Сказал он, однако, это так деликатно и как бы между прочим, за тарелкой феттучини.
Гэнси не мог пропускать занятия. Тем более, после того, как он пропустил их накануне.
Он почувствовал, как из его легких выползает старый страх.
«Спокойно, без паники. Ты ошибся на счет Ронана прошлой ночью. Так что прекрати. Смерть не так близка, как тебе кажется».
Подавленный Гэнси попытался еще раз звякнуть Адаму на домашний. Ничего. Он должен идти. Должно быть, Адам уже рассекал на велике, ему ведь нужно работать, у него должно быть по горло поручений и ему некогда и он забыл сказать ему. Изрытая колеями дорога района была всё еще пуста.
«Ну же, Адам».
Вытерев ладони о свои брюки, он положил руки на руль и направился в школу.
У Гэнси не было возможности увидится с Адамом, если тот всё-таки пришел в Аглионбай, до третьего урока, когда у них обоих был урок латыни. Это был единственный урок, который Ронан, как ни странно, никогда не пропускал. Он не получал никакого удовольствия изучения латыни, но настырно ходил, как будто от этого зависела его жизнь. Прямо позади него сидел Адам, выдающийся ученик Аглионбая, как и во всех остальных предметах, что он выбрал. Как и Ронан, Адам упорно занимался, потому что его будущая жизнь действительно зависела только от него.
В свою очередь, Гэнси предпочитал французский. Хелен он рассказывал, что язык ему нужен лишь для того, чтобы читать меню, но на самом деле, просто французский ему легче давался, да и их мама на нем немного говорила. Первоначально он смирился с выбором латыни из-за того, что ему нужно было переводить исторические тексты для поиска Глендовера, но познания Ронана в языке давно обскакали его собственные.
Занятие по латыни проводились в доме Борден[18], небольшой каркасный дом на другой стороне университетского городка Аглионбая от Валлийского зала, главного здания академии. Когда Гэнси торопливо зашагал через лужайку, появился Ронан, стукнув Гэнси в руку. Его глаза выглядели так, будто он не спал несколько дней.
Ронан спросил сдавленным голосом:
— Где Периш?
— Он сегодня не поехал со мной, — сказал Гэнси, настроение его портилось.
У Ронана с Адамом был совместный второй урок.
— Ты его еще не видел?
— Он не был на занятиях.
Позади Гэнси, кто-то ударил его по лопатке и сказал:
— Старина Гэнси! — и посмеивались, поспешили дальше.
Гэнси без энтузиазма поднял три пальца, сигнал команды по гребле.
— Я уже устал названивать ему домой, — сказал он.
На что Ронан ответил:
— Ну так, Бедняжке, нужен сотовый.
Несколькими месяцами ранее, Гэнси предложил Адаму купить ему сотовый, и, таким образом, был запущен самое затяжное воинственное молчание, неделя тишины, которая была нарушена только тогда, когда Ронан сделал нечто еще более оскорбительное, чем любой из этой четверки мог сотворить.
— Линч!
Гэнси посмотрел в направлении, откуда послышался голос; Ронан и бровью не повел. Обладатель голоса был уже на полпути через лужайку, но сложно было определить кто это по англионбаевской школьной форме.
— Линч! — снова крикнул голос. — Я тебя на хрен урою!
Ронан все еще не поднимал глаз. Он поправил ремень на плече и продолжил движение по лужайке.
— О чем это он? — потребовал Гэнси.
— Некоторые люди не умеют проигрывать, — ответил Ронан.
— Это был Кавински? Не говори, что ты снова участвовал в гонках.
— Тогда не спрашивай.
Гэнси рассматривал вопрос о том, чтобы установить для Ронана комендантский час. Или ему бросить греблю, чтобы проводить больше времени с ним по пятницам — он знал, что именно тогда Ронан находит проблемы с БМВ. Возможно, он бы смог убедить Ронана…
Ронан снова поправил ремень от сумки на плече, и на этот раз Гэнси внимательнее рассмотрел ее. Сумка была явно больше обычного, и он обращался с ней бережнее, как будто она могла расплескаться.
Гэнси спросил:
— Почему ты таскаешься с этой сумкой? О Боже, у тебя там птица, не так ли.
— Её нужно кормить каждые два часа.
— Откуда знаешь?
— Господи, интернет, Гэнси.
Ронан потянул на себя дверь дома Борден, как только они переступили порог, в глаза ударил темно-синий цвет ковра, которым было покрыто все в пределах видимости.
— Если тебя с ним поймают… — Но Гэнси не смог придумать подходящую угрозу. Каким было наказание за контрабанду живой птицы на занятия? Он не был уверен, что вообще бывал прецедент. Вместо этого он закончил: — Если он умрет в твоей сумке, я запрещаю тебе выбрасывать его в кабинете.
