Только когда мир обрел прежние краски, Саландер снова встала и подошла к компьютеру. Как бы она внутренне ни сопротивлялась, ее постоянно тянуло туда с силой, не ослабевавшей с самого детства. В этот день Лисбет не была расположена к каким-нибудь более сложным эскападам. Она лишь вломилась в компьютер Микаэля Блумквиста — и в следующий миг остолбенела. Она просто отказывалась верить. Ведь они только что шутили по поводу Бальдера. А теперь Микаэль написал, что тот убит, застрелен двумя выстрелами в голову.
— Проклятье, — пробормотала Саландер и принялась просматривать в Интернете вечерние газеты.
Там об этом еще ничего не говорилось — впрямую. Впрочем, многого не требовалось, чтобы понять, что за сведениями о «шведском ученом, застреленном у себя дома в Сальтшёбадене», скрывался именно Бальдер. Полиция явно пока отмалчивалась, а журналисты не проявили себя особенно ловкими ищейками — вероятно, потому, что еще не поняли масштаба происшествия или не приложили достаточных усилий. Этой ночью, очевидно, произошли более важные события: буря и отключение электричества по всей стране, безумные задержки поездов и кое-какие новости в жизни знаменитостей, в которые Лисбет даже не попыталась вникнуть.
Об убийстве писали только, что оно произошло около трех часов ночи и что полиция опрашивает соседей в поисках свидетельских показаний и любых наблюдений, показавшихся необычными. Подозреваемого у полиции пока нет, но свидетели, судя по всему, заметили на участке незнакомых и подозрительных лиц. О них требуется более подробная информация. В конце статей сообщалось, что ближе к вечеру состоится пресс-конференция под руководством комиссара уголовной полиции Яна Бублански. Лисбет грустно улыбнулась. Ей доводилось иметь кое-какие дела с Бублански — или Бублой, как его иногда называли, — и она подумала, что, пока к его рабочей группе не подключат какого-нибудь кретина, расследование будет вестись довольно эффективно.
Затем она еще раз перечитала сообщение Блумквиста. Ему требовалась помощь, и Лисбет, не раздумывая, написала: «О’кей». Не только потому, что он ее об этом попросил. Она воспринимала это как личное дело. Скорбь, в традиционном смысле, была ей чужда. Но зато присутствовала злость, холодная тикающая ярость, и хотя она испытывала к Яну Бублански определенное уважение, на служителей правопорядка Лисбет просто так не полагалась. Она привыкла брать дело в свои руки, и у нее имелись всевозможные причины для того, чтобы узнать, почему Франса Бальдера убили. Ведь она не случайно разыскала его и приняла деятельное участие в его ситуации. Вполне возможно, что его враги были и ее врагами тоже.
Все началось со старого вопроса: не продолжает ли ее отец в каком-то смысле жить дальше? Александр Залаченко, Зала, не только убил ее мать и испортил ей детство. Он еще руководил криминальной структурой, торговал наркотиками и оружием, жил за счет использования и унижения женщин, а такое зло, согласно ее убеждению, бесследно не исчезает. Оно просто переходит в другие формы жизни, и еще с того дня, чуть более года назад, когда Лисбет проснулась на рассвете в отеле «Замок Эльмау» в Баварских Альпах, она проводила собственное расследование того, что произошло с этим наследством.
Однако оказалось, что его бывшие подельники в основном стали неудачниками, распутными бандитами, грязными сутенерами или мелкими гангстерами. Подлеца, равного по масштабу ее отцу, ни из кого не получилось, и Лисбет долго пребывала в убеждении, что их организация со смертью Залаченко выродилась и развалилась. Тем не менее она не сдавалась — и в конце концов наткнулась на кое-что, дававшее ее поискам совершенно неожиданное направление. Привели ее туда следы одного из молодых адептов Залы, некоего Зигфрида Грубера.
Грубер еще при жизни Залаченко был одним из наиболее умных членов группировки и, в отличие от остальных подельников, получил университетское образование по специальностям «компьютерные науки» и «экономика предприятия», что явно ввело его в более высокие круги. На сегодняшний день он упоминался в нескольких расследованиях тяжких преступлений против высокотехнологичных предприятий: кражи новых технологий, шантаж, мошенничество с использованием инсайдерской информации, хакерские атаки…
В нормальной ситуации Лисбет по такому следу дальше не шла. Не только потому, что дело, не считая замешанности Грубера, казалось, не имело отношения к прежней деятельности ее отца. Ведь ничто не могло озаботить ее меньше, чем кража нескольких инноваций у парочки богатых промышленных концернов. Но потом все изменилось.
