Два щенка и маленький беленький котенок. За предыдущие три лета – три пушистых малыша, исчезнувшие, а потом найденные придушенными.
В общем, проще было игнорировать мерзкую девчонку, чем пытаться наказать ее за гадости. А бегать и жаловаться взрослым – последнее дело.
К тому же взрослые все равно не поверили бы. Ванька попробовал тогда обвинить двоюродную сестричку в своем увечье и что? Бабушка даже отругала его – ишь ты, чего удумал! Шестилетняя девчонка ему, видите ли, перекладину подпилила! Да у нее умишка на такое не хватит!
А теперь это была десятилетняя девчонка, низкорослая, коренастая, с тощей серой косицей, очень похожей на крысиный хвост, с большими ушами, с крысиным же личиком – длинный нос, маленькие темные глазки, скошенный подбородок – и вечно недовольным выражением этого личика.
Женский клон Никодима, в общем.
Который (клон, а не Никодим) таскался теперь следом за детьми, портя им настроение ехидными и злобными комментариями.
Правда, остальных деревенских детей Люба старалась не цеплять – если всем скопом отметелят, замучаешься по очереди пакостить – вымещала свою зависть и злобу на родственниках.
И через неделю допекла их так, что Сашка, воспользовавшись тем, что бабушка как раз затеяла банный день и в этот момент драила в летнем душе противно верещавшую Любу, собрал всех в верхнем штабе, куда к концу лета мог вскарабкаться уже и Петя.
– Ну что делать будем? – сумрачно произнес он, покусывая длинную травинку. – Любка уже достала – сил нет!
– Так чего, – шмыгнул носом Сенька, – через две недели она уберется, а Петька останется. Делов-то!
– Ага, делов, – грустно прошептала Надя. – Я ведь с ней уеду. Без Петечки мне и так плохо будет, а тут еще и она! Лето для меня всегда было отдыхом от Любы. И пусть даже она была здесь, а мы с Петечкой – дома, но все равно спокойно было, тихо. Папка не в счет… А сейчас этот отдых сократился на месяц. Мне же с ней приходится спать в одной кровати, места ведь нет, а она толкается и щиплется! И все время одеяло стаскивает.
– Ага, и днем от нее не избавишься, от липучки энтой, – солидно покивал Ванька.
– Зачем она вообще живет? – ненавидяще процедил Петя, сжав кулачки. – Утонула бы – и всем только лучше стало!
– Ты че, сдурел? – покрутил пальцем у виска Сашка. – Нельзя никому смерти желать! А тем более – сестре родной!
– Ну и сестра, ну и что? А чего она? Любка меня всю жизнь обижает, уродом называет, и сама мне смерти желает – вот! «Чтоб ты сдох, чтоб ты сдох!» Ей можно, а мне нельзя?!
– Никому нельзя. Любка малая еще, подрастет – поумнеет. И не всерьез она говорит, так, языком чешет.
– Всерьез-всерьез. Мне Надя рассказывала, как Любка меня, маленького, подушкой придушить хотела, да мамка вовремя в комнату вошла.
– Да ты гонишь! – отмахнулся Сашок, но, увидев лицо сестренки, недоверчиво протянул: – Че, правда было?
– Она не понимала ничего. – Губы Нади задрожали, в глазах заблестели слезы. – Ее папка науськал, пьяный был.
– И отца ненавижу, – упрямо поджал губы Петя. – Вырасту – убью.
– Тьфу, дурак какой! – покачал головой Сашка. – Ладно, хватит глупости говорить, лучше слушайте сюда. Я предлагаю сбегать от Любки.
– А толку? – Сенька запулил абрикосовую косточку в стену халабуды. – Она все равно на пляж притащится.
– Она – на пляж, а мы… – Сашка торжествующе улыбнулся. – А нас там нет!
– А где мы? – затаив дыхание, мгновенно включился в игру Петя. – В засаде?
– Да ну, в какой еще засаде! Нам ведь главное че?
– Че?
– Избавиться от ее компании.
– Ну да. А как?