— Её, — поправил Ронан. — Это — она.
— Я бы купился на это, если бы у него были половые признаки. И лучше ему не иметь птичьего гриппа или чего-нибудь подобного.
Но мысли его были вовсе не о вороне Ронана. Он думал об Адаме, которого не было на занятиях.
Ронан и Гэнси заняли свои обычные места в кабинете с темным ковром. Напротив Велк записывал глаголы на доске.
Когда Ронан и Гэнси вошли, Велк остановился на середине слова: internec... Хотя вроде бы не было причины думать, что Велка заботила их беседа, Гэнси посетила странная мысль, что кусочек мела в руке Велка замер из-за них, что учитель латыни остановился, чтобы подслушать. На Гэнси реально сказывались подозрения Адама.
Ронан поймал взгляд Велка и удерживал его самым что ни на есть недружелюбным путем. Несмотря на свой интерес к латыни, Ронан еще в начале года объявил учителя латыни социально опасным ничтожеством, а далее объяснил, что тот ему просто не нравится. Поскольку Ронан презирал всех, трудно было на нем основывать мнение о чьем-то характере, но Гэнси пришлось согласиться, было в Велке что-то, приводящее в замешательство. Несколько раз Гэнси пробовал завести с ним беседу о Римской истории, отлично зная эффект, который могла произвести воодушевленная научная беседа на оценку. Но Велк был слишком молод, чтобы быть наставником, и слишком стар, чтобы быть коллегой, и Гэнси не смог найти точки соприкосновения.
Ронан продолжал таращиться на Велка. В этом он был хорош. Было что-то такое в его пристальном взгляде, что оказывало какое-то воздействие на другого человека.
Преподаватель латыни неловко перевел взгляд подальше от них. Задумавшись о любопытстве Велка, Ронан спросил:
— Что ты собираешься делать по поводу Периша?
— Думаю, отправлюсь к нему после занятий. Как думаешь?
— Наверное, он заболел.
Они обменялись взглядами.
«Мы должны извиниться перед ним» подумал Гэнси.
Ронан снова присмотрелся к сумке. В темноте Гэнси только мельком уловил клюв ворона. Обычно, Гэнси бы еще разок погрелся бы мыслью о вероятности нахождения Ронаном ворона, но сейчас, в связи с пропажей Адама, это все не казалось магией. Скорее годы, проведенные в соединении вместе совпадений, и из всего этого он сплетал странную ткань: слишком тяжелая, чтобы носить с собой, и слишком легкая, чтобы сделать что-нибудь хорошее.
— Мистер Гэнси, мистер Линч?
Велку удалось внезапно появиться возле их столов. Оба парня смотрели на него. Гэнси вежливо, Ронан враждебно.
— Похоже, у вас сегодня чрезвычайно большая сумка, мистер Линч, — заметил Велк.
— Знаете, что говорят о людях с большими сумками? — ответил Ронан. — Ostendes tuum et ostendam meus[19].
Гэнси понятия не имел, что только что сказал Ронан, но по ухмылке второго он понял, это не было чем-то очень вежливым.
Выражение лица Велка подтвердило подозрения Гэнси, но учитель только постучал пальцами по столу Ронана и удалился.
— Быть дерьмом на уроках латыни не является путем к достижению высшего балла, — сказал Гэнси.
Улыбка Ронана была золотой.
— Это было в прошлом году.
Перед собравшимися в комнате Велк начал занятие.
Адам так и не показался.
13
— Мам, а зачем Нив здесь? — спросила Блу.
Как и мать, она стояла на кухонном столе. В тот момент, когда она вернулась со школы, Мора заручилась ее помощью для замены лампочек в плохо спроектированном творении из цветного стекла, которое повисло над столом. Сложный процесс требовал по крайней мере трех рук и имел тенденцию откладываться на потом, пока большинство лампочек не перегорят. Блу не возражала против оказания помощи. Ей нужно было что-нибудь, чтобы отвлечь мысли от вырисовывающегося назначения Гэнси. Или не звонящего Адама. Когда она думала о том, как давала ему свой номер прошлой ночью, она чувствовала себя невесомой и неуверенной.
— Она семья, — мрачно ответила Мора. Она грубо схватила крепящую цепь, когда боролась с упрямой лампочкой.
— Семья, которая приходит домой в середине ночи?
Мора кинула на Блу темный взгляд.
— Ты родилась с гораздо большими ушами, чем я помню. Она просто помогает мне искать кое-что, пока она здесь.
int(3980) int(1152688)Адам так и не показался.
13
— Мам, а зачем Нив здесь? — спросила Блу.
