Зоя вдруг исчезла, недели полторы в школе не появлялась. Вот благодать настала. Колька Рыба устроил «первенство Европы» по «маялке», в котором участвовали десять человек — представители от первого до десятого класса. Но без Зои в школе вдруг стало как-то скучновато. Как сказал Жорик: «От Зойки исходил динамизм и тревожное беспокойство».
У самого подъезда дома Володя увидел возбужденного Жорика.
— Зойка-то наша — герой. — Коркин махал перед носом Володи газетой. — В групповом затяжном прыжке участвовала.
На первой странице фотография: Зоя, рядом какой-то белобрысый парень и еще пятеро девчат и парней.
— Секретарь райкома комсомола Толя Пургин, — сказал Жорик, ткнув пальцем в парня, обнимавшего Зойку.
Зоя появилась в школе на другой день.
Первыми ее увидели Жека и Володя. В распахнутом пальто, прихрамывая, Зоя спешила по набережной Невы.
— А что с ногой? — спросил Володя.
— Подвернула чуть-чуть на приземлении. — Зоя потопала ногой и сморщилась. — Думала, опять сломала. Заживет. Да и некогда нам болеть, потому что…
— …враг не дремлет! — выкрикнул Володя. — И…
— …летная погода, — добавил Жека.
Зоя засмеялась, отбросила со лба жесткую, свившуюся в пружинку смолянистую прядь волос и обняла мальчишек за плечи. Видно, нога очень болела, и так идти было легче.
…Вечером ходили с Жекой на набережную Лейтенанта Шмидта.
Было пустынно, тихо. Ветер раскачивал неяркий фонарь, и желтые блики света падали то на пирс, заваленный ящиками, то на высокий черный борт грузового судна «Шпицберген». На его борту был нарисован красный квадрат с громадными белыми буквами.
Таясь за ящиками, мальчишки подошли к самому борту корабля.
— Хорош? — спросил Жека.
— Вполне, — сказал Володя. — А зачем этот квадрат?
— В Атлантике идет морская война… — пояснил Жека. — Англичане топят немцев, немцы — англичан. Этот знак, чтоб было известно, кому принадлежит судно.
— Ночью могут не увидеть.
— Ночью борт освещается прожектором. — Жека выглянул из-за ящиков: вахтенный отошел от трапа, с кем-то разговаривал на палубе. Жека потянул Володю за рукав, выскользнул из-за ящиков и, легко перепрыгнув через леера, оказался на судне. Володя — следом. Пригибаясь, прошли на корму. Жека присел, что-то быстро отвинтил, потянул, и Володя увидел черную горловину люка. Осторожно откинув крышку, Жека полез внутрь, показал Володе рукой: за мной! Володя взялся за холодный железный край, нащупал ногами скобы трапа. Вспыхнул огонек карманного фонарика, Жека уже стоял на железной заваленной брезентами и ящиками палубе трюма. Подал руку, потом поднялся по трапу и осторожно закрыл люк. Спрыгнул, осветил себе путь, направился в угол трюма. И вдруг исчез. Володя сунулся за ним, нащупал в темноте углы ящиков, железную бочку. Услышал рядом смех Жеки и почувствовал, как он его тянет к себе. Вновь загорелся фонарик, и Володя увидел, что Жека сидит на груде мешков в каком-то закутке, прикрытом сверху брезентом.
— Сила! — восторженно прошептал Володя.
— Я уже тут раз пять был, — сказал Жека. — В этом маленьком кормовом трюме — кладовка боцмана. Краски, гвозди, брезенты. Я кое-что принес. Вот тут сухари и сахар. Пресная вода. Дня на четыре хватит.
— А дальше?
