На третий день меня разыскала Джесс. Я сидел в кафе, листая «Дейли экспресс» двухдневной давности и попивая кофе, как она вдруг уселась на корточки прямо передо мной.
— О нас что-нибудь пишут? — спросила она.
— Может, и пишут, — ответил я. — Но пока что я прочитал только спортивную полосу и гороскоп. На первую полосу не успел заглянуть.
— Смешно. Можно присесть?
— Нет.
Она все равно присела.
— И как все это понимать? — поинтересовалась она.
— Что «это»?
— Ты рассержен.
— Думаешь, я рассержен?
— А что еще?
— Достали меня.
— А что мы такого сделали?
— Не вы, а ты. Ты меня достала.
— Ты про ту ночь?
— Да, про ту ночь.
— Тебе просто не понравилось, что я назвала тебя своим отцом, ведь так? Хотя по возрасту ты вполне подходишь.
— Я это и без тебя знаю.
— Вот, тогда смирись с этим. Прими успокоительное.
— Мне это ни к чему. Уже принял.
— Заметно.
— Джесс, я не сержусь. Думаешь, я выехал из отеля только потому, что ты назвала меня своим отцом?
— Я бы рассердилась.
— Потому что ты его ненавидишь? Или потому что тебе было бы стыдно за такую дочь?
— Одно другому не мешает.
Так всегда происходит с Джесс. Когда ей кажется, будто ты сдаешься, она притворяется задумчивой (под задумчивостью я подразумеваю отвращение к самой себе, что является единственным закономерным выводом). Я решил, что не дам себя обмануть.
— Ты меня не обманешь. Проваливай.
— Ни хрена себе. Теперь-то я что такого сделала?
— Ты притворяешься существом, способным на раскаяние.
— Что такое «раскаяние»?
— Это значит, что тебе стыдно.
— За что?
— Проваливай.
— За что?
— Джесс, я хочу отдохнуть. И больше всего я хочу отдохнуть от тебя.
— То есть ты хочешь, чтобы я напилась и накачалась наркотиками.
— Да, я очень этого хочу.
— Так, ладно. Но тогда я начну орать.
— Нет, орать не надо. Просто уйди.
— Мне скучно.
— Поищи Джей-Джея или Морин.
— Они скучные.
— А я нет?
— А с кем из знаменитостей ты встречался? Ты видел Эминема?
— Нет.
— Видел, просто не хочешь рассказывать.
— Господи…
Оставив на столике деньги за кофе, я поднялся и вышел из кафе. Джесс вышла следом за мной.
— Как насчет бильярда?
— Нет.
— Секса?
— Нет.
— Я тебе не нравлюсь?
— Нет.
— А некоторым мужчинам я нравлюсь.
— Ну так займись сексом с ними, Джесс. Ты прости, но наши отношения кончены.
— Нет, если я буду ходить за тобой весь день.
— А что потом? Не будешь же ты все время за мной ходить.
— Мне наплевать, что будет потом. А как же папина просьба присматривать за мной. Я думала, тебе эта идея понравилась. Я могла бы заменить тебе дочерей, которых ты потерял. И так ты мог бы обрести внутренний покой, понимаешь? Я это в куче фильмов видела.
Последняя фраза прозвучала так, будто она утверждала правдивость ее фантазии, а не наоборот.
— А как тогда понимать твое предложение заняться сексом? Как это соотносится с желанием заменить дочерей, которых я потерял.
— Ну, это совсем другое. Другой вариант. Другой путь.
Мы прошли мимо какого-то ужасного бара под названием «Нью-Йорк Сити».
— Отсюда меня и выкинули за драку, — с гордостью заявила Джесс. — Если я попробую еще раз там появиться, меня, наверное, убьют.
Словно желая доказать правоту Джесс, стоящий в проходе седой владелец заведения проводил ее очень недобрым взглядом.
— Мне надо в туалет. Никуда не уходи, — сказал я ей.
Оказавшись в «Нью-Йорк Сити», где-то в районе Ист-Сайда я обнаружил уборную. Я накрыл стульчак программой телевидения из газеты «Экспресс», сел и закрыл дверь на щеколду. В течение часа или двух мне пришлось выслушивать ее вопли, доносившиеся из-за стены, но потом они стихли; я предположил, что она ушла, но все равно какое-то время просидел в туалете — просто на всякий случай. Когда я запер дверь туалета, было одиннадцать часов утра, а когда открыл ее — три часа дня. Мне не было жалко времени. Такой уж был отпуск.
