— Неплохо, — вежливо сказал я. — Мадам Мило никогда не присутствовала на выступлениях?
— Никогда. Она слишком боялась.
— Как вы пришли в бокс?
— Да вот это в какой-то степени случайность. Когда я был маленьким, понимаете… я был тщедушный и хрупкий. У меня был вид девчонки… Мама так хотела, чтобы у нее родилась девочка! Она растила меня, как парниковое растение. А потом, годам к четырнадцати, я резко развился. И тогда приятель моего отца привил мне вкус к спорту. Я провел несколько боев, так, для развлечения. Я не верил в успех.
— А чем вы занимались в то время?
Мило, казалось, смутился. Он сделал несколько шагов, низко опустив голову, как бы стирая носком ботинка невидимые пылинки.
— Ничем особо серьезным я не занимался, — признался он.
— Вы оставляли свою мать…
— Все сложнее… В то время Гюрд начал ходить к нам в дом.
— А вы его не любили?
Мило удивленно посмотрел на меня.
— Нет, — сказал он, — не любил. Не мог привыкнуть видеть этого типа между мамой и мной… Он не переставал преследовать меня. Называл меня по-английски «боевая машина», потому что знал, что меня это бесило.
— Не говорил он, что вы ни на что не годны?
— Да, говорил, но не при мне, потому что я сунул бы ему кулак под нос.
Мило пнул ногой коврик у кровати.
— Пожалуй, — пробормотал он, — я не прав. Да, он это говорил, и при мне… С его увечьем… у него руки не хватало… так что он, конечно, ничем не рисковал.
Вот я и слушал, «о чем люди говорят», как того хотел шеф. Я улыбнулся.
— О! Смеяться не над чем, — заворчал Мило.
— Не злитесь. Я думал о том, что к вам не имеет отношения… Продолжайте!
— Что вы хотите, чтобы я еще добавил?.. Я начал всерьез заниматься боксом из-за него… Я ему обязан своим левым ударом. Когда я обрушивал его на подбородок или скулу, мне казалось, что я бил по нему. «Получи! Это от «боевой машины»!»
Теперь я слушал его с удовольствием. Впервые он говорил откровенно.
— А ваша мать?.. Полагаю, она страдала от ваших ссор?
— Безусловно… Но что я мог поделать?
— А она любила его?
— Думаю… да… Когда меня здесь не было.
— Как это?
— При мне он не смел, вы понимаете… Он вел себя как гость… И потом, есть еще кое-что… Когда я говорю вам, что это сложно… Я, я теряюсь!
Он сел на свою кровать, зажав ладони меж колен.
— Я начал зарабатывать много денег, — вновь начал он. — А ему это не нравилось.
— Кому?
— Ему, конечно.
— Да, понимаю.
Но то, что я понимал, я не смел ему сказать. Я представлял себе женщину, которая на протяжении ряда лет не любила грубого и ленивого подростка, столь далекого от того хрупкого и нежного мальчика, которого она выходила. Но подросток стал прекрасным гладиатором, и на этот раз ее взяло за живое. Этот чемпион, который, наверное, получал писем, как эстрадный певец, ее сын!
— Вам много пишут?
Он самодовольно рассмеялся и развел руки.
— Вот такие горы писем!.. Вы же знаете, что такое девчонки! Они все сумасшедшие. Временами я читал их маме. Да, я поддразнивал ее немного!
— А этот развод, как он произошел?
— Не знаю. Это случилось во время моей подготовки к чемпионату во Франции. Я отбыл в провинцию на два месяца… Когда я вернулся, Гюрд уже собрал свои пожитки.
— Но ваша мать, что она-то вам сказала?
— Она сказала мне, что он был злым человеком и она выставила его за дверь.
— И вы не попросили объяснений?
— Нет. У меня были другие заботы. Я получил травму во время боя и довольно трудно выздоравливал. Вам я вполне могу признаться, что я плохо держу удар. Как только число раундов у меня переваливает за шесть, начинаю ощущать боль. Мама ухаживала за мной. Мы, как влюбленные, отправились в путешествие по Испании, и вопрос о Гюрде больше никогда не вставал между нами.
— Можно осмотреть квартиру?
Он провел меня повсюду. Я задержался в комнате мадам Мило, совсем скромно обставленной. Трофеи, выигранные ее сыном, когда он был боксером-любителем, выставлены на столе.
— Извините меня, — сказал Мило. — Мне лучше подождать вас в коридоре.
В гостиную, небольшую, очень уютную комнатку, пахнущую мастикой, я тоже прошел без него. В углу я заметил телефонный аппарат. Мне не хватало полного отчета по делу, может быть, судебный врач смог бы мне сообщить первые результаты. Я подошел к двери и позвонил в Институт судебно-медицинской экспертизы. Доктор Сюэв только что закончил работу. По его мнению, смерть наступила между половиной десятого и половиной одиннадцатого вечера, о чем мы уже знали. Нет, следов яда не обнаружено. Никаких подозрительных следов иного происхождения. Я положил трубку.