– Да уж точно не топить.
«А жаль».
Петька аж вздрогнул от собственной мысли. Ничего он не хотел утоплять Любку, он и котенка не утопит, он даже жука раздавить не может – жалко, живой ведь.
А вслух спросил:
– Да понятно, что не топить, а че делать-то будем? Любка здесь вроде все места знает, она же четвертый раз у бабушки отдыхает.
– Все да не все, – загадочно улыбнулся Сашка, подмигнув братьям. – Да, пацаны?
– Ты… – Глаза младшего, Ваньки, восхищенно расширились. – Ты хочешь к каменюкам пойти?!
– Ага.
– Да ты че?! Туда же батя запретил ходить! И остальным тоже нельзя! Туда вообще никто не ходит!
– Вот то-то и оно! Поэтому и Любка не знает, где это! А там, за каменюками, между прочим, тоже пляж есть, и еще получше этого!
– А ты откуда знаешь? Ты че… – Теперь уже и Сенька ошарашенно вытаращился на старшего брата. – Ты туда… ходил?!
– Можно подумать, что ты не ходил!
– Не-е-е, не ходил, страшно. Все говорят: там плохое место. Там люди пропадают!
– Бабьи сказки это – негде там пропасть, поверь! Мы с Гришкой там все облазили – никаких ям или провалов, зато такое классное ощущение, когда внутрь залазишь! Словно пузырьки в крови появляются, щекотные!
– Это с каким Гришкой, – нахмурилась Надя, – с бабы Зины внуком?
– Ну да. А откуда ты его знаешь? Он же в этом году не приехал! Мы с ним прошлым летом туда тайком ходили, Гришка подбил. И вот, видишь, я живой и невредимый!
– Ага, а Гришка твой?
– А чего Гришка? Баба Зина сказала, что он в лагере, вот как Любка была.
– Ничего не в лагере, он в санатории!
– В каком еще санатории? Че еще за санаторий? Как санстанция, что ли? – усмехнулся Сашок.
– Нет, не санстанция! Санаторий – это типа больнички, но у моря, или у источника целебной воды, или вот как с Гришкой – лечебные грязи.
– Чего-о-о? – расхохотался Сенька. – Гря-а-а-ази? Лечебные? Так это че, наша Хавронья лечится в хлеву, так?
– Дурак ты, Сенька, – насупилась Надя. – В школе надо учителей слушать и журналы с газетами читать. Есть специальные грязи, с какими-то лекарствами природными внутри, ими обмазывают больное место, чтобы лекарство через кожу внутрь попало. И Гришку в такой отправили, куда-то в Крым.
– А ты откуда знаешь?
– Слышала, как баба Зина с нашей бабулей разговаривала и плакала при этом.
– Плакала? – посерьезнел Сашка. – Почему?
– Потому что Гришка твой обезножел.
– Как это?
– А так это. Баба Зина рассказывала, что после того, как Гришка вернулся отсюда в город, у него начали сохнуть ноги.
– Сохнуть? – хихикнул Ванька. – Как яблоки на солнце?
– Глохни! – Ванька ойкнул и схватился за ушибленный братом затылок, а Сашок нетерпеливо повернулся к Наде: – Что значит – сохнуть? Как ноги могут сохнуть?
– Не знаю, так баба Зина сказала. Короче, к Новому году Гришка уже не вставал с постели, и с той поры – по больницам да по санаториям. Но ничего не помогает, вроде ему инвалидность определять будут.
– Ни фига себе!
– Вот тебе и каменюки!
– А при чем тут каменюки? Со мной-то все в порядке! К тому же Гришка внутрь не лазил, засс…л! Ох ты, – Сашка озадаченно почесал затылок. – Я щас вспомнил. Он ведь обосс…л каменюку-то! Я ему еще говорил – иди вон к дереву, тут нельзя, а он ржет: можно! И все четыре угла обдул!
– Не, ребята, – боязливо поежился Ванька, – я туда не пойду! Ну его! Лучше Любку потерпеть, чем потом без ног остаться! И батя выпорет, если узнает!
