Эд, похоже, в основном фыркал, и хотя Алона не слышала ни слова, она довольно хорошо понимала, что говорилось, или, вернее, что не говорилось. У них с Эдом состоялось несколько долгих бесед, и она знала, что он категорически отказывается сообщать, откуда взял информацию, и вообще не намерен отступаться ни по одному пункту, — и она чувствовала, что ей это нравится.
Эд продолжал играть по-крупному, и Алона торжественно поклялась сражаться за добропорядочность в агентстве и оказывать Нидхэму любую доступную ей поддержку, если у него возникнут проблемы. Она также поклялась позвонить Габриэлле Гране и предпринять последнюю попытку пригласить ее в ресторан, если Габриэлла действительно едет сюда.
На самом деле Эд игнорировал руководителя АНБ не сознательно. Но он не прервал того, чем занимался, — не перестал поносить двух своих подручных, — только потому, что перед ним стоит адмирал, и только минуту спустя обернулся и произнес нечто довольно любезное — не из-за того, что хотел загладить или компенсировать пренебрежение, а поскольку действительно так считал.
— Ты хорошо справился с пресс-конференцией.
— Неужели? — ответил адмирал. — Но это был кошмар.
— Тогда радуйся тому, что я дал тебе время подготовиться.
— Радоваться! Ты в своем уме? Ты видел в Интернете газеты? Там опубликованы все существующие фотографии, где я снят вместе с Ингрэмом. Я чувствую себя по уши в грязи.
— Тогда в дальнейшем, черт подери, лучше следи за своими приближенными.
— Как ты смеешь со мной так разговаривать?
— Я буду разговаривать, как мне вздумается. В нашей фирме кризис, а я отвечаю за безопасность, и у меня нет времени, чтобы рассыпаться в любезностях, да мне за это и не платят.
— Попридержи язык… — начал руководитель АНБ.
Однако он осекся, когда медведеподобная фигура внезапно поднялась — то ли Эд хотел размять спину, то ли продемонстрировать свою значимость.
— Я посылал тебя в Стокгольм, чтобы ты в этом разобрался, — продолжил адмирал. — Но когда ты вернулся, все превратилось в сущий ад. В полную катастрофу.
— Катастрофа произошла раньше, — прошипел Эд. — Ты знаешь это не хуже меня. И если бы я не поехал в Стокгольм и не вкалывал там до потери сознания, у нас не было бы времени выстроить разумную стратегию, — и, честно говоря, возможно, именно поэтому тебе все-таки удалось сохранить должность.
— Ты хочешь сказать, что я еще должен быть тебе благодарен?
— Конечно! Ты успел выгнать своих говнюков до публикации.
— Но как это дерьмо попало в шведский журнал?
— Я уже тысячу раз объяснял.
— Ты говорил о своем хакере. Но я слышал только догадки и разную болтовню.
Эд пообещал Осе не впутывать ее в этот цирк — и собирался сдержать обещание.
— В таком случае болтовню чертовски квалифицированную, — ответил он. — Хакер, кто бы он там, черт возьми, ни был, вероятно, взломал файлы Ингрэма и сдал их «Миллениуму». Я согласен, что это плохо; но знаешь, что самое ужасное?
— Нет.
— Самое ужасное, что у нас был шанс схватить хакера, отрезать ему яйца и пресечь утечку информации. Но потом нам приказали прекратить исследование, и никто не может сказать, что ты меня особенно поддержал.
— Я послал тебя в Стокгольм.
— Но моих парней ты отправил отдыхать, и вся наша охота резко оборвалась. А теперь следы заметены. Конечно, мы можем снова начать поиски. Но будет ли нам в данной ситуации польза, если станет ясно, что какой-то маленький сраный хакер обставил нас по всем статьям?
— Пожалуй, нет… Но я намерен крепко ударить по «Миллениуму» и этому репортеру Блумстрёму, можешь не сомневаться.
— Он вообще-то Блумквист, Микаэль Блумквист, — и, конечно, давай. Я лишь пожелаю тебе удачи. Уровень твоей популярность наверняка взлетит, если ты сейчас вторгнешься на шведскую почву и схватишь главного героя журналистского корпуса, — сказал Эд.
Руководитель АНБ, пробормотав нечто неразборчивое, удалился прочь.
Нидхэм так же хорошо, как любой другой, знал, что адмирал не схватит никакого шведского журналиста. Чарльз О’Коннор боролся за собственное политическое выживание и не мог позволить себе никаких рискованных выпадов. Эд решил лучше пойти и поболтать с Алоной. Он устал надрываться. Ему требовалось сделать что-нибудь безответственное, и он решил предложить ей пройтись по кабакам.