Джей-Джей
Моя последняя группа распалась после концерта в одном айлингтонском клубе, который находится буквально в нескольких кварталах от того места, где я сейчас живу. Мы знали, что случится после концерта, но не говорили об этом. За день до этого мы играли в Манчестере перед очень небольшой аудиторией, так что по дороге в Лондон мы иногда огрызались друг на друга, но большую часть пути мы провели в угрюмом молчании. Ощущение такое, словно расстаешься с любимой женщиной, — рези в животе, осознание того, что ты можешь говорить любые слова, но это ни хрена не изменит, а если и изменит, то минут на пять, не больше. С группой все более странно, поскольку понимаешь: с этими людьми ты не потеряешь связь, как теряешь ее, расставаясь с женщиной. На следующий вечер я мог бы сидеть с ними в баре, и мы бы не ругались, но группы все равно бы уже не существовало. Группа — это не просто четыре человека, это дом, в котором мы жили, но мы продали его, он больше нам не принадлежал. Я, конечно, метафорически выражаюсь, поскольку нам за этот дом никто бы и гроша не дал.
В общем, после концерта — а концерт прошел в напряженной атмосфере, это было в чем-то схоже с последней, отчаянной ночью перед расставанием — мы зашли в ту паршивенькую гримерную, сели в ряд, и Эдди сказал: «Похоже, все». А потом он сделал одну очень непохожую на него вещь: одной рукой он взял мою руку, а другой — руку Джесси и крепко сжал их. Джесси взял руку Билли, чтобы мы в последний раз ощутили себя единым целым, но в этот момент Билли рявкнул: «Совсем охренел, педик чертов?» — и тут же поднялся — это, в общем, достаточно полно характеризует барабанщиков.
С этими людьми я был знаком всего несколько недель, но по дороге из отеля в аэропорту нас возникло то же самое ощущение. Распад был все ближе и ближе, его запах витал в воздухе, и никто даже слова не проронил. Причина была все та же: мы терпели сколько могли, но теперь иного пути просто нет. Наверное, именно поэтому все расходятся: и музыканты, и друзья, и мужья с женами. Наверное, именно поэтому все может завершиться полным провалом: начиная с концерта и заканчивая свадьбой.
Забавно, но когда распалась группа, я больше всего беспокоился за ребят. Что им было делать? Ни у кого из нас не было никакого ремесла. Билли даже читал и писал с трудом, у Эдди был слишком взрывной характер, чтобы продержаться долго на одной работе, а Джесси любил покурить травку… Единственным человеком, чья судьба не вызывала у меня опасений, был я. У меня все должно было образоваться. Я был умен и решителен, у меня была девушка. И пусть я понимал, что буду скучать по музыке каждый божий день, даже без нее я все равно мог кем-то стать. И что же происходит? Несколько недель спустя Билли с Джесси присоединяются к одной группе, из которой ушло несколько музыкантов, Эдди начинает работать на своего отца, а я становлюсь разносчиком пиццы и едва не прыгаю с какой-то гребаной крыши.
Так что на этот раз я решил не беспокоиться за моих товарищей. У них все будет в порядке — убеждал я себя. Конечно, выглядело все иначе, но до этого дня они все же дожили, и в любом случае это уже не моя проблема.
В аэропорт мы ехали на такси и всю дорогу обсуждали, что мы сделали за это время, что прочитали, чем займемся сразу по возвращении, — говорили про всякую лабуду, а в самолете все задремали, потому как дело было ранним утром. Из аэропорта Хитроу мы ехали на метро, потом на автобусе, и именно в автобусе мы начали осознавать, что вряд ли будем проводить вместе много времени.
— А почему нет? — удивилась Джесс.
— Потому что у нас нет ничего общего, — объяснил Мартин. — Наша поездка это доказала.
— Мне показалось, все прошло неплохо.
Мартин фыркнул:
— Мы даже не разговаривали друг с другом.
— Большую часть времени ты прятался в туалете, — заметила Джесс.
— А почему, как ты думаешь? Потому, что мы родственные души? Или потому, что наши отношения все же не оправдали моих надежд?
— Ну-ну, а какие же отношения оправдали твои надежды?
— А ты сама можешь ответить на этот вопрос?
Задумавшись на мгновение, Джесс пожала плечами:
— Да, наши.
— Да ладно. Но это же неправильно.
— Ты меня отталкиваешь?
— Я бы выразился иначе, Джесс. Мы все вместе отдохнули. Теперь настала пора каждому пойти своей дорогой.
— А как же День святого Валентина?
— Если тебе хочется, мы можем встретиться на День святого Валентина. Мы же договорились.
— На крыше встретимся?
— Ты все еще думаешь, что сможешь спрыгнуть оттуда?
— Не знаю. Когда как.
— Я была бы рада, если бы мы встретились, — сказала Морин.
— Наверное, День святого Валентина очень много для тебя значит, — заметила Джесс.