– Я тоже не пойду, – твердо произнесла Надя. – И Петю не пущу. Я чувствую – там действительно плохое место.
– Да я и сам че-то расхотел, – криво усмехнулся Сашка. – Я ж не знал про Гришку-то! К тому же к этим каменюкам идти далековато, и через лес все время, а там кусты цеплючие такие.
– Да что за каменюки вообще? – жалобно произнес Петя. – Вы хоть объясните!
– А, здоровые такие халабуды из камня, похожие на собачьи будки каких-то великанов. С дыркой посередине. Там здорово, конечно, но… Раз такое дело, лучше действительно не лезть.
Глава 11
Ну не лезть, так не лезть. Будем и дальше держать Любку за пустое место. Нет, не за голову.
Но ребята все же полезли. С яблони вниз, завтракать. Тем более что и баба Фрося, закончив, видимо, с очисткой внучки от внешней грязи, звала не один раз и грозилась полотенцем по тощим задницам настучать.
В летней кухне уже сидела за столом отмытая до скрипа сестра, и при виде детей действительно начала скрипеть. Гадости всякие.
Взрослые, как обычно, порекомендовали Любе не болтать за едой, она, как обычно, огрызнулась, тут же получила пинок ногой под столом, злобно вперилась глазами в невозмутимые лица братьев – Надя, она знала, пинаться исподтишка не станет – в общем, ничего нового.
Судя по всему, дети и думать забыли о походе к каменюкам. А вот Петя забыть не мог. Зацепил его рассказ брата, всерьез зацепил, а вот чем – мальчик не понимал.
Действительно ведь страшно: вон неизвестный Гришка калекой стал, а он, Петя, и так калека. Он знает, что это такое – непослушное, скрюченное, предательское тело.
Но его тело пусть плохо, но все же двигалось. И мальчик даже представить боялся, как это – лечь камнем и больше не встать.
Но мысли Пети встревоженным пчелиным роем крутились вокруг неведомых каменюк. И так отвлекли мальчика, что он даже пронес ложку с кашей мимо рта, вызвав град насмешек со стороны Любаши.
Но мысли Пети встревоженным пчелиным роем крутились вокруг неведомых каменюк. И так отвлекли мальчика, что он даже пронес ложку с кашей мимо рта, вызвав град насмешек со стороны Любаши.
Этот град был таким тяжелым и болезненным, что вмиг разметал пчелиный рой «каменных» мыслей.
И день покатился дальше, солнечный, яркий, веселый. Правда, Любка изо всех сил капала ядом и пыталась испачкать день грязью, но у нее получалось плохо – трудно, знаете ли, в одиночку противостоять целой толпе загорелых веселых ребятишек, обращающих на тебя внимание не больше, чем на вон тот куст!
Вечером Петя, как обычно, уснул прежде, чем щека коснулась подушки. Но очень быстро проснулся – кто-то осторожно прикоснулся к его руке.
Мальчик сонно потер кулачками глаза, потянулся, собираясь захныкать – зачем разбудили в такую рань! – но тут до него дошло…
Потер кулачками, потянулся…
Самые обычные движения, но он никогда не мог сделать их так, механически, бессознательно! Ведь каждое движение давалось ему с трудом, а иногда – и с болью!
Петя кубарем скатился с кровати и счастливо рассмеялся – ему не почудилось! Он действительно может не только потягиваться, но и прыгать, бегать, скакать, кувыркаться! Тело звенит от переполняющей энергии, руки и ноги ровные, мышцы послушные, никаких судорог, он здоров!!
Петя зажмурился от восторга и завопил:
– Бабуля! Бабулечка! Иди сюда! Посмотри на меня! Ты была права! Бог есть! Он услышал нас! Смотри!
– А при чем тут ваш Бог?
От звука вкрадчивого, какого-то шипящего голоса мальчик аж подпрыгнул, а потом испуганно оглянулся.
И чуть не заорал от страха.
Это не бабулина хата! И он не в летней пристройке, где они с братьями все вместе спали на широченной кровати с металлическими шишечками на спинке.