— Давай пойдем и выпьем за все это дерьмо, — предложил он с улыбкой.
Ханна Бальдер стояла на пригорке неподалеку от отеля «Замок Эльмау». Слегка подтолкнув Августа в спину, она смотрела, как он мчится вниз по склону на старомодных деревянных саночках, которые ей одолжили в гостинице. Когда сын остановился внизу, возле коричневого сарая, она стала спускаться к нему, в ботинках со шнуровкой. Хотя выглядывало солнце, шел небольшой снег. Было почти безветренно. Вдали устремлялись в небо вершины Альп, а перед нею открывались необъятные просторы.
Никогда в жизни Ханна не жила так роскошно, да и Август успешно восстанавливался — не в последнюю очередь благодаря усилиям Чарльза Эдельмана. Однако это не облегчало ее ситуацию. Чувствовала она себя отвратительно. Даже сейчас, на пригорке, женщина дважды останавливалась и хваталась за грудь. Отвыкание от таблеток — а все они принадлежали к классу бензодиазепинов — проходило тяжелее, чем она могла себе представить, и по ночам Ханна лежала, свернувшись точно креветка, и видела свою жизнь в самом беспощадном свете. Иногда она вставала, колотила кулаком по стене и плакала, тысячу и один раз проклиная Лассе Вестмана и саму себя.
Но тем не менее бывали моменты, когда она чувствовала себя на удивление очищенной и ощущала короткие приступы чего-то, в какой-то мере напоминавшего счастье. Случались мгновения, когда Август, сидя за своими уравнениями и сериями цифр, иногда отвечал на ее вопросы, правда, односложно и странно, — и ей казалось, что что-то действительно начинает меняться.
До конца она сына, конечно, не понимала. Он по-прежнему представлял для нее загадку. Иногда говорил цифрами, большими числами, возведенными в такую же большую степень, и, похоже, предполагал, что она его поймет. Впрочем, что-то, несомненно, произошло… Ей никогда не забыть, как Август в первый день сидел за письменным столом у них в номере и с легкостью писал длинные витиеватые уравнения, которые она фотографировала и отсылала женщине в Стокгольм. Поздно вечером в тот день на телефон Ханны пришло сообщение:
Передай Августу, что мы разгадали код!
Ханна никогда не видела сына таким счастливым и гордым, как тогда, и хотя она так и не поняла, о чем шла речь, и не сказала об этом происшествии ни слова даже Чарльзу Эдельману, для нее оно имело большое значение. Она тоже начала испытывать гордость, безмерную гордость.
Ханна также прониклась глубоким интересом к синдрому саванта, и, пока Эдельман находился в гостинице, они, когда Август засыпал, часто сидели до поздней ночи, разговаривая о способностях сына и обо всем прочем.
Правда, мысль о том, чтобы улечься с Чарльзом в постель, представлялась ей не слишком удачной. С другой стороны, особенно плохой она Ханне тоже не представлялась. Эдельман напоминал ей Франса, и она думала, что они все вместе начинают воспринимать себя маленькой семьей; она, Чарльз, Август, чуть строгая, но все равно милая учительница Шарлот Гребер и датский математик Йенс Нюруп, который, посетив их, констатировал, что мальчик почему-то зациклен на эллиптических кривых и факторизации натуральных чисел.
Пребывание здесь в каком-то смысле становилось для нее познавательным путешествием в странный мир сына, и когда Ханна под легким снегопадом спустилась с пригорка, а Август встал с саночек, женщина впервые за целую вечность почувствовала: она станет хорошей матерью и наведет порядок в своей жизни.
Микаэль не понимал, почему ощущает в теле такую тяжесть. Казалось, будто он передвигается в толще воде. При этом вокруг бушевало дикое волнение, в каком-то смысле головокружение от победы. Почти каждая газета и радиостанция, каждый сайт и телевизионный канал рвались взять у него интервью. Он ни на что не соглашался, да этого и не требовалось. Когда раньше «Миллениум» публиковал сенсационную новость, случалось, что они с Эрикой бывали не уверены, подхватят ли эту новость другие медийные компании, и им приходилось мыслить стратегически — выступать на нужных форумах и иногда немного делиться своим материалом. Сейчас ни в чем подобном нужды не было. Новость пробивала себе дорогу сама, а когда руководитель АНБ Чарльз О’Коннор и министр торговли США Стелла Паркер на совместной пресс-конференции долго просили прощения за все происшедшее, исчезли последние сомнения в том, что история эта преувеличена или выдумана, и в настоящий момент в передовицах всего мира горячо обсуждались последствия разоблачения.