— А потом мы выйдем из трюма. В это время пароход уже будет в Ла-Манше. Не повернут же из-за нас обратно! — Жека помолчал и продолжил: — Рейс в Южную Америку. Выход через месяц-полтора, сейчас идут кое-какие ремонтные работы в машине. Капитан — друг моего отца, меня на пароход пропускают как своего… Вот я и отыскал этот трюм. Айда назад…
Выбрались так же удачно. Прошли мимо парохода, постояли немного, понаблюдали: вахтенный укутался в шубу, он курил и прятался от ветра за выступом ходовой рубки.
…Итак, решено. Володя ходил взад-вперед по комнате, останавливался возле аквариума с вуалехвостками, но видел не маленьких пучеглазых рыбок, а черные треугольники акульих плавников, вспарывающих синюю поверхность океана. В море, в море!.. Жека прав: нечего ждать! Пока юн, пока полон энергии — путь твой в море, в океан. Как хочется увидеть, какая же ты из себя, Земля? И они побывают в джунглях Южной Америки и увидят диковинных птиц и зверей, и индейцев, и… А Нине он будет посылать письма с яркими марками; он найдет для нее на далеком тропическом берегу громадную красивую раковину. «Я привез с собой шум океана, — скажет он ей, — послушай раковину…»
Пришли из театра родители.
— Пап, вечер у нас будет в школе, — сказал Володя. — Зоя, наша пионервожатая, просила тебя прийти, рассказать о событиях в Европе… А потом будет пьеса по Джеку Лондону… — Отец, все так же улыбаясь, кивнул. И Володя продолжил: — Я — Мейсон, а Нина — Руфь.
— Нина? Кто такая? — спросила мама.
— Новенькая, — пробормотал Володя и торопливо добавил: — А Жорику поручили изображать лай собак. За сценой! Он ходит в Собачий переулок и изучает собак. Лает уже, как настоящий пес.
…Перед сном Володя читал Устав комсомола. Скоро самых лучших будут принимать. «Может, в это время мы с Жекой уже будем в море, — подумал Володя и сунул Устав под подушку, — Ничего. Дадим радиограмму с моря: просим считать нас комсомольцами…»
4
— Давай. Только пла-авненько, — сказал вагонеточник.
— Покатили. — Герка слегка потянул рычаг на себя. Вагонетка стронулась с места. «У-уу-у…» — туго запели колеса, и черный зев тоннеля поглотил их.
— Больше рычаг на себя! — приказал вагонеточник.
— Есть больше на себя! — заорал Герка.
Вагонетка с ревом вынырнула из тоннеля и ринулась в крутую гору. Выше, выше, выше! Теплый ветер бил в лицо. Деревья, здание Стеклянного театра, другие помещения Госнардома и похожая на вершину горы крыша театра имени Ленинского комсомола все уходило, как бы уплывало вниз, а они все карабкались и карабкались в высокое весеннее небо. Тоннель. Грохочущая темнота. Светлое пятно впереди. Рев. Вой.
— Подтормаживай! — крикнул вагонеточник. — Плавнее…
Ярко сияла игла Петропавловки. Густо синела вода Невы. Казалось, что вот сейчас, на этом крутом вираже вагонетка соскользнет с рельсов и полетит над Невой.
Какая бешеная скорость. Какое блаженство — мчаться вот так. Крутой обрыв. Падение вниз. Вот-вот сердце оборвется… И снова тоннель, и теплый тугой ветер в лицо и грудь, и опять бросок вверх — к небу, к солнцу, а потом — вниз!
— Приехали, — сказал вагонеточник и хлопнул Герку по плечу. — Ну, что молчишь? Поздравляю: экзамен выдержал.
— Спасибо, — сказал Герка и так стиснул руку вагонеточнику, что тот охнул. — Ты знаешь человека на свете счастливее, чем я?.. Бегу! Мне еще в школу.
Как только окончился последний урок, ученики трех седьмых классов — «а»-«ашки», «б»-«бешки» и «г»-«головешки» — собрались в актовом зале. Какой-то длинный, худощавый, но, судя по широким плечам, крепкий парень пришел. У парня было суровое, с резкими чертами лицо и белая-белая шевелюра. Так это тот, с фотографии. Он улыбнулся Зое и, наклонившись, что-то сказал ей на ухо.
