– Я знаю, – лихорадочно продолжал Рустам, – что воины Ибрагима убили твоих близких... что он взял твою сестру. Но мир так устроен, Альтаир. Была война, и она велась так, как войны всегда велись и всегда будут вестись. Твой гнев понятен, но несправедлив. Если бы родные всех тех, кого ты убил, начали на тебя охоту, во что превратилась бы твоя жизнь?
– Не говори мне о справедливости, шимран, – голос ассасина больше не был обманчиво дружелюбен. – Мы слишком по-разному ее понимаем.
– Твоя сестра... – Рустам заговорил и понял, что поздно поворачивать назад. Альтаир молча смотрел на него. – Я не сказал тебе... Твоя сестра мертва. Она убила себя вскоре после того, как ты напал на Ибрагима. Повесилась в гареме на собственной косе. Если ты надеялся спасти ее... ты опоздал, Альтаир.
Ассасин молчал какое-то время, прежде чем ответить. «Кричи же, – приказывал себе Рустам, – кричи, подай сигнал своему владыке!..» Но тоже молчал, и лишь звук его сдерживаемого дыхания нарушал тишину.
– Что ж, – произнес Альтаир наконец. – Может, оно и к лучшему. Она сама избавила себя от позора... без моей помощи. По правде, я и не надеялся, что сумею ее спасти.
– Так зачем тебе теперь губить себя?!
– Ты не понимаешь, шимран-бей, – мягко сказал Альтаир. – Я пришел сюда не за своей местью. У Ибрагима-паши на совести достаточно преступлений, чтобы чертоги Аваррат были для него навек закрыты. Нет, не мне ему мстить. Но ты ведь помнишь мою веру? Виновного постигнет кара, и не важно, в чем и перед кем он виновен. Я – лишь посланник провидения. Я – несущий кару не за грех, совершенный по отношению ко мне, но за все грехи разом. Я рука Аваррат и любого из иных богов. И ты просишь, чтоб я остановился?
– Ты безумен, – прошептал Рустам.
Улыбка, мелькнувшая на лице ассасина, лишь подтвердила его слова. «Вот почему он непобедим, – подумал Рустам. – Вот отчего так ловок, вот отчего его волю невозможно сломить даже магией... Он нерушимо верит в победу. Как может проиграть тот, чьею рукой водит Аваррат?» Мысль эта внушала ужас, потому что Рустам не знал, что ей возразить, что противопоставить...
Разве только свою собственную веру.
Мгновенья, тягучие, как года, проходили в молчании. Наконец Альтаир вздохнул и хорошо знакомым Рустаму жестом вскинул клинок. Не надо было опускать взгляд, чтобы понять, что метит он прямо в сердце.
– Вперед, Рустам-бей, – проговорил ассасин, и последняя улыбка – на сей раз едва уловимая – тронула его губы. – Невиновного оградят боги.
О, как он был быстр, как ловок, какой уверенной силы был исполнен каждый его шаг! Росчерк пера на драгоценной бумаге... пока еще белой, ибо Рустаму иб-Кериму каким-то чудом удалось увернуться от первой атаки. Странно, но он не чувствовал страха перед неизбежностью скорой гибели. О гибели он вовсе не думал. Он думал о своем повелителе – как бы ни клеветал на него лживый язык ассасина, паша был священен в глазах шимрана – и мог рассчитывать на его защиту. Боги, Альтаир? Говоришь, боги тебя послали, чтобы совершить здесь убийство? Но, быть может, те же самые боги поставили на твоем пути меня? Как можем мы это узнать, если не скрестим клинки? Твоя вера водит твоей рукой, но моею водит моя. И потому не важно, сколь ты быстр и силен, не важно, что ты старше и опытнее меня, не важно, чему тебя учили. Когда боги спускаются с небес и вселяются в мечи, человеку остается лишь его вера.
Чем вера шимрана хуже веры ассасина? И не хуже, и не слабее.
– Проклятье, – процедил Альтаир, когда скрестившиеся клинки высекли искры друг из друга и разлетелись, чтоб через миг скреститься вновь. – А ты упрям, шимран...
