, у которой класс на руках и двое своих ребятишек. Она вернется, войдет в кабинет директора, опустится на стул у самой двери: «Надо что-то делать», и директор после долгой паузы примет решение: «Договорюсь через крайоно, пусть переведут в интернат поближе к матери. Оттуда приедут и заберут Петрова». А воспитатель тихо так: «Да мы сами сложимся и отвезем его. Только бы поскорее. Сколько можно — и парень страдает, и мы намучились».
Леша живет у нас меньше года. Дети таких называют бродягами. Воспитатели говорят: «Мой опять в бегах».
— Помните Севу Быстрова? Я два года за ним гонялся. Ему всего двенадцать лет было, маленький такой, у солдат отсиживался. Солдаты любили его, прозвали сыном полка и даже форму выдали, — рассказывал дядя Саша. — Как-то вечером поймал его, привез в интернат, велел воспитателю доложиться, а сам домой поехал. А он, оказывается, в девять вечера удрал, елки-моталки! Ну, думаю, поймаю, уши надеру. Нашел через несколько дней. Сел он в машину, грязный, испуганный, голодный. Одни глазенки блестят. Жалко так стало. Какие тут уши…
Последний раз я его из траншеи вытаскивал. Подъезжаю, вижу, Сева. Парни его так, знаете, за спины, за спины хоронят. Но я-то его сам видел. Вытащил, конечно, посадил в машину. Вот тут уши маленько и надрал… Потом его в спецшколу оформили. Сидел за что-то. Недавно приезжал, курсы шоферов закончил. Что, говорю, неужели все понял? «Все понял».
Кто знает, может, Леша, Юра и Виктор тоже всё поймут, когда вырастут. А сейчас их манит воля. Они убегают из тепла, прячутся в сырых траншеях, ездят «зайцами», курят, спят на жестких вокзальных лавках, в осеннюю пору, в холод и непогоду греются в темных кинозалах, во все глаза глядят на экран, а по вечерам перекидываются в карты у теплых труб городского коллектора.
Детей в конце концов разыскивают, возвращают на белые простыни, за обеденный стол к дымящемуся супу, к книгам и тетрадям. Недели две, а то и месяц беглецы набирают силы, отъедаются, ходят с классом на линейки, моют полы и бодро поют на пионерских сборах: «Сегодня мы дети, советские дети, завтра, завтра советский народ…»
А в один из холодных осенних дней опять исчезнет Леша или Юра, Витя или Андрей. Они уйдут в неуют, томимые одиночеством, неприкаянностью, горьким осознанием своей никому ненужности.
Лешу увезут в конце года. До отъезда он успеет совершить несколько побегов, и, как всегда, по возвращении будут стоять возле Петрова мальчишки, и кто с недоверием, кто с завистью, кто от нечего делать вслушиваться в Лешины рассказы, пересыпанные крепким словцом. Леша где приврет, где пожмет плечами, а в общем-то поведает грустную историю, из которой убери сочиненные и перевранные подробности и ничего, кроме выстраданной любви к матери, не останется.
Леша уедет, но и на новом месте не приживется, не успокоится бродячая, одинокая душа мальчика, и, засыпая на казенной кровати, он услышит толчки своего испуганно бьющегося сердца и утром после завтрака бесследно исчезнет, прихватив на первое время ломти душистого белого хлеба.
Петров сбежит тихо и незаметно, как сбежал переведенный к нам недавно одиннадцатилетний Андрей. Андрея вернули. Через месяц он исчез снова. Розыски объявить не успели. Андрюша появился среди бела дня в спальне с новеньким транзистором в руках. Транзистор он купил на деньги, которые выкрал в заранее высмотренной квартире.
Андрей убегает в месяц два раза. Почему его отправили к нам из Тарасовского интерната? Из-за побегов и краж? А Лешу за бродяжничество? А почему перевели из Лобановки девятилетнего Витю? В детдоме остались друзья, и он бегает к ним за пятьдесят километров. Дождь ли, грязь…