Но, несмотря на бум и неумолкающие телефоны, Эрика решила наскоро устроить в редакции праздник — этакий прием. Она считала, что они все заслужили того, чтобы ненадолго сбежать от всей этой шумихи и выпить по бокалу-другому. Первый тираж в пятьдесят тысяч экземпляров был распродан еще накануне, а число посетителей домашней страницы, имевшей также английскую версию, уже достигло нескольких миллионов. Непрерывно поступали предложения заключить договор на книгу, количество подписчиков росло с каждой минутой, а рекламодатели стояли в очереди.
Кроме того, доля холдинга «Сернер Медиа» была выкуплена. Невзирая на невероятную загруженность работой, Эрика сумела несколькими днями раньше завершить сделку. Далось это, однако, нелегко. Представители «Сернер» чувствовали ее отчаяние и максимально использовали его, и какое-то время они с Микаэлем думали, что ничего не выйдет. Только в последний момент, когда поступила солидная сумма от таинственной компании из Гибралтара, вызвавшая у Блумквиста улыбку, им все-таки удалось выкупить долю норвежцев. Принимая во внимание тогдашнюю ситуацию, цена была, конечно, неприлично высокой. Но сутками позже — когда журнал опубликовал эксклюзивную информацию и торговая марка «Миллениума» взлетела — ее можно было рассматривать как мелкие расходы. Поэтому теперь они снова оказались свободны и независимы, хотя едва ли еще успели это прочувствовать.
Даже на вечере памяти Андрея в Пресс-клубе от них не отставали журналисты и фотографы, и хотя все они, без исключения, стремились поздравить «миллениумцев», Микаэль чувствовал себя подавленным и загнанным в угол и поэтому отвечал вовсе не столь приветливо, как ему хотелось бы; он продолжал плохо спать и страдать от головных болей.
На следующий день вечером мебель в редакции переставили. На сдвинутых письменных столах появилось шампанское, вино, пиво и еда из японского ресторана. Начал собираться народ: прежде всего, конечно, постоянные и временные сотрудники, а также друзья журнала, и среди них Хольгер Пальмгрен, которого Микаэль встретил прямо внизу, чтобы помочь ему зайти в лифт, а потом выйти. Блумквист несколько раз крепко обнял старика.
— Наша девочка справилась, — сказал Хольгер со слезами на глазах.
— Ей это свойственно, — с улыбкой ответил Микаэль.
Он усадил Пальмгрена на почетное место — на редакционном диване, и распорядился, чтобы ему доливали в бокал, как только тот чуть-чуть опустеет.
Приятно было видеть его здесь. Приятно было видеть всех старых и новых друзей — например, Габриэллу Гране и комиссара Бублански. Последнего, возможно, и не следовало приглашать, принимая во внимание их профессиональные отношения и положение «Миллениума» как независимого наблюдателя за действиями полиции. Но Микаэль настоял на том, чтобы его позвали, и Бублански, к всеобщему удивлению, весь праздник простоял, разговаривая с профессором Фарах Шариф.
Блумквист чокнулся с ними и со всеми остальными. Он был одет в джинсы и свой лучший пиджак и, против обыкновения, довольно много пил. Правда, это не особенно помогало. Микаэль не мог отделаться от ощущения пустоты и тяжести, что, естественно, было связано с Зандером. Андрей присутствовал в его мыслях каждую секунду. Сцена, когда тот сидел в редакции и чуть было не согласился пойти выпить с ним пива, врезалась в его сознание как будничное и в то же время решающее мгновение жизни. Воспоминания об Андрее всплывали непрерывно, и Микаэль с трудом концентрировался на разговорах.
Его утомляли все хвалебные и лестные слова — всерьез тронуло его только сообщение от Перниллы: «Папа, ты, конечно, пишешь по-настоящему», — и время от времени он посматривал на дверь. Лисбет, разумеется, пригласили, и она, естественно, стала бы почетным гостем, если б пришла. Но она не появлялась, и удивляться этому, конечно, не приходилось. Однако Микаэлю хотелось хотя бы поблагодарить ее за великодушную помощь в конфликте с «Сернер». С другой стороны, как он мог от нее чего-то требовать?
Ее сенсационные документы об Ингрэме, «Солифоне» и Грибанове дали ему возможность распутать всю историю и даже вынудили Эда-Кастета и самого Николаса Гранта из «Солифона» добавить ему еще деталей. Но Лисбет он с тех пор слышал один-единственный раз, когда, насколько это удавалось, расспрашивал ее через приложение Redphone о событиях в доме на Ингарё.