Рустам не ответил – он не услышал. Лезвие его ятагана рассекло воздух на расстоянии пальца от шеи Альтаира, и тот отшатнулся, едва не потеряв равновесия. Иной на его месте снова изрыгнул бы проклятье, но Альтаир не проронил ни звука. Губы его сжались так крепко, что почти исчезли – в полумраке лицо ассасина казалось теперь безротой, страшной маской с клеймом, алевшим на влажной от пота коже. Он и вправду больше походил сейчас на демона, посланного из иного мира, чем на человека.
«Видал я уже намедни демона – что мне еще один», – подумал Рустам и, до хруста стиснув зубы, снова взмахнул клинком. Он не замечал, но они двигались теперь в едином ритме, с единой скоростью, мерно и гармонично, будто пара виртуозных танцоров, пляшущих на раскаленных углях. Тот, кто увидел бы их со стороны, лишился бы речи от дивной красоты этого танца – а потом бы с воплем бросился прочь, потому что вместе и рядом с ними, грациозно и в унисон, плясала сама смерть.
Рустам остановил клинок противника своим клинком, отскочил, сделал обманный выпад – и едва успел уйти от лезвия, прошедшего на волосок от его виска. Они дрались уже несколько минут, а он не был даже оцарапан. Грудь ассасина слегка вздымалась. По глазам его Рустам видел, что он хотел бы сказать что-то – но мудро молчал, сберегая дыхание.
Он ударил снова и снова, и опять, потом едва не пропустил удар, и в этот миг смерть, плясавшая между двумя мужчинами, в изящном поклоне склонилась над ним и обвила его шею призрачными руками. Рустам захрипел от чудовищного напряжения и, выскользнув из-под самого клинка, нанес удар снизу вверх, наискосок.
Смерть убрала холодные пальцы с его щеки и, с сожалением взглянув на него в последний раз, отвернулась и ушла – к Альтаиру.
Звон ятагана, выскользнувшего из пальцев ассасина, разорвал тишину. Альтаир рухнул на колени, вскинув руки к лицу и в бесконечном изумлении глядя на кровь, хлынувшую по рассеченной груди. Потом поднял внезапно побледневшее лицо и посмотрел на Рустама. Когда глаза их встретились, лицо ассасина прояснилось, словно во взгляде своего убийцы он прочел нечто такое, что все ему объяснило.
– Итак, вот слово богов, – прошептал он. – Виновный покаран. О, шимран... прости меня. Я был самоуверенным глупцом...
Он смолк и стал оседать, и Рустам, не думая, что делает, кинулся перед ним на колени и поддержал, не давая упасть. Кровь хлестала из груди Альтаира, ткань туники промокла и слиплась, и невозможно было определить, насколько глубока рана. Рустам рванул ткань на груди ассасина, затем ятаганом обрезал от собственного бурнуса длинную полосу материи.
– Что ты делаешь? – следя за ним мутнеющим взглядом, с трудом проговорил Альтаир. – Добей меня...
– Молчи, – сухо сказал Рустам, накрепко перевязывая рану. Повязка немедленно намокла, но немного сдержала кровотечение. Схватив ассасина под мышки, Рустам оттащил его в дальний угол коридора, в нишу, подобную той, в которой тот прятался раньше.
– Лежи тихо и не шевелись. Я постараюсь вернуться как можно скорее.
– Что ты делаешь, шимран-бей? – повторил Альтаир – и попытался засмеяться. От этой попытка пена выступила у него на губах, однако она не была кровавой, и это был добрый знак. – Вот уж не думал, что тебе свойственно милосердие...
– Милосердие тут ни при чем. Я должен беречь рабов своего господина.
– Хорошо же ты их бережешь, обращая против них меч. А я-то думал, целость имущества владыки для тебя дороже всего на свете...
– Ты чересчур много болтаешь. Молчи, сказано тебе.
– Как будет угодно маленькому шимрану, – прошептал Альтаир и потерял сознание.