В обнаруженном ею засекреченном отчете Центра правительственной связи в Челтнеме она наткнулась на несколько кодовых слов, ассоциировавшихся с той группировкой, к которой, похоже, принадлежал Грубер, и слова эти заставили ее содрогнуться, после чего она уже не могла бросить эту историю. Лисбет разузнала о группировке все, что сумела, и под конец — на неквалифицированно сделанном, полуоткрытом сайте хакеров — наткнулась на повторяющийся слух о том, что организация похитила AI-технологию Франса Бальдера и продала ее русско-американской игровой компании «TrueGames».
Из-за этих сведений Лисбет и появилась на лекции профессора в Королевском технологическом институте и препиралась с ним по поводу сингулярностей в глубине черных дыр — во всяком случае, это было частью причины.
Часть II Лабиринты памяти
Глава 12
21 ноября
Ян Бублански с нетерпением ждал выходного дня и долгого разговора с раввином Гольдманом из прихода Сёдер по поводу некоторых мучивших его в последнее время вопросов относительно существования Бога.
Не то чтобы он превращался в атеиста. Но само представление о Боге становилось для него все более проблематичным, и ему хотелось поговорить об этом, об охватившем его в последнее время ощущении бессмысленности, а возможно, и о мечтах уйти с работы.
Конечно, Ян Бублански считал себя хорошим специалистом по расследованию убийств. Процент раскрываемости был у него в целом великолепным, и временами работа его по-прежнему стимулировала. Но он не был уверен в том, что ему хочется продолжать расследовать убийства. Возможно, ему следовало переквалифицироваться, пока еще есть время. Бублански мечтал преподавать, выращивать молодых людей и учить их вере в себя — наверное, потому что сам часто погружался в глубочайшее неверие в собственные силы. Однако он не знал, какой бы в таком случае это мог быть предмет. Ян Бублански так и не приобрел специальности в какой-либо области, помимо той, что выпала на его долю: внезапная трагическая смерть и патологические человеческие извращения, а это преподавать ему точно не хотелось.
Было десять минут девятого утра, и он, стоя перед зеркалом в ванной, примерял свою кипу, к сожалению, уже далеко не новую. Когда-то она имела ярко-голубой цвет и считалась слегка экстравагантной; теперь же выглядела поблекшей и поношенной, как маленький символический образ его собственного развития, подумал он, поскольку явно был недоволен своей внешностью в целом.
Ян чувствовал себя отяжелевшим, изнуренным и лысым. Он рассеянно взял роман Зингера[43] «Люблинский штукарь», который настолько страстно любил, что еще несколько лет назад положил возле унитаза на случай, если ему захочется почитать, когда возникнут проблемы с желудком. Но сейчас углубиться в чтение ему не удалось. Зазвонил телефон, и жизнь не стала казаться лучше, когда Бублански понял, что это главный прокурор Рикард Экстрём. Его звонок означал не просто работу, а скорее всего работу, имеющую важное политическое и медийное значение. Иначе Экстрём увернулся бы, как змея.
— Привет, Рикард, рад тебя слышать, — сказал Бублански. — Но я, к сожалению, занят.
— Что… нет-нет, только не для этого, Ян. Это ты просто не можешь пропустить. Я слышал, что у тебя сегодня выходной…
— Действительно, но я собираюсь… — Ему не хотелось говорить «в синагогу», его еврейство не слишком одобряли на работе. — …К врачу, — добавил он.
— Ты заболел?
— Не совсем.
— Что ты имеешь в виду? На грани?
— Привет, Рикард, рад тебя слышать, — сказал Бублански. — Но я, к сожалению, занят.
— Что… нет-нет, только не для этого, Ян. Это ты просто не можешь пропустить. Я слышал, что у тебя сегодня выходной…
— Действительно, но я собираюсь… — Ему не хотелось говорить «в синагогу», его еврейство не слишком одобряли на работе. — …К врачу, — добавил он.
— Ты заболел?
— Не совсем.
— Что ты имеешь в виду? На грани?
— Что-то в этом роде.
— Ну, тогда никаких проблем. Ведь мы все на грани заболевания. Дело важное, Ян. Мне даже звонила министр промышленности Лиса Грин, и она уже в курсе, что расследованием займешься ты.
— Мне крайне трудно поверить, что Лиса Грин знает, кто я такой.