Все это было неделю назад, и Микаэль не имел представления о том, понравился ли ей его репортаж. Возможно, она рассердилась за то, что он слишком драматизировал ситуацию — а что ему еще оставалось делать при ее немногословных ответах? Или же она разозлилась за то, что он не назвал Камиллу по имени, а говорил исключительно о шведско-русском персонаже, именуя его Таносом или Алкемой; или же она вообще разочарована тем, что он не наехал на них жестче и не поддал им еще больше. Определить это было нелегко. Ситуация еще усугублялась тем, что главный прокурор Рикард Экстрём, похоже, действительно взвешивал возможность привлечь Лисбет к судебной ответственности за незаконное лишение свободы другого человека и самоуправство. Но как есть, так есть, и под конец Микаэль плюнул на все и, даже не попрощавшись, покинул праздник и вышел на Гётгатан.
Погода, разумеется, стояла чудовищная, и, за неимением лучшего, Блумквист стал просматривать в телефоне новые смс-сообщения. Количество их просто не поддавалось обозрению. Тут были поздравления, вопросы интервьюеров и парочка непристойных предложений. Но, естественно, ничего от Лисбет. Микаэль немного побурчал по этому поводу, затем отключил телефон и пошел домой тяжелым шагом — на удивление тяжелым для человека, только что представившего сенсацию столетия.
Лисбет сидела на красном диване в квартире на Фискаргатан, устремив пустой взгляд в сторону Старого города и залива Риддарфьерден. Охоту за сестрой и криминальным наследием отца она начала чуть более года назад и, безусловно, во многих отношениях преуспела.
Она выследила Камиллу и нанесла серьезный удар по «Паукам». Их связи с «Солифоном» и АНБ разорваны. У депутата Думы Ивана Грибанова серьезные неприятности в России, Камиллин киллер мертв, а ее главный подручный Юрий Богданов и несколько других компьютерных инженеров объявлены в розыск и вынуждены уйти в подполье. Но тем не менее Камилла жива — вероятно, она сбежала из страны и имеет возможность зондировать почву и выстраивать новые планы… Еще ничего не кончено. Лисбет только подранила дичь, а этого недостаточно.
Она мрачно перевела взгляд на стоявший перед ней журнальный столик. На нем лежали пачка сигарет и непрочитанный номер «Миллениума». Лисбет взяла журнал — и снова опустила. Потом опять взяла его и прочла длинный репортаж Микаэля. Дойдя до последнего предложения, она некоторое время рассматривала его свежую фотографию под статьей. Затем резко встала, пошла в ванную, накрасилась, затем натянула облегающую черную футболку и кожаную куртку — и вышла на улицу, в декабрьский вечер.
Саландер мерзла, поскольку была до идиотизма легко одета. Но ее это не слишком заботило. Она быстрым шагом направилась в сторону площади Мариаторгет, свернула налево, на Сведенборгсгатан, зашла в ресторан «Зюд», уселась в баре и принялась пить виски вперемешку с пивом. Поскольку часть посетителей составляли журналисты и люди, имевшие отношение к культуре, было неудивительно, что многие ее узнавали, и она вполне предсказуемо стала предметом споров и наблюдений. Гитарист Юхан Норберг, который в своих хрониках в журнале «Ви» прославился тем, что обращал внимание на мелкие, но существенные детали, подумал, что Лисбет пила так, будто не наслаждалась, а скорее рассматривала данный процесс как работу, которую хотела поскорее завершить.
В ее действиях присутствовала какая-то невероятная целеустремленность, и никто, похоже, не решался к ней подойти. Женщина по имени Регина Рихтер — специалист по когнитивно-поведенческой терапии, сидевшая за столиком в глубине зала, — даже задалась вопросом, замечает ли Саландер вообще хоть одно лицо в ресторане. Во всяком случае, Регина не могла припомнить, чтобы Лисбет хотя бы взглянула в зал или проявила к чему-нибудь малейший интерес. Бармен Стеффе Мильд подумал, что Лисбет готовится к какой-нибудь боевой операции — к нанесению удара.
В 21.15 она расплатилась наличными и вышла, не произнеся ни слова и никому не кивнув. Мужчина средних лет в бейсболке, по имени Кент Хёк, который был не совсем трезв и не слишком надежен, если верить его бывшим женам и почти всем друзьям, видел, как она пересекала Мариаторгет с таким видом, будто «направлялась на дуэль».
Несмотря на холод, Микаэль Блумквист шел домой медленно, погруженный в мрачные мысли. Впрочем, он улыбнулся, увидев перед «Бишопс Армс» старых завсегдатаев.