Прежде чем уйти, Рустам еще раз осмотрел повязку и затянул ее туже. Он был не особо сведущ в лекарском деле, но знал, что рану, даже если она не очень глубока, следует как можно скорее промыть и смазать целебным зельем, иначе ассасин истечет кровью. Времени терять было нельзя. Рустам прицепил к поясу ятаган, поднял с залитого кровью пола тело демона-кошки. Окинул взглядом свою тунику, мимолетно огорчился, что вынужден представать перед своим владыкой в таком виде, – и, подойдя к дверям в покои Ибрагима-паши, толкнул створки.
* * *Если до сей минуты Рустам еще удивлялся, отчего суматоха, поднятая им и ассасином, не привлекла внимания охраны, то теперь эта загадка разрешилась. В большой полутемной комнате, открывшейся его взору, не было стражи. Ибрагим-паша, похоже, отослал ее, дабы она не мешала его развлечениям. Порою паше было угодно предаваться утехам без присутствия даже таких немых, глухих и слепых свидетелей, как его шимраны. Злые языки говаривали, это оттого, что в последние годы немолодой уже паша начинал испытывать в присутствии посторонних затруднения по части мужской силы. Рустам не верил в это – злые языки на то и злы, что умеют лишь клеветать.
В этой части дворца он никогда прежде не бывал, и комнату эту видел впервые. Большую часть ее занимал квадратный бассейн, прикрытый крепкой ажурной решеткой, вмурованной в бортики. Под решеткой, рассекая зеленоватую воду, плескались любимые крокодилы паши. Сам Ибрагим сидел на помосте в дальней части покоя, посасывая трубку кальяна и жадно разглядывая полуобнаженную женщину, танцевавшую на решетке. Отверстия между прутьями были достаточно широки, и, стоило ей оступиться и угодить ногой в прореху, как она мигом привлекла бы самое пристальное внимание любимцев Ибрагима, наворачивавших под решеткой нетерпеливые круги. О нет, паша Ибрагим не был ни излишне кровожаден, ни неоправданно жесток. Он действовал по справедливости. Если танцовщица окажется достаточно искусна, если мастерство ее достойно того, чтобы услаждать взор владыки Аркадашана, – она выдержит испытание и уйдет не только целой, но и щедро одаренной любовью Ибрагима...
А шимрану иб-Кериму не уйти теперь не только целым, но и живым, ибо видеть танец рабыни – преступление столь же тяжкое, как и касаться наложницы.
И – дивное дело – даже зная это, Рустам не дрогнул и не отвернулся.
– Мой владыка, – сказал он. – Прости, что нарушаю твое уединение.
Танцовщица пошатнулась и едва удержалась на ногах. Чернокожий мальчик, обмахивавший пашу опахалом, подскочил на месте, и паша подскочил вместе с ним.
– Кто здесь?! – в гневе крикнул Ибрагим, отважно хватаясь за усыпанный изумрудами кинжал, с которым, утратив былое доверие к своей охране, не расставался со времен злосчастного нападения.
– Всего лишь твой верный слуга, шимран иб-Керим, – склонив голову и выходя их тени, ответил Рустам. На сей раз он изловчился сложить ладони вместе, несмотря на тягостный груз на своем плече. – Вновь прости недостойного, но ты велел мне явиться тотчас же по возвращении. В предпокоях я встретил неизвестного мне иншара, который подтвердил, что ты желаешь немедленно видеть меня.
Ибрагим-паша, возвышаясь на груде подушек, смотрел на него сверху вниз. Он был уже не молод, но еще не стар, холеное лицо его обладало правильными чертами и величавостью, которая пристала его положению, а некоторый недостаток врожденной мужественности черт скрывала широкая борода, искусно завитая и выкрашенная красной хной. Суровым и грозным было это лицо, и не раз Рустам в благоговейном страхе опускал взгляд, не смея глядеть на него. Не смел и теперь, в таких-то обстоятельствах, уверенный, что множество раз заслужил казни.
Громоподобный голос паши, обретшего наконец дар речи, не прибавил ему уверенности.