— Ну, возможно, не по имени… да она, в общем-то, и не имеет права вмешиваться. Но мы все сходимся на том, что нам необходим лучший специалист.
— Лесть на меня больше не действует, Рикард. Что там за дело? — спросил Бубла, сразу же пожалев об этом.
Сам вопрос уже говорит о полусогласии, и было заметно, что Рикард Экстрём воспринял его как маленькую победу.
— Сегодня ночью в своем доме в Сальтшёбадене был убит профессор Франс Бальдер.
— А кто это?
— Один из наших самых известных ученых международного уровня. Он ведущий специалист в мире в области AI-технологий.
— В области чего?
— Он занимался нейронными сетями, цифровыми квантовыми процессами и тому подобным.
— По-прежнему ничего не понимаю.
— Иными словами, он пытался заставить компьютеры думать… ну, просто-напросто подражать человеческому мозгу.
«Подражать человеческому мозгу»? Яна Бублански заинтересовало, как отнесется к этому раввин Гольдман.
— Полагают, что он уже подвергался промышленному шпионажу, — продолжал Рикард Экстрём. — Отсюда интерес Министерства промышленности. Ты наверняка знаешь, как торжественно Лиса Грин говорила о защите шведских исследований и инновационных технологий.
— Да, пожалуй.
— К тому же ему явно угрожали. У Бальдера имелась полицейская охрана.
— Ты хочешь сказать, что его убили, невзирая на это?
— Возможно, охрана была не из лучших — его охраняли Флинк и Блум из обычной полиции.
— Казановы?
— Да, причем их бросили туда посреди ночи, во время бури и всеобщего хаоса. В их защиту, правда, можно сказать, что им пришлось нелегко. Там была неразбериха. Франса Бальдера застрелили в голову, пока парням пришлось разбираться с каким-то алкашом, откуда ни возьмись появившимся у ворот. Ну, сам понимаешь, убийца воспользовался шансом, когда их внимание ненадолго отвлекли.
— Звучит неважно.
— Да, работа кажется очень профессиональной, и в довершение всего им, похоже удалось хакнуть охранную сигнализацию.
— Значит, их было несколько?
— Мы думаем, да. Кроме того…
— Да?
— Есть кое-какие щекотливые детали.
— Которые понравятся СМИ?
— Которые безумно понравятся СМИ, — продолжил Экстрём. — Оказалось, например, что алкашом, появившимся у ворот, был ни больше ни меньше как Лассе Вестман.
— Артист?
— Именно. И это крайне неприятно.
— Потому что попадет на первые страницы газет?
— Отчасти, разумеется, да, но еще и потому, что мы рискуем заполучить массу скользких бракоразводных проблем. Лассе Вестман утверждал, что явился туда, чтобы забрать домой восьмилетнего пасынка, которого Франс Бальдер держал у себя, мальчика… Подожди минутку… я должен посмотреть, чтобы сказать правильно… мальчика, которому Бальдер, правда, приходится биологическим отцом, но за которым он, согласно постановлению об опеке, не способен ухаживать.
— Почему же профессор, который может заставлять компьютеры походить на людей, вдруг оказался не способен ухаживать за собственным ребенком?
— Потому что ему раньше катастрофически не хватало чувства ответственности, и вместо того, чтобы смотреть за сыном, он работал и, если я правильно понял, был вообще безнадежно плохим отцом. История в любом случае деликатная. Маленький мальчик, который, следовательно, не должен был находиться у Бальдера, по всей видимости, стал свидетелем убийства.
— Господи! И что он говорит?
— Ничего.
— Он в тяжелом шоке?
— Наверняка, но он вообще не разговаривает. Он немой и страдает тяжелой формой умственной отсталости. Поэтому нам от него никакой пользы не будет.
— Значит, предстоит долгое расследование.
— Если только не окажется, что у Лассе Вестмана имелась причина для появления как раз в тот момент, когда убийца проник на первый этаж и застрелил Бальдера. Вероятно, очень важно, чтобы ты побыстрее допросил Вестмана.
— При условии, что я возьму расследование на себя.
— Возьмешь.
— Ты уверен?
— Я бы сказал, что у тебя нет выбора. Кроме того, самое лучшее я припас под конец.
— И что же это?
— Микаэль Блумквист.
— А с ним что?
— Он по какой-то причине тоже там находился. Полагаю, что Франс Бальдер обратился к нему, чтобы что-то поведать.