— Любовь у них, — заметил наблюдательный Коркин.
Герка тут появился: засунув руки в карманы брюк, выпятив грудь со значками, он прошествовал между рядами стульев и устроился на последнем ряду.
Потом пришел отец Володи. Он был в форме: в гимнастерке. Две шпалы в петлицах, ремень с портупеей, два ордена Боевого Красного Знамени. Отец редко ходил в форме, и поэтому казался каким-то чужим, а может, еще и потому, что волновался и лицо у него было строгим, напряженным. Зоя торжественно сказала:
— Пионеры. У нас сегодня радостный день. К нам в гости пришли дважды орденоносец геройский летчик Сергей Петрович Волков и секретарь райкома комсомола Анатолий Пургин. Сейчас они выступят перед вами. Пожалуйста, Анатолий.
— Ребята и девчата! — протянув руку к залу, выкрикнул секретарь райкома. — В эти дни напряженной обстановки, когда пол-Европы в огне, райком ставит перед всеми вами, перед всей молодежью много важных, ответственных задач. В оборонные кружки, ребята!
— И девчата, — пробурчал из задних рядов Герка.
— …да-да, и девчата! — подхватил Пургин. — Нам нужны юные стрелки, юные гранатометчики, юные радисты! И второе: в районе формируются два пионерских отряда по сбору золы и куриного помета — удобрения для полей. По воскресеньям бойцы этих отрядов — в деревни! В колхозы!
— Даешь помет! — гаркнул Герка. — Записываюсь в пометчики!
— Внимание! — вскричала Зоя, — Тише.
— Пионеры. Как это здорово, когда происходят вот такие волнующие встречи: к юным бойцам приходят старые… вернее, не старые, а умудренные борьбой, пропахшие порохом старшие товарищи и отцы. Ура нашему гостю, и поприветствуем его песней!
Зоя подняла руки вверх, и несколько девочек из первого ряда запели «Юного барабанщика». Бил барабан, давал ровный и резкий маршевый темп. У Володи даже мурашки по спине побежали… Нина стояла рядом, Володя слышал ее звонкий, напряженный голос и пальцами чувствовал ее горячую руку.
Мы шли под грохот канонады.
Мы смерти смотрели в лицо.
Вперед пробивались отряды,
Спартаковских смелых бойцов..
Потом выступил отец. Он говорил о героизме красноармейцев в боях у Хасана и Халхин-Гола, о танкистах, летчиках, и Володя ждал, когда же он расскажет про то, как сбил двух япошек, и как пуля раздробила ему руку, и как отец выпрыгнул из горящего самолета, а потом… Но отец ничего такого и не рассказал. Прямо как нарочно! Все говорил и говорил про других. Все там, оказывается, были героями, только не он. Обидно просто… Может, отец о своих подвигах в самом конце сообщит?.. Промолчал!
— А в Испании вы были? — спросил Герка. — Я слышал, что наши летчики там воевали. Это правда?
— Конечно же, мы многим помогали республиканской Испании: продовольствием, разным снаряжением… — уклончиво ответил отец. — Республиканская Испания боролась против фашистов, и мы не могли остаться в стороне.
— Вот бы мне туда, — с завистью сказал Герка.
— Все вопросы? — спросила Зоя.
— А вот еще один… — выкрикнул Шурик и заговорщицки подмигнул Герке. — Вот вы сказали, что в Монголии воевали против японцев за монголов, а в Испании — за республиканцев…
— Я этого не говорил.
— …выходит — вы наемный солдат? Ландскнехт?
