– Мама, я могу объяснить…
– Хорошо, – ласково сказала леди Магна. – Я буду рада, если ты это сделаешь.
Она забрала у него распечатку.
– А теперь у тебя есть какие-либо планы относительно журнала? Каким ты его видишь в будущем?
– Да, бесспорно. И очень большие планы. Я…
– Хорошо, – сказала леди Магна и мило улыбнулась. – Тогда все в порядке, я удовлетворена.
– А разве ты не хочешь узнать о них?
– Нет, дорогой. Я рада, что у тебя есть что сказать по поводу журнала и многое прояснить. Я думаю, новый его владелец будет рад выслушать твои соображения.
– Что? – остолбенело спросил Майкл. – Ты собираешься продать журнал «Постижение»?
– Нет, не собираюсь. Я уже продала его. Правда, боюсь, что за сущую безделицу. Всего за фунт при условии, что ты останешься редактором еще трех выпусков, а потом – все на усмотрение нового издателя.
Майкл обалдело молчал. Глаза у бедняги едва не вылезли из орбит.
– Да ну же, пойми, – вполне разумно увещевала его мать, – мы не можем более так работать. Ведь ты всегда соглашался с отцом, что твоя работа не должна быть синекурой. И хотя мне трудно проверить или опровергнуть твои аргументы, я решила предоставить решать эту проблему кому-то другому, с кем тебе будет легче найти общий язык. У меня назначена деловая встреча, Майкл.
– Да, но… Кому же ты продала журнал? – захлебываясь от возбуждения, пролепетал Майкл.
– Гордону Уэю.
– Гордону Уэю? Ради Бога, мама, но он же…
– Он жаждет стать меценатом. И мне кажется, он действительно хочет этим заняться. Я уверена, что вы отлично поймете друг друга, дорогой. А теперь извини меня…
Но Майкл не собирался сдаваться.
– Никогда не слышал ничего более чудовищного!
– Ты не представляешь, что сказал мистер Уэй, когда я показала ему эти цифры, а затем потребовала, чтобы он оставил тебя редактором еще трех выпусков журнала.
Майкл задыхался от возмущения и был красным как рак, он грозил матери пальцем, но не смог ничего вымолвить. Наконец он снова обрел дар речи.
– А если бы ты разговаривала со мной как с редактором, а не как с сыном?
– Ну что ж, – сказала леди Магна с милейшей улыбкой. – Я тогда называла бы тебя мистером Вентон-Уиксом, разумеется. И, конечно же, я не сказала бы тебе: «Поправь, пожалуйста, галстук», – добавила она, жестом показывая на его шею.
Тук-тук-тук-тук.
– Вы сказали, сэр, дом номер семнадцать?
– А?.. Что? – тряхнул головой, словно просыпаясь, Майкл.
– Вы сказали, дом номер семнадцать? – повторил шофер. – Мы уже приехали.
– О… спасибо, большое спасибо! – воскликнул Майкл, вылезая из машины и роясь в кармане в поисках денег.
– Тук-тук-тук, а?
– Что? – переспросил Майкл, протягивая шоферу деньги.
– Тук-тук-тук, – снова повторил шофер. – Всю, черт побери, дорогу. Что-то задумали, сэр?
– Не твоего ума дело, – грубо оборвал его Майкл.
– Как скажете, сэр. Но мне показалось, что вы… того… немножко не в себе, – заключил шофер и уехал.
Майкл отпер дверь ключом и, пройдя через холодный холл, вошел в столовую. Включив люстру, он налил себе из графина коньяку. Снятое пальто он швырнул на крышку большого обеденного стола красного дерева и, придвинув стул поближе к окну, стал медленными глотками потягивать коньяк, утоляя жажду и печаль.
Тук-тук-тук. Майкл подошел к окну.