– Рустам иб-Керим! Да как посмел ты врываться сюда без доклада, без малейшего раболепия! И кто впустил тебя?! Где иншар Дарибай? Я прикажу отрубить ему руки и ноги и заставляю смотреть, как крокодилы сожрут их!
«Сожрать-то сожрут, но посмотреть он на это уже не сможет», – подумал Рустам, а вслух сказал:
– Я спешил, о владыка, потому что тебе угрожала опасность...
– Опасность! – воскликнул паша, нервным жестом сгоняя смутившуюся танцовщицу с решетки. – Мне грозит опасность умереть от горя из-за того, сколь глупы и нерадивы мои слуги. Я понимаю теперь, что был прав, приказав арестовать тебя, если ты все же вздумаешь явиться...
Рустам застыл на мгновение. Так это правда... вот почему иншар Дарибай потребовал его меч. Рустама вели к паше не на аудиенцию, а на допрос. Но почему...
Думай. Думай, шимран, голова тебе для этого дана, а не чтобы ее склонять.
– Коль уж ты здесь, отвечай немедля, где этот раб, которого я велел тебе привезти. И что это ты сюда приволок? Что за дурной смрад?
Рустам поднял голову – и успел заметить легкую тень беспокойства, мелькнувшую в лице Ибрагима.
– Раб, которого ты ждал, не может к тебе прийти, ибо лежит с разрубленной грудью за этой дверью, – спокойно сказал Рустам. – А женщина, подаренная Урданом-пашой из Ильбиана, мертва, ибо ее мне тоже пришлось зарубить. Прости меня, мой владыка, я не уберег твоих рабов. Впрочем, – добавил он, снимая с плеча свою ношу, – было бы несправедливо, если в ты и дальше требовал от меня то, исполнения чего на самом деле вовсе не ждал.
С этими словами он бросил тряпичный сверток на пол и ногой разметал покрывала. Жуткий, уже начавший разлагаться лик демоницы предстал пред очами Ибрагима. В посмертии она почти утратила всякое сходство с человеком.
Танцовщица, прятавшаяся за подушками, пронзительно завизжала и упала в обморок. Чернокожий мальчик что-то забормотал на неизвестном Рустаму языке, прижав пальцы ко лбу и в ужасе пятясь. Ибрагим-паша уставился на труп выпученными глазами.
– Что?.. Что это такое?!
– Это жрица Демона-Кошки, которую пытались подослать к тебе твои враги, паша, чтобы она сожрала твой разум.
– Но она же... ее же... она должна была остаться жива! – странно высоким голосом воскликнул Ибрагим – и вдруг отпрянул так резко, что перевернул кальян, и тот, свалившись с подушек, с громким звоном покатился по мраморным плиткам. – И, живая или мертвая, не должна была оказаться здесь! Зачем ты ее сюда принес?! Ты хочешь убить меня? Ты, предатель, да проклянет тебя Аваррат!
Он вскочил и трясся, стискивая в кулаке рукоять кинжала, но как будто не решаясь выхватить его из ножен. Рустам смотрел на него со смесью досады, обиды и недоумения.
– Я вовсе не хочу убить тебя, о владыка, – проговорил он как можно более миролюбиво. – Напротив, я старался тебя охранить. Мертвой эта тварь никак не может навредить тебе – я провел рядом с ее телом достаточно времени, и мне ничего не сделалось...
– Почем я знаю? – брызжа слюной, выкрикнул Ибрагим. – Может, это вовсе не ты! Может, твоими устами говорит сейчас эта проклятая демоница, решившая захватить мое княжество!
«А не пошло ли бы это твоему княжеству на пользу?» – подумал Рустам – и ужаснулся этой изменнической мысли.
– Успокойся, владыка. Уверяю тебя, никакая опасность тебе не грозит. Я лишь принес доказательство того, что не мог поступить иначе, когда отправил эту тварь в преисподнюю, из которой она вышла. Но, – помолчав, продолжал он, – также я хотел бы задать тебе вопрос... на который я молю тебя в твоей безбрежной милости мне ответить.