Как и мать, она стояла на кухонном столе. В тот момент, когда она вернулась со школы, Мора заручилась ее помощью для замены лампочек в плохо спроектированном творении из цветного стекла, которое повисло над столом. Сложный процесс требовал по крайней мере трех рук и имел тенденцию откладываться на потом, пока большинство лампочек не перегорят. Блу не возражала против оказания помощи. Ей нужно было что-нибудь, чтобы отвлечь мысли от вырисовывающегося назначения Гэнси. Или не звонящего Адама. Когда она думала о том, как давала ему свой номер прошлой ночью, она чувствовала себя невесомой и неуверенной.
— Она семья, — мрачно ответила Мора. Она грубо схватила крепящую цепь, когда боролась с упрямой лампочкой.
— Семья, которая приходит домой в середине ночи?
Мора кинула на Блу темный взгляд.
— Ты родилась с гораздо большими ушами, чем я помню. Она просто помогает мне искать кое-что, пока она здесь.
Парадная дверь открылась. Ни одна из них даже не задумалась об этом, так как и Кайла, и Персефона были где-то вне дома. Кайла была менее вероятна, так как она была вспыльчивым, малоподвижным порождением привычек, а Персефона имела свойство быть пойманной за созданием странных эскизов и сматывающейся куда-то.
Перехватив покрепче цветное стекло, Блу спросила:
— Какого рода кое-что?
— Блу.
— Какого рода кое-что?
— Кое-кого, — наконец, ответила Мора.
— Какого рода кое-кого?
Но не успела ее мать ответить, как они услышали мужской голос:
— Какой странный способ вести дела.
Обе медленно повернулись. Руки Блу были так долго подняты кверху, что, когда она опустила их, то почувствовала, будто они резиновые. Обладатель голоса стоял в дверях гостиной, держа руки в карманах. Он был не стар, может, лет двадцати пяти, с копной черных волос. Он был красив тем самым образом, когда смотрящему на него требуется немного подключить воображение и домыслить для себя весь образ. Все черты его лица казались немного слишком крупными.
Мора взглянула на Блу, приподняв бровь. Блу дернула одним плечом в ответ. Он не походил на кого-то, кто здесь для того, чтобы убить или украсть какую-нибудь электронику.
— А это, — сказала ее мать, отпуская доставший ее светильник, — очень странный способ входить в чей-либо дом.
— Извините, — произнес молодой человек. — Там снаружи вывеска, что это место, где ведется бизнес.
Там действительно была вручную раскрашенная вывеска (хотя Блу не знала, чьей рукой), гласившая «Экстрасенс». А ниже это:
— Только по записи, — напомнила Мора мужчине. Она скривилась в сторону кухни. Блу оставила корзину с постиранным бельем на кухонной стойке, и один из сиреневых кружевных бюстгальтеров ее матери находился на самом верху, у всех на виду. Блу отказалась почувствовать себя виноватой. Не то, чтобы она ожидала, что мужчины будут бродить по кухне.
Мужчина сказал:
— Ну, тогда я бы хотел записаться.
Голос с лестницы заставил всех троих повернуться.
— Мы могли бы сделать вам тройное предсказание, — вмешалась Персефона.
Она стояла у основания лестницы, маленькая, бледная и состоящая в основном из волос. Мужчина уставился на нее, и Блу не была уверена, то ли это из-за размышлений над ее предложением, то ли потому что Персефоны было довольно много для первого взгляда.
— Что, — наконец, спросил мужчина, — это такое?
У Блу ушло некоторое время, чтобы понять, что он имеет в виду «тройное предсказание», а не Персефону. Мора спрыгнула со стола, приземлившись с такой силой, что задребезжали стекла в комнате. Блу спустилась более уважительно. В конце концов, она держала коробку с лампочками.
Мора объяснила:
— Это когда мы втроем — Персефона, Кайла и я — считываем ваши карты одновременно и сравниваем наши толкования. Чтобы вы знали, она не предлагает это всем подряд.
— Это дороже?
— Нет, если вы замените эту упрямую лампочку, — сказала Мора, вытирая ладони об джинсы.
— Хорошо, — согласился мужчина, но прозвучало это раздосадовано.
Мора жестом попросила Блу дать лампочку мужчине, а затем обратилась уже не к ней:
— Персефона, позовешь Кайлу?
— Боже мой, — сказала Персефона тонким голосом — голос Персефоны и так уже был тонким, а ее тонкий голос был реально тонюсеньким — но повернулась и поднялась по лестнице. Ее босые ноги переступали беззвучно, пока она шла.
Мора следила за Блу, задавая вопрос своим выражением лица. Блу пожала плечами, соглашаясь.
— Моя дочь, Блу, будет в комнате, если вы не возражаете. Она сделает толкование более четким.