Она сказала это таким тоном, будто просто хотела поддержать разговор, но Морин заметила скрытую издевку и даже не стала ей отвечать. Практически каждый выпад Джесс можно было обратить против нее же, но у нас просто не было сил. Шел дождь. Мы смотрели в окно на проезжающие машины. Доехав до своей остановки, я попрощался со всеми и вышел. Взглянув на отъезжающий автобус, я заметил, что Морин предлагает всем — даже Джесс — свой «Тик-так». И в этом ее жесте было что-то очень печальное.
Всю следующую неделю я почти ничем не занимался. Много читал и слонялся по Айлингтону в поисках объявления о какой-нибудь паршивой работенке, которая бы мне подошла. А еще я спустил целых десять фунтов, сходив на концерт группы «Фэт Ченс». Они начали играть примерно в то же время, что и мы, а теперь им жилось вполне неплохо, о них довольно много говорили, но, на мой взгляд, эта группа — сама посредственность. Они стояли на сцене и играли свои песни, потом люди поаплодировали, группа вышла на бис, после чего все разошлись, но никто из нас не стал духовно богаче.
Я уже уходил, когда меня узнал какой-то человек, которому было за сорок.
— Как ты, Джей-Джей? — спросил он.
— А мы знакомы?
— Я был на вашем концерте в прошлом году. Слышал, группа распалась. Ты здесь живешь теперь?
— Да, но это временно.
— Чем занимаешься? Начал сольную карьеру?
— Да, именно.
— Круто.
Мы встретились в День святого Валентина, в восемь вечера, и все даже пришли вовремя. Джесс хотела встретиться попозже — ближе к полуночи, для полноты трагического эффекта, — но эта идея никому не показалась удачной, к тому же Морин не хотела поздно возвращаться домой. Так уж получилось, что мы с ней одновременно приехали и потому поднимались на крышу вместе. Я тогда сказал ей, как рад, что она собирается пойти после этого домой.
— А куда мне еще идти?
— Нет, я в другом смысле… В прошлый раз ты не собиралась возвращаться домой, помнишь? По крайней мере, не на автобусе.
— При чем тут автобус?
— В прошлый раз ты собиралась спуститься с крыши по-быстрому.
Пальцами я изобразил шагающего человечка, потом резко опустил руку вниз — человечек спрыгнул с крыши. Потом я добавил:
— Но теперь, как мне кажется, ты выберешь путь подлиннее.
— Ах да. Да, все стало чуть лучше, — сказал она. — В смысле у меня в голове.
— Это же чудесно.
— Думаю, отдых пошел мне на пользу.
— Вот и правильно.
Больше она разговаривать не хотела, поскольку подниматься надо было на самую крышу и ей не хватало дыхания.
Пару минут спустя появился Мартин с Джесс. Мы поздоровались, а потом просто стояли.
— Кстати, а в чем смысл всего этого? — поинтересовался Мартин.
— Мы собирались встретиться и посмотреть, в каком мы будем состоянии, — объяснила Джесс.
— А…
Мы немного потоптались на месте.
— Ну и в каком мы теперь состоянии?
— Морин в порядке, — сказал я. — Ведь так, Морин?
— Да. Я уже говорила Джей-Джею — отдых пошел мне на пользу.
— Какой отдых? Ты про нашу поездку в Испанию? — спросил Мартин.
Он посмотрел на Морин, а потом покачал головой, и в этом жесте было одновременно и удивление, и восхищение.
— А ты как, Мартин? — спросил я. — Как ты поживаешь?
В общем, я и так догадывался, что он ответит.
— Ну, сам понимаешь. Так себе — comme ci, comme са.
— Козел, — огрызнулась Джесс.
Мы еще потоптались на месте.
— Я кое-что тут прочитал. Думаю, вам всем будет интересно об этом услышать, — сказал Мартин.
— Правда?
— Я только думал… Может, об этом лучше поговорить в другом месте? В пабе, например.
— Мне идея нравится, — откликнулся я. — То есть, может, отпразднуем?
— Отпразднуем? — переспросил Мартин таким тоном, словно я сошел с ума.
— Ну да. Мы до сих пор живы и… и…
В общем, на этом список подошел к концу. Но почему бы и не пропустить по паре рюмок? По-моему, еще не закончившаяся жизнь — вполне удачный повод для небольшого праздника. Если только вы не желаете обратного, и в таком случае… А, хрен с ним. Я все равно хотел выпить. Если нам ничего не пришло бы в голову, можно было бы отметить мое желание выпить. Обычное человеческое желание проступило сквозь туман депрессии и нерешительности.
— Морин?
— Я не возражаю.
— Похоже, никто прыгать не собирается, — заключил я. — По крайней мере, не сегодня. Так? Джесс?
Она меня не слушала.
— Твою мать, — ругнулась она. — Господи Иисусе.
Она смотрела на угол крыши, где Мартин в Новый год перерезал проволоку. Прямо на месте Мартина сидел парень и смотрел на нас. Он был, наверное, чуть постарше меня. Выглядел он очень напуганным.