Я еще не знал, что проник в тайну. Решение сформировалось само по себе где-то в подсознании. Научные познания мне не помогли. Просто у меня тоже была мать, которую я любил. По профессиональной привычке я обследовал замок входной двери.
— Ведь существует только два ключа?
— Да. Один у мамы, другой у меня… Но все же кто- то вошел, и она почувствовала себя в опасности…
Неожиданно я умолк. Истина явилась мне в ослепительном свете. Я исследовал ее на досуге в такси, которое везло меня в Управление. Мое объяснение казалось абсолютно логичным.
— Так, — воскликнул Мерлин, увидев меня, — ты что-то обнаружил!
— Мадам Мило точно была убита.
— Что?
Я быстро рассказал ему о своем посещении и представил мое заключение.
— Отметем в сторону соседку. Она находилась под действием успокоительного и не могла двигаться. Так или иначе, мадам Мило ей бы не открыла.
— Остается Гюрд, — сказал комиссар. — Но к его алиби не подкопаться, я же тебе говорил. Во время преступления — поскольку, по-твоему, имело место преступление — он был в «Кафе-дю-Сикль», что в пятнадцати километрах от Сен-Манде
— И тогда Гюрд позвонил по телефону именно из кафе. Жестокая мысль! Он позвонил своей бывшей жене, наверное изменив голос, чтобы сообщить ей, что сын ее только что серьезно травмирован; возможно даже, сказал, что он умер. Это была ужасная месть, которая, хочется верить, превзошла ожидания Гюрда. У несчастной матери, как мы знаем, было слабое сердце. Полный упадок сил. Она дотащилась до комнаты своего сына… Этот малыш, для которого она столько сделала… больше не вернется… Она смотрит на фотокарточки, которые подытоживают целую жизнь… она берет маленькое ружьецо… любимую игрушку… Остановка сердца… Сражена на расстоянии так же наверняка, как пулей… Все объясняется… Номер телефона, занятый в десять часов; потом, десятью минутами позже, телефонная трубка, которую никто больше не снимет… Остается получить признание Гюрда.
— Я позабочусь об этом, — сказал Мерлин. — Мне остается научить тебя лишь этому. Остальное… Превосходно!.. Ты все понял… Видишь, как я был прав… Истину отыскать — как трубку раскурить… А трубку раскуривать надо потихоньку… не торопясь.
Трое подозреваемых
Меня частенько спрашивали, как я действую, пытаясь раскрыть какое-нибудь очень запутанное дело. Господи, да откуда я знаю! Конечно, существуют правила, которым надо следовать, но настоящая работа происходит сама по себе. Как говаривал наш славный учитель, тот, кого мы в шутку называли «кудесник Мерлин», «расследование подобно абстрактному полотну». Если умеешь видеть, то с первого же раза различаешь, где у него лицевая сторона, а где оборотная. Чистая правда, за исключением одного: лицевая сторона никогда не проявляется сразу, лишь по прошествии длительного времени и по мере того, как научишься вглядываться, пока все глаза не высмотришь. Вспоминаю об этом деле с тремя подозреваемыми. Оно действительно напоминало картину. Но на протяжении долгих дней мы, мои коллеги и я, изучали ее, не замечая, что видели изнанку. Ну, судите сами.
Случилось это десятого августа. В Париже — ни души, и если бы консьержка в доме, расположенном по улице Лористон, была не столь подозрительной, никто бы и не заметил, что Раймон Лаффе исчез. Но, поскольку обычно он предупреждал ее о своем отсутствии, она удивилась, что не видела его в течение двух дней, и сообщила комиссару полиции. В квартире горел свет, но на звонки никто не отвечал. Комиссар вызвал слесаря, который без труда открыл замок, поскольку дверь не заперли изнутри на задвижку. По некоторым признакам он сразу же пришел к выводу, что в квартире произошла трагедия, и расследование поручили мне.
Признаки были настолько явные и многочисленные, что мне они показались даже излишними. В гостиной виднелись следы борьбы: перевернутое кресло, отодвинутый стол, ковер не на месте, не говоря уж о вазе, разбитой вдребезги; в спальне — странная деталь — исчез прикроватный коврик. На кухонном столе я обнаружил моток толстой бечевки и, наконец, в прихожей — придавленный створкой двери носовой платок с инициалами Р. Л. в пятнах крови. Вывод один — на Лаффе напали в гостиной и убили. Нападавший завернул тело в коврик, тщательно его перевязал, спустил вниз, затем, должно быть, погрузил в автомобиль. Но носовой платок Лаффе, который, наверное, лежал в нагрудном кармашке, выпал, не замеченный убийцей…
Все это казалось мне чересчур очевидным. Если бы Раймон Лаффе захотел, чтобы поверили в его смерть, он именно так бы и действовал.