Он угрюмо и неохотно отбыл свой срок в качестве редактора обещанных трех номеров навеки потерянного журнала, а затем без всяких церемоний был отпущен на все четыре стороны. Новый редактор, некий А.К.Росс, был молод, беден и тщеславен. В течение короткого времени он превратил журнал в издание, пользующееся огромным успехом. Майкл оказался покинутым, потерянным и оголенным со всех сторон. Ничто теперь ему не светило.
Он постучал по оконному стеклу и посмотрел, как всегда в последнее время, на небольшую настольную лампу, стоявшую на подоконнике. Лампа была самой обыкновенной и довольно уродливой, тем не менее она постоянно притягивала к себе взор Майкла, ибо именно она стала причиной смерти его отца, когда он точно так же, как Майкл сейчас, сидел на этом стуле у этого окна.
Старик всегда был не в ладах с техникой. В памяти Майкла была жива еще картина – отец, посасывающий ус, сосредоточенно склонившийся над испортившейся розеткой. Кажется, несчастье произошло, когда он включал штепсель в розетку, забыв предварительно закрыть ее крышкой, и тут же попробовал заменить пробку. Шок от электрического удара остановил и без того пошаливавшее сердце.
Совсем маленькая ошибка, нелепая случайность, подумал Майкл, какая со всяким может случиться, а к каким катастрофическим последствиям она привела. В полном смысле катастрофическим. Смерть отца, его собственная потеря, успех ненавистного Росса и навсегда утраченного Майклом журнала…
Тук-тук-тук.
Он посмотрел на темное окно и свое отражение, а за окном – на тени кустов на газоне. Взгляд его снова вернулся к лампе. Перед ним стояла та же лампа и на том же месте. Была допущена досадная ошибка. Предупредить ее было так же легко, как и совершить. И она все изменила.
От непредвиденной пустяковой случайности его сейчас отделял невидимый барьер времени, которое минуло с тех пор. Несколько месяцев.
Неожиданное спокойствие вдруг снизошло на него, словно внутри был развязан тугой узел.
Тук-тук-тук.
Журнал «Постижение» принадлежал ему. Майкл не собирался делать его популярным, просто журнал был его жизнью. А теперь эту жизнь у него отняли. Все его существо вопило о возмездии.
Тук-тук-тук. Дзинь!
Он удивился, когда его кулак вдруг прошел сквозь стекло. Он сильно поранился.
15
Некоторые неприятные стороны своего нынешнего состояния Гордон Уэй ощутил, оказавшись перед дверью коттеджа.
В сущности, это был довольно большой загородный дом, но Гордону всегда хотелось иметь коттедж в деревне, и когда представилась возможность купить его, он вдруг обнаружил, что денег у него намного больше, чем он думал, и купил большой старый дом приходского священника. Он стал называть его коттеджем, несмотря на то, что там было семь спален. Вместе с домом он получил четыре акра болотистой земли в Кембриджшире. Это не сделало его особо популярным среди жителей округи, у которых, кроме коттеджей, ничего больше не было. Но если бы Гордон Уэй руководствовался в своих действиях желанием кому-то угодить, он не был бы Гордоном Уэем.
В сущности, он уже не Гордон Уэй, а лишь его призрак.
В кармане лежали ключи-призраки. Эта мысль внезапно остановила его невидимые шаги к порогу. Мысль о том, что придется пройти сквозь стены, а не в дверь, была отвратительна. Именно этого он избегал весь вечер. Он пытался взять в руки каждый предмет, пощупать и ощутить его, чтобы, доказать себе, что он по-прежнему в своей реальной телесной оболочке, что он существует. Войти в собственный дом не через дверь, а каким-то иным способом ему, его законному владельцу, казалось просто оскорбительным и больно задевало.
Как бы ему сейчас хотелось, чтобы дом не был таким ярко выраженным образчиком викторианской готики, чтобы бледный свет луны не освещал столь зловеще эти узкие островерхие окна и мрачноватые башни. Он вспомнил, как, покупая дом, пошутил, что в нем должны водиться привидения. Мог ли он думать, что это случится, и так скоро, и кто станет этим привидением.
Леденящий страх пронзил его, когда он ступил на дорожку, ведущую к дому, под сень тисовых деревьев, еще более старых, чем сам дом. Мысль о том, что кто-то другой с таким же страхом будет входить в тисовую аллею, опасаясь встречи с привидением, была чертовски неприятной.
За деревьями слева маячили темные очертания церкви, теперь почти заброшенной и разрушающейся. Служба в ней проводилась лишь изредка, и викарий, приезжавший сюда, запыхавшись, на велосипеде из другого прихода, всегда огорчался, когда видел, что прихожан становится все меньше. Над шпилем колокольни холодным всевидящим оком висела луна.
Какое-то движение неожиданно привлекло внимание Гордона, словно кто-то прошел в кустах близ дома, но это, должно быть, всего лишь его воображение и общее состояние нервного напряжения после всего, что случилось. Почему он должен здесь чего-то бояться? Ведь он умер.
Он прошел вперед, обогнул крыло дома, увидел увитое плющом крыльцо и в его мрачной глубине – дверь. С испугом взглянул он на ярко освещенные окна и заметил мягкие отблески огня в камине, играющие на стенах.
Но мгновение спустя подумал: ну, конечно, его ждут, хотя и не в нынешнем его виде. Миссис Беннет, старая экономка, очевидно, зашла, чтобы постелить постель, разжечь огонь в камине и приготовить легкий ужин.
Конечно же, будет включен телевизор, и он, войдя, тут же с раздражением выключит его.
Под ногами, когда он приближался к крыльцу, не хрустел гравий. Уже зная, что с дверью будут неприятности, он тем не менее не собирался отказываться от попытки войти через нее, предварительно отперев ключом. Лишь снова потерпев неудачу, он, укрывшись в тени крыльца, зажмурив глаза и сгорая от стыда, попробует пройти сквозь нее. Подойдя к двери, он остановился.
Конечно же, будет включен телевизор, и он, войдя, тут же с раздражением выключит его.
Под ногами, когда он приближался к крыльцу, не хрустел гравий. Уже зная, что с дверью будут неприятности, он тем не менее не собирался отказываться от попытки войти через нее, предварительно отперев ключом. Лишь снова потерпев неудачу, он, укрывшись в тени крыльца, зажмурив глаза и сгорая от стыда, попробует пройти сквозь нее. Подойдя к двери, он остановился.
Дверь была открыта.
Всего на полдюйма, но открыта. Гордон даже вздрогнул от неожиданности. Почему открыта дверь? Ведь миссис Беннет всегда отличалась добросовестностью в исполнении своих обязанностей. Он стоял перед дверью в нерешительности, а потом, собрав силы, налег на нее плечом. Под его слабым напором дверь хотя и медленно, с неохотой, но все же открылась. Громко, словно протестуя, скрипели проржавевшие петли.
Он переступил порог и едва не поскользнулся на каменном полу холла. Наверх вела широкая лестница, теряющаяся в темноте, но все двери в другие комнаты были закрыты.
Ближайшей была дверь в гостиную, там горел свет и были слышны за окном приглушенные звуки проезжавших по шоссе машин. Это, видимо, возвращались домой любители ночных киносеансов. Минуту или две он безуспешно пытался совладать с круглой медной дверной ручкой, но вскоре был вынужден признать позорное поражение и с неожиданной яростью нажал на дверь… и прошел сквозь нее.
В гостиной его ждали домашнее тепло и уют. Он влетел в нее с таким напором, что не смог сразу остановиться, и поэтому проник сквозь массу предметов; небольшой столик с изобилием толсто нарезанных бутербродов и термосом с горячим кофе, сквозь мягкое кресло, огонь в камине и толстую кирпичную, раскаленную огнем кладку стены, и очутился в холодной темной столовой.