Это вообще не хата!!
Петя вжал голову в плечи и попятился, инстинктивно пытаясь спрятаться от давящей громады этого странного помещения.
Гулкого, пустого пространства, заключенного в каменные стены. Где-то высоко вверху сходился конусом потолок, подпираемый огромными колоннами, пол был выложен странной мозаикой, от которой начинала кружиться голова.
В центре зала возвышался каменный прямоугольный постамент, а возле него стоял высоченный дядька, одетый в странную, похожую на простыню одежду.
Дядька был абсолютно лысый и очень-очень страшный. Нет, лицо его как раз было даже красивым, очень красивым, страшно красивым…
Потому что не может быть у живого человека такого правильного, совершенного лица! И таких холодных, пронизывающих, казалось, насквозь глаз. Странно больших, темных, сковывающих разум глаз.
– Ну что молчишь? – усмехнулся дядька. – Испугался?
– Н-нет… Д-да…
– Так нет или да?
– К-кто вы? И к-как я сюда попал?
– Я? Для тебя я – бог. Но не тот, которому ты молился, тот тебя не слышит.
– Почему? Я же так просил! И бабуля просила!
– А у него требования завышены слишком, у вашего Бога.
– Это как?
– Это так. Я тебя сюда призвал вовсе не для бесед на религиозную тему…
– Ч-чего?
– Фу ты, все время забываю, что ты еще ребенок, – недовольно поморщился незнакомец. – Парадокс – за столько веков смогли дотянуться только до мальчишки! Но зато из него можно вылепить все, что нам надо, задатки у дикареныша есть.
– Я не понимаю… – жалобно прохныкал Петя, переминаясь с ноги на ногу. – Я домой хочу!
– Домой? Снова стать калекой?
– Нет, калекой не хочу! Не хочу!!!
– Тогда слушай меня внимательно, времени у нас не так много.
– Почему?
– Не перебивай! Как тебя зовут?
– П-петя. Петр.
– Так вот, Петр. Ваш Бог тебе не поможет…
– Почему?
– Я же велел тебе молчать! – прошипел дядька и протянул к мальчику правую руку.
Из кончиков пальцев которой вылетели синие змейки молний и впились в Петины губы, запаяв их наглухо.
– Так, пожалуй, попроще будет, – усмехнулся незнакомец. – Итак, Петр, слушай и запоминай. Я – Эллар, Верховный Жрец Великой Гипербореи. Для тебя – бог. Единственный, который услышал твою мольбу и откликнулся на нее. Тебе понравилось быть здоровым?
Петя робко кивнул.
– Это я поднял тебя на ноги. Но только в моем мире. В твоем ты все еще калека, и ноги твои, и руки по-прежнему скрючены и безобразны. И так останется навсегда…
Навсегда?! Из глаз мальчика брызнули слезы отчаяния, он замотал головой и замычал, умоляюще глядя на Эллара.
– Вижу, что тебе это не нравится.
Не то слово!
– Я смогу тебя вылечить и в твоем мире, Петр, а потом буду помогать тебе и дальше, но взамен потребую от тебя жертву.
Мальчик вздрогнул и ошарашенно приподнял брови. Он не очень понимал, о чем идет речь.
– Для закрепления нашей связи я дам тебе амулет. – Жрец вытащил из складок одежды круглый медальон из непонятного материала, висящий на странной металлической нити. – Надев его, ты станешь здоровым. И пока на шее будет этот амулет, ноги твои и руки будут слушаться тебя. Но как только ты его потеряешь – болезнь вернется. Ты понял?
Петя радостно закивал и протянул руку к амулету.