Мне казалось, что передо мной театральные декорации. Например, кресло: требовалось усилие, чтобы перевернуть его. Я провел эксперимент. Оно было низким и очень тяжелым. Могу сказать, что повидал немало комнат в беспорядке после борьбы. У подлинного беспорядка есть какие-то особые приметы, которые трудно описать, но они бросаются в глаза. Лаборатория еще выяснит относительно платочка, но Лаффе, по всей видимости, стреляный воробей. Конечно, он позаботился оставить на носовом платке следы своей собственной крови. С Лаффе мне приходилось сталкиваться. Несколькими годами раньше у меня проходило дело о краже, совершенной в его офисе. Пустяковое дело, но в связи с ним я получил показания осведомителей, и у меня сложилось впечатление, что с этим типом еще, наверное, придется столкнуться не раз.
Полицейский механизм пришел в движение, и я начал, как всегда, расспрашивать всех, кого можно. Консьержка не сообщила мне ничего интересного. Раймон Лаффе вел довольно размеренную жизнь. Спать ложился поздно, вставал поздно, у себя никого не принимал. Жильцы дома разъехались на каникулы. Очевидно, что, будь Лаффе убит — гипотеза, которую я a priori не отметал, — нападавший на него мог, не подвергаясь большому риску, донести тело до лифта, спуститься с ним с четвертого этажа и вынести из дома. Тогда он — мужчина крепкого сложения, так как Лаффе, как я прекрасно помнил, выше меня и весил по крайней мере килограммов восемьдесят пять.
Убежденный в правильности избранного пути, я решил действовать так, как если бы Раймон Лаффе захотел сбежать, не опасаясь погони. И прежде всего, как обстояли его дела?.. Он управлял мелкой фирмой рекламных роликов, которая не очень-то процветала. По словам его секретарши Ивонны Ардуин, они находились на грани разорения. Раймон Лаффе, человек по натуре безалаберный и бессовестный, задолжал абсолютно всем. Сама Ивонна вот уже два месяца не получала зарплаты, и недавно ее уволили. У нее стояли слезы в глазах, когда она мне об этом рассказывала. А вот Анри Фельгро, компаньон Лаффе, так тот, не колеблясь, обозвал пропавшего сволочью и прохвостом. Он знал его еще по лицею. Когда-то Лаффе слыл хорошим товарищем, может быть, не очень усидчивым учеником, но смышленым, деятельным, а главное — бойким на язык. Иногда он забавлялся тем, что собирал по домам пожертвования под тем или иным предлогом и бывал настолько убедителен, казался таким правдивым, что ему подавали без колебаний.
— Мне еще тогда бы задуматься, — посетовал Фельгро. — Но я тоже не пропускал случая подстроить какую- нибудь каверзу. Не со зла. Когда я снова случайно встретился с ним года два назад, он меня тут же очаровал. Лаффе вынашивал уйму планов и подумывал о съемке фильмов для телевидения. Он сразу начал выписывать колонки цифр, а когда Раймон говорил языком цифр, он становился настоящим солистом в большом концерте.
Я дал себя облапошить и вложил в дело несколько миллионов. Естественно, я все потерял. Причем по его вине, так как идея была стоящей. Но он всегда жил не по средствам. Непрестанно ломал комедию, что он удачливый бизнесмен; по жизни Лаффе шагал, все время любуясь собой со стороны. Одетый на английский манер, покуривая сигары, как в кино, с легкостью раздавая чаевые, а в кассе — пусто. И всегда за ним последнее слово. Всегда улыбка на устах. Ослепительная. Непроизвольная. Другого слова и не подберешь — непроизвольная. А его манера говорить! «Вы, дорогой, вы — коммерсант!» За это хотелось ему врезать. Причем однажды, признаюсь, пришлось влепить ему. Я дал ему пощечину — настолько вышел из себя. Так вы думаете, он разозлился? Ни капельки. Сыграл роль благородного джентльмена, человека, способного простить минутное настроение. Он ограничился тем, что заметил, что ему очень не везет. Убить его мало!
— И что произошло, по вашему мнению?
— Сбежал он. Преспокойно. Он всем задолжал. Поговорите с его братом, увидите!