Дверь из нее в гостиную тоже была закрыта. Повозившись с ней непослушными пальцами, Гордон вынужден был признать неизбежное. Он должен взять себя в руки и спокойно и осторожно пройти сквозь запертую дверь обратно в гостиную. По пути он с интересом впервые познакомился с внутренним строением дерева.
Уют гостиной, казалось, лишь усугубил неспокойное состояние Гордона. Он бродил по ней, боясь сеть, пропуская через себя веселый огонь камина, который все равно не мог согреть его.
Что должны делать привидения ночью, гадал он.
Наконец он осторожно сел и стал смотреть телевизор. Вскоре машины полуночников разъехались по домам, за окном остались тишина и серый снег. Ему ничего не оставалось, как смириться.
Заметив, что он слишком глубоко ушел в кресло и почти стал его составной частью, он неуклюже постарался выкарабкаться из него. Пытаясь развлечься, он влезал на стол и стоял на нем. Но это не улучшило его самочувствия. Оно становилось все хуже и перешло в отчаяние, а затем, очевидно, во что-то еще худшее.
Может быть, попробовать уснуть?
Возможно.
Ни усталости, ни сонливости он не испытывал, а лишь гнетущую тоску и жажду забвения. Он снова вернулся в холл, откуда широкая лестница вела наверх, в большие темные спальни.
Туда, безразличный ко всему, он и направился.
Он понимал, что все это напрасно. Если привидение не может нормально открыть дверь, то тем более не сможет уснуть на кровати. Пройдя сквозь двери спальни, он лег на кровать, которая, он знал, была холодна, как могила, но он этого не чувствовал. Луна, казалось, вознамерилась не оставлять его в покое и светила ему прямо в лицо. Он лежал с широко открытыми глазами, ничего не чувствуя, даже забыв, что такое сон.
Ужас страшной пустоты придавил его – ужас вечной бессонницы и бессмысленного бодрствования в предрассветные четыре часа ночи.
Ему некуда спешить и нечего делать. Он не может никого разбудить, не испугав беднягу до смерти.
Самым ужасным моментом была встреча на шоссе с Ричардом, его застывшее лицо за стеклом машины. Он вспомнил собственное отражение в ветровом стекле и призрачную тень еще кого-то рядом.
Это настолько потрясло его, что в нем угасла последняя живая и теплая искорка надежды, что все это пройдет.
В ночные часы все кажется странным, но утром, когда он сможет увидеть людей, предметы и вещи, все будет в порядке. Удерживая изо всех сил в своей памяти эти воспоминания, он боялся дать им уйти.
Он видел Ричарда, а Ричард увидел и узнал его.
Нет, из попытки уснуть ничего не получается.
Обычно, когда не спалось, Гордон спускался в кухню и шарил в холодильнике. Поэтому он встал и спустился вниз. Там куда приятнее, чем в залитой лунным светом спальне. Лучше он проведет ночь в кухне, жуя что-нибудь.
Он то ли сошел по ступеням, то ли проплыл над ними и сквозь перила лестницы. Не задумываясь, как легкое дуновение, он проник в кухню, а затем сосредоточил все свое внимание я энергию на выключателе на стене. Он потратил целых пять минут на то, чтобы наконец повернуть его и зажечь свет.
Чувство победы настолько взбодрило его, что он решил отпраздновать это, выпив пива.
После нескольких минут безрезультатных попыток открыть банку с пивом и многочисленных ее падений на пол Уэй наконец отказался от этой затеи. Он никак не мог изловчиться и дернуть за кольцо на крышке банки, к тому же манипуляции с нею так взболтали пиво, что пить его уже не доставит удовольствия, решил он. Но главное, что будет, если он откроет банку и выпьет пиво? Где оно окажется?
У него нет тела, он бесплотен. Гордон в сердцах швырнул банку на пол, и она закатилась далеко под шкаф.