Ибрагим смотрел на него, судорожно хватая ртом воздух. Если в он сейчас велел Рустаму умолкнуть и отправиться в темницу, где ему предстоит ожидать казни, Рустам бы покорно повернулся и пошел прочь, выполнять волю паши. Но Ибрагим молчал, продолжая переводить одуревший взгляд с Рустама на кошку и обратно, как будто не решаясь сделать хоть шаг, который приблизит его к ним.
За спиной Рустама скрипнула дверь – это чернокожему мальчику-рабу хватило ума потихоньку удрать.
– О владыка, Аваррат знает, что я делал все, дабы исполнить твое приказание. Но я встретил на этом пути больше помех, нежели ожидал. В степи на нас напали ассасины, а потом еще раз, уже в стенах Аркадашана. Они охотились за кошкой, но также пытались захватить и ассасина. Все мои люди... все, – чуть дрогнувшим голосом продолжал Рустам, – погибли, выполняя твой приказ, и теперь перед тобою стою я один. Не ради себя, но ради тех, кто положил свою жизнь, защищая твоих рабов, я спрашиваю тебя: ты знал об этих нападениях?
Ибрагим сглотнул. Взгляд его метнулся к двери, и вдруг он хлопнул в ладоши – резко и звонко, оглушающе, неприятно.
– Стража! Ко мне! Ко мне!
Рустам не обернулся. Он продолжал молча и пытливо глядеть в лицо Ибрагима, которое, когда прошла минута, а на зов так никто и не явился, побагровело, а потом стало бледнеть.
– Стражи нет, – тихо сказал Рустам. – Ее убил ассасин, которого ты захотел сделать евнухом в своем гареме. Он убил бы и тебя, но я сумел помешать ему. Сейчас тебе не грозит никакая опасность, о владыка, но я смиренно прошу тебя все же ответить на мой вопрос.
– Чего ты хочешь от меня? – плаксиво спросил Ибрагим, и лицо его исказилось, будто рожица капризного ребенка. Рустам глядел в изумлении: никогда он не видел, да и вообразить не мог своего владыку таким. – Ну, чего? Да, я велел ассасинам перехватить кошку по дороге. Велел! Потому что если в она оказалась в Аркадашане, мало ли что могло произойти! Она могла сбежать, могла околдовать своих стражей... и кто знает, может, я бы лишился разума, едва лишь взглянув в ее бесовские глаза! Как я мог позволить ей пересечь порог моего дворца?!
– И ты, – медленно проговорил Рустам, – решил, что будет безопаснее для тебя, если ее допросят где-нибудь в другом месте... да... ведь если бы даже ты бросил ее в тюрьму в Аркадашане, это стало бы известно тем, кто подослал ее, и выдало бы им твою осведомленность. Они бы узнали, что их план раскрыт, и это сделало бы тебя более уязвимым перед ними...
– Видишь, ты все понимаешь! – воскликнул Ибрагим, явно приободрясь – краска снова прилила к его щекам. – Разве мог я поступить иначе?
– Другими словами, – так же медленно и тихо продолжал Рустам, – ты просто испугался. Испугался Демона-Кошки... испугался женщины, пусть даже у нее острые когти и дурной глаз. Ты испугался, паша.
– Как ты смеешь...
– Ты боялся даже того, что она узнает, кто именно похитил ее. Поэтому ты уговорил ассасинов прикинуться разбойниками – на случай, если демонице удастся убить их и бежать. Она считала бы, что едва не стала жертвой обычных бандитов, и не смогла бы донести своим хозяевам о том, что их планы раскрыты ассасинами... да... Ты так хорошо продумал все, о владыка. Или это не ты? Быть может, это Старый Ястреб подал тебе такую хорошую мысль?
– Ты сомневаешься в моем хитроумии, презренный? – рявкнул паша, обманувшись тихим голосом Рустама и решив, что тот восхищен и подавлен затейливостью партии, в которой играл роль пешки.
– В твоем хитроумии? О нет, владыка. В твоей чести – да, – сказал Рустам и, вырвав из-за пояса ятаган, пошел на Ибрагима.
– Что ты... – начал тот и умолк, лишившись от ужаса дара речи.