Я прибыл к Денису Лаффе, который только что вернулся из поездки, услышав сообщение по радио. Я нашел отчаявшегося человека, сыпавшего проклятьями. Для него Раймон был не просто спекулянтом, а вором. Он объяснил мне, что Лаффе занял крупные суммы у отца и обязался их выплатить в момент наследования. Он подготовил расписки…
— Они у меня здесь, — сказал Денис. — У него хватило наглости утверждать, что они подложные и что это я их сфабриковал. Наше дело сейчас в суде, и я даже не уверен, что выиграю. Этот негодяй слегка изменил свой почерк и подпись, так что теперь специалисты ничего не могут сказать. Видите, каков он! Если хотите знать, от него пострадало немало людей. А его секретарши! Скандал! Он держал их месяца три, достаточно, чтобы вдоволь поразвлечься, а потом — бац! Вон! Следующая! Малышка Ардуин — вы видели ее? — очаровательна, а? Так вот, он только что ее выгнал. После того как посулил ей золотые горы, уж как водится… Альбер, брат девчушки, пригрозил ему. Ха! Угрозы! С него как с гуся вода. Я не злодей, но желаю — слышите, желаю! — чтобы в один прекрасный день с ним что-нибудь произошло.
— Возможно, уже произошло.
— Ладно вам!.. В настоящее время он в Бельгии или Швейцарии со всеми денежками, которые смог заграбастать, и подложными документами. И я совершенно спокоен! Через месяц он, как пить дать, найдет других простофиль. Знаете, это потрясающий актер! Нет-нет, поверьте мне, у него большое будущее!..
— Ему все-таки сорок восемь лет.
— Но это именно то, что делает его неотразимым! Он напускает на себя этакий серьезный вид! Когда он говорит, кажется, что он взвешивает каждое слово. У вас все время такое ощущение, что ему хочется совершить что- нибудь недозволенное для вашей же пользы, потому что вы ему симпатичны. Он понижает голос, не решается, пожимает плечами и с улыбкой: «Ну, вам-то я могу довериться…» Готово! Вы попались! Что касается меня, то временами я задаю себе вопрос: может быть, его следует изолировать? В конце концов, ведь мания величия излечима!
Найти Альбера Ардуина, брата выгнанной секретарши, не составило никакого труда. Молодой, лет двадцати, со спортивной походкой и открытым, улыбчивым лицом. Однако, когда я произнес имя Раймона Лаффе, он преобразился.
— Этот, — сказал он, — пусть никогда не попадается мне под руку!
Он поведал мне о злоключениях своей сестры. Несчастная малышка влюбилась в шефа. Он был такой вежливый, такой сдержанный, с какой-то долей отцовского отношения!.. Создал видимость, что откровенничает с ней, ввел ее в курс своих планов…
— Поймите, это тип, которому необходимо, чтобы его слушали, чтобы им любовались. Однажды, еще вначале, он пригласил меня пообедать. Признаюсь, я попался. Он говорил о самых крупных актерах запанибратским тоном: это производило сногсшибательное впечатление: «Моя группа только что пригласила Бельмондо… Бебеля пришлось уламывать, но, поскольку он хотел поработать со мной, ему пришлось согласиться…» Я сидел как идиот, внимал. Еще бы!.. А эта дура Ивонна думала, что он на ней женится. Так что, когда он сказал ей, что она может поискать себе другое место, разразилась трагедия! Все очень просто — она совсем рехнулась, бедная девочка!
Теперь я убедился окончательно: перед нами очевидный факт бегства. Лаффе захотел навсегда порвать со слишком тягостным прошлым.
Я ошибся. На третий день его тело выловили в Сене, далеко вниз по течению от Парижа. Он был мертв, более того, убит выстрелом из пистолета прямо в сердце. Документы, удостоверяющие личность, исчезли. Так же как и коврик, послуживший для переноски зловещего груза. Может быть, его унесло течением? Но походило на то, что убийца сам убрал его перед тем, как столкнуть труп в Сену. Его расчет казался простым. Он надеялся на то, что либо тело никогда не будет найдено, либо будет найдено слишком поздно, чтобы его опознать, либо сочтут, что Раймон Лаффе покончил с собой. В любом случае безнаказанность обеспечена. А на улики в квартире на улице Лористон он попросту наплевал.
Я настолько уверовал, что Лаффе пустился в бега, что не знал, с какого конца приняться за дело. Дождался заключения судебного врача; оно гласило, что Лаффе убит в ночь с восьмого на девятое около полуночи. Чисто логически имелось трое подозреваемых: Анри Фельгро — компаньон, Денис Лаффе и Альбер Ардуин, брат молоденькой секретарши. У всех троих имелись счета для сведения с покойным; все трое достаточно крепкого телосложения, чтобы перетащить тело из квартиры в лифт, а затем из лифта в машину. Безусловно, существовал определенный риск. Преступник мог наткнуться на какого- нибудь жильца или запоздалого прохожего, шофера такси… Но все улики указывали на непреднамеренность преступления. Скорее возникала мысль о случайно вспыхнувшей ссоре, которая закончилась плохо, и виновный действовал под давлением обстоятельств…