Он уже начал замечать, что с ним что-то происходит, иногда отчетливо, иногда еле заметно. Все словно подчинялось какому-то медленному ритму. То же творилось и с его зрением.
Его внезапно охватила лихорадка деятельности: захотелось что-то взять в руки, сдвинуть с места, переставить, использовать.
Он открывал шкафы, выдвигал ящики, рассыпал столовые приборы. Ему даже удалось запустить мясорубку. Но он уронил на пол кофемолку, так и не сумев заставить ее работать, включил кран газовой плиты, но не смог зажечь спичку, искромсал ножом на мелкие куски хлеб. Как он ни пытался сунуть в рот кусок хлеба, тот словно проваливался в пустоту и в итоге оказывался на полу. Любопытная мышь, почуяв запах хлеба, высунулась из норы, но тут же поспешно скрылась. Гордон успел заметить, что шерсть на ней встала дыбом.
В конце концов ему пришлось сдаться. Эмоционально опустошенный, чувствуя, как он физически словно онемел, Гордон устало присел на кончик кухонного стола.
Как воспримут его смерть все, кто его знает? Кто больше всего будет сожалеть о его кончине?
Сначала это известие вызовет шок, затем скорбь, а потом они станут привыкать, и от него останется лишь слабое воспоминание. Люди будут по-прежнему жить своей жизнью, зная, что он ушел туда, где рано или поздно окажется каждый. При этой мысли его бросало то в жар, то в холод.
Он не умер, не ушел. Он все еще здесь.
Гордон сидел, глядя на шкаф, который ему так и не удалось открыть, ибо ручка никак не хотела поворачиваться. Это раздражало его, поэтому, умудрившись удержать в руках банку с томатным соусом, он решил с ее помощью снова атаковать непослушную ручку большого кухонного шкафа. Неожиданно она повернулась, дверца распахнулась, и из шкафа на Гордона упало его собственное окровавленное мертвое тело.
Гордон до сих пор еще не слышал, чтобы привидения падали в обморок.
Теперь он в этом убедился, ибо тут же потерял сознание.
Часа два спустя взрыв газовой плиты снова привел его в чувство.
16
В это утро Ричард просыпался дважды.
В кухню он спустился в мрачном расположении духа. За завтраком все не ладилось. Поджаривая ломтики хлеба, он сжег их, пролил кофе, принявшись искать джем, вдруг вспомнил, что вчера забыл купить его. Скептически настроенный к самому себе и своим попыткам накормить себя завтраком, Ричард подумал, что, пожалуй, несмотря на полное отсутствие свободного времени, надо в конце концов дать себе передышку и пригласить Сьюзан на роскошный ужин в хорошем ресторане. Этим он искупит свою вину за вчерашнее.
Лишь бы удалось уговорить Сьюзан.
Ричард вспомнил о ресторане, который так расхваливал и горячо рекомендовал ему Гордон. А тот знал в них толк, ибо был их завсегдатаем. Посидев в раздумье еще какое-то время и рассеянно постучав карандашом по зубам, он наконец принял решение и отправился в кабинет за телефонным справочником. Вытащив его из-под груды компьютерных журналов, он сразу нашел то, что ему было нужно: «L'Esprit d'Escalier»[7].
Позвонив в ресторан, Ричард попробовал заказать столик. Но стоило ему сказать, что заказ на сегодня, как это вызвало веселое оживление на другом конце провода.
– О нет, месье, – наконец ответил метрдотель, – сожалею, но это невозможно. Мы принимаем заказы за три недели вперед. Прошу прощения, месье.
Ричард, немало удивился, что есть люди, которые точно знают, что им захочется делать через три недели, поблагодарил метрдотеля и положил трубку. Что ж, придется ограничиться пиццей. Слово «пицца» тут же напомнило о несостоявшемся вчера свидании. Кончилось тем, что любопытство побудило его заглянуть в телефонную книгу. Джентльмен… Джентл… Джентри…