В зале раздался возмущенный шум. Зоя колотила карандашом по графину. Володин отец тоже поднялся. Все стихло, и он сказал:
— Я и многие мои друзья воевали в Монголии, а может, и в Испании, не потому, что нас кто-то нанял. Нет! У нас, у всех свободолюбивых народов, есть один общий враг: фашизм. Мы, трудящиеся всего мира — братья! В бой, против фашизма! — вот наш лозунг. — В зале опять стало шумно. Герка треснул Боброва книгой по спине и выкрикнул: «Тебе ясно?..» Володин отец поднял руку, проговорил: — Учитесь стрелять, бросать гранаты! Родина должна быть уверена: если грянет бой, рядом с отцами будут их сыновья и дочери. Все? Вопросов больше нет?
— Все! Долой фашистов! Они не пройдут! Но пасаран! — крикнул Герка.
— Но пасаран! — подхватил весь зал.
Потом начался концерт.
— Гера, Рогов вернулся, — сказала мать, открывая дверь. — Как быть-то, а? Говорит, что хочет остаться… Как быть-то?
Лицо у нее было встревоженным, она улыбалась странной, жалкой улыбкой и все поправляла, прятала под косынку прядки волос.
Герка скинул куртку, пошаркал подошвами о половичок, принюхался: пахло табачным дымом. Рогов? И еще курит в комнате! Шастал, шастал по свету, а теперь… Он затянул потуже ремень, отодвинул в сторону мать, которая, все так же жалко улыбаясь, заглядывала в его лицо, и вошел в комнату. Кряжистый, в лохматом свитере, который распирали широченные плечи, из-за стола медленно поднялся мужчина. В лицо Герки взглянули спокойные глаза, по грубому загорелому лицу скользнула настороженная улыбка. Русая бородка, русые, с желтизной, усы. Крепкие зубы сжимали трубку. Так вот какой он, его отец! Почему-то в воображении Герки отец представлялся хлипким дохлячком с мерзким лицом. Каким же еще может быть человек, которого ненавидишь? Рогов протянул руку и железной хваткой стиснул Теркину ладонь. Тот сжал зубы и сам стиснул что есть силы жесткую, как доска, ладонь Рогова.
— Я сейчас произнесу мерзкое слово, которое никогда в жизни никому не говорил, — густым спокойным голосом сказал Рогов. Трубку он вынул изо рта и положил ее на стол. — Но я произнесу это слово: простите меня. И ты, Соня, и ты, сын.
Герка поморщился.
— Простим его, сынок, а? — торопливо сказала мать.
— Поговорим, может, как мужчина с мужчиной? — предложил Рогов.
Герка взглянул на стол: водка, колбаса на тарелке, шпроты. Очень хотелось есть, и он проглотил слюну. Сощурив глаза, опять взглянул в лицо Рогова. Простить?.. Если был бы хлюпик, но как мог этот сильный человек, как он мог?.. Попыхивая дымом, Рогов о чем-то говорил. Герка тоже скрестил руки на груди и стал прислушиваться к словам:
— …в жизни ведь всякое бывает. Не так ли? Вот и я… И вот я вернулся. Навсегда. Где только я не побывал за эти годы! И на Камчатке охотился, и на Командорах бил морских котиков, и золото мыл на Воркуте, и… Привез много денег. Купим новую мебель, одену я вас, обую… По рукам, сын? Что молчишь? Ведь люди не ангелы, бывает, и совершают ошибки.
— Гера. — Мать тронула его за рукав. — Я прошу.
— Пойду подмету улку, хорошо? И пока я там, пускай этот человек уйдет, — сказал Герка. — Хорошо, мама?
…Рогов ушел примерно через час. В куртке нараспашку, без головного убора, с фанерным чемоданом в руке. Шел, дымил трубкой. Взглянул в сторону Герки, остановился, но тот повернулся к нему спиной, а когда Рогов скрылся за поворотом улицы, Герка вдруг почувствовал: ему очень не хочется, чтобы этот человек уходил…
10
Незаметно летело время. Накатился шумный, веселый май. Праздничная демонстрация, открытие парков и садов. Так немного осталось до окончания учебы, до лета, до отдыха! Как всегда, так и в этом году Володя собирался поехать к деду Ивану, отцу матери. Жил он недалеко от Гатчины, на небольшом лесном хуторе. Жаль только, что на целых три месяца придется расстаться с друзьями. С Ниной.