— Эй, — негромко окликнул его я. — Эй. Просто не двигайся.
Я медленно пошел в его сторону.
— Пожалуйста, не подходите ближе, — попросил он.
Он был в шоковом состоянии, чуть ли не плакал и нервно курил.
— Мы все там были, — сказал я ему. — Иди сюда. Ты можешь присоединиться к нам. В день нашего воссоединения.
Я осторожно сделал еще пару шагов. Он ничего не сказал.
— Да, — сказал Джесс. — Посмотри на нас. У нас все нормально. Тебе кажется, будто ты никогда с этим не справишься, но на самом деле ты справишься.
— Я не хочу, — ответил парень.
— Расскажи нам, что с тобой стряслось, — попросил я его, сделав еще пару шагов. — Мы вообще по этой части эксперты. Вот Морин…
Но я не договорил. Выбросив сигарету, он издал глухой стон и соскользнул вниз. Затем тишина, а потом звук падающего на бетон тела с немыслимой высоты всех этих этажей. Эти два звука — стон и удар тела о землю — преследуют меня каждый день, но я до сих пор не могу понять, какой из них был более страшным.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Мартин
История со спрыгнувшим парнем имела два очень серьезных и на первый взгляд противоречивых последствия для всех нас. Во-первых, мы поняли, что не способны на самоубийство. Во-вторых, из-за этого нам опять захотелось покончить с собой.
Это никакой не парадокс, просто следует понимать извращенность человеческой натуры. Давным-давно я работал с алкоголиком, чье имя не стану разглашать, поскольку большинство из вас, скорее всего, слышало о нем. Он рассказывал мне, что самый худший день в его жизни случился тогда, когда он в первый раз не смог бросить пить. Ему всегда казалось, что он сможет отказаться от алкоголя, если только ему захочется, и поэтому у него был выбор, пусть он и валялся где-то на задворках его сознания. Но узнав, что пить ему все равно придется, он понял: выбора-то у него никогда не было… Кстати, у него даже возникало желание покончить с собой.
Я никогда до конца не понимал его, пока не увидел, как тот парень прыгает с крыши. До того момента самоубийство было вариантом, запасным выходом, заначкой на черный день. А потом оказалось, что заначки нет — точнее, у нас ее никогда не было. Она принадлежала спрыгнувшему парню и похожим на него людям, поскольку сидеть на краю крыши — это ничто, если только ты не готов сделать последнее усилие. А мы не могли его сделать. Мы могли убеждать и себя и других в обратном — ах, все было бы кончено, если бы она там не оказалась, или если бы он там не оказался, или если бы кто-то не уселся на меня. Но факт оставался фактом: мы до сих пор были живы, хотя у нас были все возможности это изменить. Почему мы спустились вниз той ночью? Мы спустились, потому что решили, будто нам нужно найти какого-то идиота по имени Чез, который, как оказалось впоследствии, отнесся к нашей истории безо всякого пиетета. Сомневаюсь, что мы могли бы убедить того парня, который спрыгнул, спуститься вниз и отправиться на поиски Чеза. У него другое было на уме. Интересно, сколько бы баллов он набрал в тесте Аарона Т. Бека? Надо полагать, немало, если только Аарон Т. Бек не ошибался на корню. Потому что парень был явно настроен серьезно.
Когда он спрыгнул, мы мгновенно спустились с крыши. Мы решили, что лучше не слоняться поблизости и не объяснять потом полиции, какое отношение мы имеем или, наоборот, не имеем к гибели этого бедняги. К тому же в нашей жизни уже была связанная с Топперс-хаус история, и если бы мы рассказали все начистоту, это бы только все запутало. Если люди узнают про наше появление там, то эта история — несчастный человек бросается с крыши — оказалась бы менее понятной. А нам бы этого не хотелось.
Так что мы понеслись вниз по лестнице настолько быстро, насколько нам позволяли загубленные никотином легкие и варикозные вены, а потом сразу же разошлись. Мы слишком нервничали, чтобы засесть в баре поблизости или вместе доехать до какого-нибудь заведения на такси, потому и разбежались в тот самый момент, как вышли на улицу. (Возвращаясь домой, я думал о том, кто сидит в ближайшем к Топперс-хаус пабе по вечерам. Забито ли заведение несчастными людьми, которые только собираются забраться на крышу, или там собираются отчасти смущенные, отчасти счастливые люди — только что спустившиеся оттуда? Или там такая странная смесь из обоих типов людей? Осознает ли хозяин заведения, насколько уникальна его публика? Зарабатывает ли он деньги на их состоянии — например, устраивая Несчастливый Час? Пытается ли он одних смешать с другими? Или хотя бы тех, кто собирается на крышу? Зарождались ли там когда-нибудь отношения? Мог ли паб стать местом встречи будущих супругов или даже родителей?)