— Посреди ночи?
— Очевидно.
— И потом его застрелили?
— Перед самым приходом Блумквиста, и тот, похоже, даже мельком видел убийцу.
Ян Бублански засмеялся. Такая реакция была неправильной со всех мыслимых точек зрения, и он не мог ее объяснить даже самому себе. Возможно, он отреагировал так от нервного напряжения или же от ощущения, что все в жизни повторяется.
— Ты что? — спросил Рикард Экстрём.
— Просто у меня небольшой кашель. Значит, теперь вы боитесь, что вам на голову свалится частный детектив, который выставит вас всех не в лучшем свете…
— Хм, пожалуй. В любом случае мы предполагаем, что «Миллениум» уже готовит материал, и я в данный момент пытаюсь изыскать законную возможность остановить их или, по крайней мере, поставить в определенные рамки. Не исключено, что это дело можно считать касающимся безопасности государства.
— Значит, нам на голову сядет еще и СЭПО?
— Без комментариев, — ответил Экстрём.
«Пошел к черту», — подумал Бублански.
— Этим делом занимаются Рагнар Улофссон и другие из отдела Охраны промышленности? — спросил он.
— Как я уже сказал, без комментариев. Когда ты можешь приступить?
«Пошел к черту еще раз», — подумал Бублански.
— Я приступлю только при определенных условиях, — сказал он. — Я хочу, чтобы со мною работала моя обычная команда: Соня Мудиг, Курт Свенссон, Йеркер Хольмберг и Аманда Флуд.
— Конечно, хорошо, но тебе придадут еще Ханса Фасте.
— Ни за что! Только через мой труп!
— Сорри, Ян, это не обсуждается. Радуйся, что тебе разрешают выбрать всех остальных.
— Тебе известно, что ты безнадежен?
— Мне доводилось это слышать.
— Значит, Фасте будет нашим маленьким агентом СЭПО?
— Отнюдь, но я считаю, что всем рабочим группам полезно иметь кого-то, кто мыслит по-другому.
— Значит, когда мы, остальные, избавились от всех предрассудков и предвзятых мнений, нам навязывают человека, который потянет нас обратно?
— Не говори глупостей.
— Ханс Фасте — идиот.
— Нет, Ян, он вовсе не идиот, а скорее…
— Кто же?
— Консерватор. Человек, который не позволяет себе поддаваться последним феминистским веяниям.
— И даже первым веяниям… Он, возможно, только сейчас признал за женщинами право голоса.
— Возьми себя в руки, Ян. Ханс Фасте является в высшей степени надежным и лояльным следователем, и я больше не хочу это обсуждать. У тебя есть еще какие-нибудь требования?
«Чтобы ты куда-нибудь провалился», — подумал Бублански.
— Я хочу сходить к врачу, и чтобы пока расследованием руководила Соня Мудиг, — сказал он.
— Разве это разумно?
— Чертовски разумно, — прошипел он.
— Ладно, ладно, я прослежу за тем, чтобы Эрик Цеттерлунд передал ей дела, — ответил Рикард Экстрём, скорчив гримасу.
Прокурор был совсем не уверен, что сам согласился бы взяться за это расследование.
Алона Касалес редко работала по ночам. В течение нескольких лет ей удавалось уклоняться от этого, не без оснований ссылаясь на ревматизм, который периодически вынуждал ее принимать сильнодействующие таблетки «Кортизона». От них ее лицо приобретало лунообразную форму, давление подскакивало вверх, и ей требовались нормальный сон и правильный жизненный распорядок. Тем не менее сейчас она находилась на рабочем месте. Было десять минут четвертого ночи. Алона под небольшим дождем проехала на машине от дома, из городка Лорел в Мэриленде, по шоссе 175-Ист и миновала указатель «АНБ, следующий поворот направо, только для сотрудников».
После заграждений и электрифицированного ограждения она направилась в сторону черного, напоминающего куб главного здания Форт-Мида и припарковалась на большой беспорядочной стоянке справа от голубого, похожего на мяч для гольфа обтекателя, кишащего параболическими антеннами, и, пройдя через турникеты, поднялась на свое рабочее место на двенадцатом этаже. Особой активности там не наблюдалось, однако общая атмосфера была накалена. Алона довольно быстро сообразила, что ощущение повышенной серьезности распространяется по всему помещению от Эда-Кастета и его молодых хакеров, и, несмотря на близкое знакомство с Эдом, подходить к нему здороваться она не стала.