С незаинтересованным взглядом, брошенным на Блу, мужчина поднялся на стол, который немного скрипнул под его весом. Он ворчал, пытаясь вкрутить упрямую лампочку.
— Теперь вы видите проблему, — произнесла Мора. — Как вас зовут?
— Ах, — вздохнул он, толкая лампочку. — Мы можем оставить это анонимным?
Мора ответила:
— Мы экстрасенсы, не стриптизерши.
Блу засмеялась, а мужчина нет. Она подумала, что это было довольно несправедливо с его стороны, может, это было немного дурным вкусом, но это было забавно.
В кухне неожиданно стало светло, когда новая лампочка была вкручена. Без комментариев он спустился сначала на стул, а затем на пол.
— Мы будем осторожны, — пообещала Мора. Она жестом указала ему следовать за ней.
В гадальной комнате мужчина осматривался с беспристрастным интересом. Его пристальный взгляд прошелся по свечам, посаженным в горшки растениям, курильницам, тщательно продуманному обеденному канделябру, неотесанному столу, доминирующему в комнате, кружевным занавескам и, наконец, остановился на фотографии Стива Мартина в рамке.
— Подписанная, — похвалилась Мора с некоторой гордостью, заметив его внимание. А затем: — А, Кайла.
Кайла впорхнула в комнату, ее брови сдвинулись довольно сердито из-за того, что ее потревожили. Она красила губы помадой опасного сливового оттенка, который делал ее рот маленьким, сморщенным алмазом под заостренным носом. Кайла наградила мужчину раздирающим взглядом, который проникал в глубины его души и находил, что хотел. Потом она собрала свою колоду карт с полки над головой Моры и плюхнулась на стул в конце стола. За ней Персефона стояла в дверном проеме, сжимая и разжимая руки. Блу торопливо села на стул в конце стола. Комната казалась намного меньше, чем несколько минут назад. Это была в главной степени ошибка Кайлы.
Персефона попросила добрым голосом:
— Садитесь.
А Кайла поинтересовалась недобрым:
— Что вы хотите узнать?
Мужчина занял свое место. Мора устроилась за столом напротив него с Кайлой и Персефоной (и волосами Персефоны) по обе стороны от нее. Блу, как всегда, просто немного отдельно.
— Я, пожалуй, не скажу, — ответил мужчина. — Может быть, вы мне скажете?
Сливовая улыбка Кайлы была положительно злодейской.
— Может быть.
Мора двинула свою колоду карт через стол к мужчине и велела перетасовать их. Он проделал это как с мастерством, там и с небольшой неловкостью. Когда он закончил, Персефона и Кайла сделали то же самое.
— Вам гадали раньше, — заметила Мора.
Он только издал неопределенный ворчливый звук, соглашаясь. Блу видела, что он думал, будто любая информация, которую он даст и позволит им сфабриковать толкование.
Мора придвинула свою колоду назад от мужчины. У нее была эта колода столько, сколько помнила Блу, и края были потерты. Это была стандартные карты таро, только столь впечатляющая, насколько она их сделала. Она выбрала и разложила десять карт. Кала сделала то же самое со своей колодой посвежее — она заменила их несколько лет тому назад после несчастного случая, который заставил потерять ее склонность к предыдущей колоде. Комната была достаточно тиха, чтобы слышать шелест карт по неровной, сучковатой поверхности гадального стола.
Персефона держала свои карты в длинных-длинных руках, глядя на мужчину длительное время. Наконец, она внесла только две карты, одну в начале расклада, а вторую в конце. Блу любила наблюдать, как Персефона раскладывает свои карты, текучее движение ее запястья и появление карты всегда заставляло это выглядеть как ловкость рук или движение в балете. Даже карты сами по себе казались более потусторонними. Карты Персефоны были немного больше, чем у Моры и Кайлы, и изображение на них было любопытным. Небрежные линии и размытый фон предполагали фигуры на каждой карте. Блу никогда не видела другой такой колоды. Мора как-то упомянула Блу, что было тяжело задавать Персефоне вопросы, на которые тебе абсолютно не нужны ответы, и Блу так и не узнала, откуда появилась эта колода.
Теперь, когда все карты были разложены, Мора, Кайла и Персефона изучали их. Блу пыталась как-то протиснуться, чтобы рассмотреть карты, которые они закрывали своими головами. Она старалась не обращать внимания, находясь так близко к этому мужчине, что он источал сильный запах мужского геля для душа. Такие обычно продаются в черных бутылях и называются как-нибудь вроде, БОДРЯЩИЙ или ОСВЕЖАЮЩИЙ или НЕПЕРЕДАВАЕМЫЕ ОЩУЩЕНИЯ.