Володя глядел в окно и прислушивался к просыпавшемуся дому. Сколько живых, бодрых, родных и любимых звуков! Вот, звонко дребезжа, прокатился по улице «подкидыш», и стекляшки в люстре ответили ему весело и задорно: «Дзннь-дзинь-дзинь!» Фыркнул двигателем и мягко прошуршал шинами автомобиль: это Ваганов уехал на работу. Уже с месяц как за ним по утрам приходит машина. Что у него за такие важные дела, что и воскресенье надо быть на заводе? Голуби заворковали на крыше, воробьи чирикают… гулко пролаял в Собачьем переулке первый выведенный на прогулку пес… «Шра-шра — шра» — донеслось со двора: мать Герки начала уборку. Чей-то смех, говор… Сейчас Гриньков затрубит в свою трубу, и весь дом всполохнется, захлопают двери, и по лестницам застучат торопливые шаги жильцов.
«Тра-та-ра-ра-аа!» — разнесся звонкий голос трубы. Подъем!
Володя отбросил одеяло, спрыгнул на пол. Пора на зарядку. Подбежал к окну. Солнце сияло вовсю, и если поглядеть влево, то можно было увидеть крыши двух — и трехэтажных домов. Покрашенные в зеленый цвет, они были похожи на волны океана, всхолмившиеся под порывами теплого ветра. И, как корабли, вздымались из этих зеленых крыш-волн многоэтажные дома. Город как море… Сила! А в окне пятого этажа флигеля «А» виднелась высокая фигура музыканта Гринькова. Играет.
Однако где же ребята? Сегодня воскресенье, и Ник предложил всем классом отправиться за город. А, вот и Герка. Володя кинулся на кухню за свертком с едой…
Теплынь-то какая. Вроде как лето. А какой за городом воздух! Вкусный, душистый. Узенькая дорожка вела от станции в лес. Ник шел впереди; за ним, чуть поотстав, девчонки, и среди них — Нина, на била в синем, в белый горох платье, а волосы как тогда в цирке, были легко разбросаны по плечам, и от этого Нина казалась еще привлекательнее. Герка, лишь только вышли из вагона, демонстративно закурил трубку, а Колька Рыба пытался на ходу играть в «маялку».
Ник все увеличивал темп, но спешить никуда не хотелось, и как-то так получилось, что вскоре Володя, Нина и Жора отстали от всех. Они шли по тихой, усыпанной хвоей дорожке. Нина спросила Жорика, как наиболее эрудированного человека в классе, что же все-таки такое любовь, и Жорик, который на эту тему мог разговаривать часами, проявляя удивительно глубокие знания, отчего-то говорил с Ниной вяло, неубедительно.
— В вопросах любви, Нина, я разбираюсь не особенно хорошо, — мямлил он, возмущая Володю. — Видишь, чтобы какое-то явление изучить досконально, его надо познать… э-ээ, практически… Мы же еще, так сказать, недостаточно взрослы… Кстати, а как поживает хомячок?
— О, хомячок поживает великолепно. — Перепрыгнув канаву, Нина подобрала еловую шишку, кинула ее в лес, где между деревьями шли рядом, говорили о чем-то Жека и Ирка Неустроева, а потом воскликнула: — Но вот что удивительно: когда Ромео и Джульетта полюбили друг друга, Джульетте было четырнадцать лет. А мне уже пятнадцать, и мне еще никто не признавался в любви.
Володя покраснел, а Жорик стесненно пробормотал:
— Вот когда хомячки укладываются в зимнюю спячку…
— Ах, хомячки, — засмеялась Нина, поднимая новую шишку. — Жорик, мы ведь не хомячки. Мы ведь давно проснулись!
Мелькнув икрами, Нина нырнула под лохматые лапы елей.
— Джульетте было четырнадцать? — спросил Володя у Жорика.