– Не-ет, – усмехнулся Эллар, пряча медальон обратно в складки, – все не так просто. Амулет ты получишь только после того, как выполнишь мое условие. Запоминай, Петр, я повторять не буду. Ты должен привести к расположенному недалеко от вашей деревни дольмену… ах да, твои родственники называют его каменюкой. Так вот, приведи к каменюке кого-то, в ком течет такая же кровь, как у тебя… Опять вытаращился непонимающе! Плохо иметь дело с глупым ребенком! Короче, приведи сестру, брата, дядю… Хотя нет, с дядей ты не справишься… Тогда сестру или брата, замани его в дольмен и закрой вход в дольмен чем-то тяжелым, чтобы из него нельзя было выбраться. А потом сиди и жди. Как только все закончится, – ты поймешь: снова войди внутрь и найдешь там свой амулет. У тебя всего три дня, пока звезды сошлись правильно, потом придется ждать еще сто тридцать лет. Нам ждать, не тебе. Ты просто-напросто на всю жизнь останешься калекой.
Глава 12
– Нет! Нет!! Не-е-е-ет!!
– Да прекрати ты орать, придурок!
– Не-е-ет! Не хочу!!
Болезненный пинок в плечо, потом – по лодыжке. Петя открыл залитые слезами глаза, чувствуя, как бешено колотится о ребра сердце. Он готов был все что угодно выдержать, пусть дядька снова пинает его, пусть бьет, главное – не забирает у него здоровье, не возвращает в кокон немощи…
Но… Никакого дядьки не было, и странного зала не было, и переполнявшей мышцы энергии не было…
А вот сердитые лица братьев – были. И плечо с лодыжкой ныли. А руки и ноги остались прежними, сведенными вечной судорогой…
Разочарование было таким большим, таким горьким, что мальчик не смог удержать его внутри. Петя всхлипнул раз, другой, на мгновение задохнулся от застрявшего в горле комка обиды, а потом расплакался так жалобно, так сильно, что братья, перепугавшись, помчались за бабушкой.
Расспросы, уговоры, попытки успокоить и снова расспросы…
Но Петя ничего не говорил, он заходился в истерике, синея от рыданий.
– Да что ж такое с мальчонкой? – сама чуть не плакала баба Фрося, пытаясь обнять корчившегося внука, прижать его к себе, убаюкать. – Вы что, побили его, ироды?
– Да ты че, бабуль? – даже обиделся Сашка. – Мы его всего пару раз толкнули, чтобы не орал. Он нас разбудил своими воплями, метался по кровати, Ваньку вон чуть не столкнул! Ну, мы его и разбудили. А он сразу начал реветь.
– Видать, сон плохой приснился, – покачал головой дядя Яша, с сочувствием глядя на бьющегося в припадке племяша. – Это что ж такое привидеться должно было, чтобы так напугать мальца? Он же сейчас задохнется!
– Яша, ты подержи его, а я за освященной водицей сбегаю. – Бабушка подхватилась с кровати и торопливо вышла из пристройки.
Яков тяжело вздохнул, потом присел на краешек кровати и, стараясь не причинить мальчику боль, обхватил его корчившееся в судорогах тельце и прижал к груди.
– Ах ты, бедолага мой! – ласково прогудел он, подув на вспотевшее лицо ребенка. – За что ж так судьба с тобой обошлась, а? Ведь такой мальчонка толковый, тихий, добрый… Слышите меня, охламоны? – Яков сурово посмотрел на прижавшихся друг к дружке сыновей. – Чтобы в обиду никому не давали братишку, поняли?
– Батя, ты чего? – возмутился Сашка. – Мы и так Петьку защищаем всегда, к тому же его никто, кроме Любки, и не обижает! А Любке вы сами запрещаете косы драть.
– Можете драть, – вполголоса пробубнил Яков, оглянувшись на дверь пристройки. – Но так, чтобы бабушка с тетей не видели. Уж очень гадкая девчонка, поучить ее надо бы, да вот некому. На уговоры она плевать хотела, а пороть мне ее запретили. Так что вы уж сами, ребята, объясните ей, что к чему. Особливо ежели она Петьку снова обижать начнет.
– А я все бабушке расскажу! – От резкого девчоночьего голоса все вздрогнули и оглянулись.
На пороге стояла злобно прищурившаяся Люба, но стояла она недолго. В следующее мгновение отлетела в сторону, ударившись локтем о дверь, а в пристройку вбежала перепуганная Надя: