– Ты со своим сколько живешь?
– Четыре года, – тихо ответила Арина.
– Это он тебя сюда послал?
– Да.
– И что ты ему скажешь, когда домой явишься? Что он сам виноват? Думаешь, он тебе поверит? Да и не скажешь ты ему ничего! – сделала правильный вывод Раиса, торжествующе хлопнув по тумбочке ладонью.
Арина сникла. Действительно, не скажет она Сташе такое… уж лучше она соврет, что это она не может иметь детей. Но ведь он сам ходил с ней в последний раз к врачу, и та заявила, что Арина вполне здорова… что требуется только отдых и небольшое лечение… И теперь ничего не остается, как…
Раиса сидела напротив и с сочувствием наблюдала, какие нравственные мучения претерпевает эта женщина, соседка по комнате. Нелегко ломать собственную порядочность, если она у тебя есть, конечно… Да и гонору у Адки чересчур много – жена она, видите ли, самого Липчанского! Однако не зря Раиса сделала неслыханную для женщины карьеру – была культмассовым сектором и третьим секретарем райкома, – видела всех насквозь и знала, кому, что и когда сказать.
– Да, Адочка, такие-то дела… Вот и я так же терзалась поначалу. Как я к своему-то директору завода вернусь? Что я ему скажу? Да и зачем такое говорить? Когда и промолчать умнее. Они ведь какие у нас – гордые… и глупые! По дурочке такого натворят – двадцать умных потом не растолмачат. Да и мужиков теперь мало осталось, их беречь надо. Это нас, баб, как грязи… – Раиса махнула рукой. – Но страшно, подруженька, даже не это. Страшно то, что другая найдется, похитрее, поухватистей, окрутит твоего, перепихнется где-нибудь да и принесет: здрасьте-пожалста, ребеночек от вас, не припомните ли? И кому он поверит? Тебе поверит, что у него детей быть не может, или курве этой бесстыжей? Я тебе, Адка, рубль за сто даю – ей! Потому как у мужиков самолюбие – оно из того же самого места растет, что и… А мозги… мозги у них отдельно, сами по себе. Пей! – Раиса снова наполнила стаканы, и в этот раз Арина выпила вино самостоятельно. Подумала, взяла из коробки конфету, надкусила.
– Вот и умница, – похвалила ее соседка. – И хорошо, что здесь нас никто не знает, кто мы такие, откуда… никому мы здесь не нужны. Я-то с самого начала догадывалась, что и как, я ведь два аборта до того, как своего-то охомутала, сделала. А тут три года живем – и ничего. Сначала грешила на себя, мало ли, может, после абортов? Хотя хорошо делала, все чисто, и не у фельдшерицы какой, а у врача настоящего. Понимала, что экономить на себе нельзя, здоровье-то, оно дороже. Даже с обезболиванием делала! – гордо добавила она. – Да, но сомнения все же одолевали, мало ли что?.. Поэтому все-таки к врачу пошла, но не к тому, к другому, в область ездила, в платную поликлинику. У нас-то городок маленький, а ну как слухи бы пошли? Не расхлебаешь потом… Это здесь они язык за зубами держат, а наши… Ну, про меня, может, и поостереглись бы сплетничать, но лучше было не рисковать, вот что я тебе скажу. Да, так поехала я, значит, в область. Анкетку ихнюю в регистратуре заполнила, написала, что учительница в школе, на всякий случай. Ну, осмотрели меня внимательно, анализы там всякие взяли. Через неделю явилась я снова, врачиха мне и говорит: здоровы вы полностью, можете иметь детей, мужа теперь своего ко мне пошлите. Щас, нашла дуру. Или детдомовского, говорит, возьмите, сделайте доброе дело. Что ж, детдомовского-то можно, вон сколько их осталось, посмотришь – сердце кровью обливается. Да ведь своего до смерти хочется, кровинушка-то своя всегда лучше! У нас городок маленький, все друг друга знают, – повторила она, задумчиво вертя в руках рубиново поблескивающую жидкость. – Там не погуляешь. Быстро все пронюхают и доложат. Да и не хочу я там. А здесь, если договориться полюбовно, то всегда можем устроиться: сегодня комната моя, завтра – твоя. Или как скажешь… Да и не нужна мне эта комната, у меня, если честно, есть где. Я-то второй месяц тут с одним. Можно надеяться… У меня уже три дня задержка, а раньше всегда было как часики. Да я знаю – если тошнит и на рыбу жареную в столовке смотреть не могу, значит, все в порядке.
Раиса счастливо улыбнулась, потянулась, вынула из пышных волос заколку, тряхнула освободившимися кудряшками модной шестимесячной завивки.
– Пару деньков подожду еще, для страховки, а потом к своему поеду, на недельку. Скажу, что соскучилась. А потом еще сюда вернусь, место за мной останется, с главной я уже договорилась. Гулять так гулять! Потом пеленки, распашонки пойдут… когда к морю опять выберешься! Так что думай, неделю комната твоя будет. А хочешь, я тебя с одним майором познакомлю, для себя держала, про запас, тебе понравится…
Арина слушала, но ничего не говорила. Вино приятно грело ее изнутри, словно раскрепощая, подталкивая к чему-то… Да и в словах Раисы был свой, неопровержимый, резон. Разумеется, она ничего такого делать не будет… да и как это сделать? Где найти?
– А если с майором не хочешь, то другого какого найти не проблема, – как будто услышав ее немой вопрос, откликнулась товарка. – Ты баба интересная, с изюминкой, мужики сами кидаться будут, только мигни. И вообще, главное, чтобы мужик здоровый был, красивый… Я детей красивых хочу. А ты?
Арина машинально кивнула.
– Она мне все говорила, намекала, что, мол, в санатории все проверенные-перепроверенные. Да что мне, с сантехниками в халатах этих синих, что ли, гулять? Или с поваром на кухне, или с массовиком-затейником, как другие тут? Табуном прямо за ним ходят, в хоре петь желают, как же… смотреть противно! Я и сама массовик-затейник. Я, Адочка, военных люблю. – Раиса мечтательно закатила красивые, с поволокой глаза. – Смотрю издали, как он идет – форма, орден на груди, – и сердце падает. И запах от него даже другой… Как вдохну, голова кругом идет… На войне был, уцелел – значит мужик! Настоящий. Не то что мой, крыса затхлая тыловая, плоскостопая…
Вино из головы перетекло в ноги, в руки, а Раиса уже разливала из бутылки по стаканам с донышка, последнее. Ее чемодан зачем-то стоял посреди постели, полный торопливо набросанных тряпок – зачем, куда она собралась ехать? Пудреницу вот разбила… Может, это к счастью? Все правильно, все верно – не затем она явилась сюда, чтобы возвращаться ни с чем. Молодость проходит, и жить одной в огромном доме, рядом со стареющим мужем… Пользоваться всеми благами, которыми одарила их судьба, кроме одного – иметь наследников. И это сейчас зависит только от нее… От нее одной… Все, что у них есть, они могли бы передать детям… пусть даже только ее детям. Не двоюродным же сестрицам достанется после них дом и все, что в нем, – Клашке, Дуньке, Наташке? Или племянникам, которых она ни разу в жизни не видела, да и знать не желала, – детям Натальи и Леонида? Или, еще того хуже, – тысячу раз права эта Раиса! – каким-то совершенно чужим детям, неизвестно от кого – мало ли крутится всяких баб вокруг ее мужа! Горничные смазливые, секретарши, подавальщицы, массажистки… Одну горничную в прошлом году ей пришлось даже уволить после того, как заметила, что та уж слишком часто начала оставаться с хозяином наедине: то прибираться в кабинет являлась, когда там работал Аристарх Сергеевич, то, принимая от него плащ или пальто, прижималась в сумрачной передней к хозяину бедром или грудью. Терпение Арины лопнуло, и она потребовала, чтобы муж горничную рассчитал. Тот удивился, но просьбу жены выполнил. «Удивился? – вдруг зло подумала она. – Ничуть он не удивился! С его-то проницательностью и не замечать повадок этой шлюхи! Прекрасно все видел и знал, просто эта тварь грела его мужское самолюбие… Как там Раиса сказала, оно у них в штанах? Верно подметила…» И если бы она не выставила горничную, неизвестно еще, как далеко в своих играх с ее супругом зашла бы эта девка… Вино какое у этой Раисы хорошее… Где она его покупает, интересно? И где сейчас, хотелось бы знать, та горничная, которая так бесстыдно прижималась к ее мужу? Не лежит ли она вместе с ним в ее собственной спальне, на ее, законной жены, месте? А потом родит ребенка неизвестно от кого, и муж… Фу, что за глупые мысли приходят в голову! Это все от вина. И где это ее соседка берет такую гадость?
* * *Из санатория она вернулась похудевшая, осунувшаяся и даже какая-то поблекшая, хотя Аристарх Сергеевич утверждал, что отдых пошел ей на пользу и что цвет лица у нее совершенно изумительный. А когда вскоре она объявила ему, что беременна, радости его вообще не было предела – он чуть ли не на руках ее носил. Врач, отправившая Ариадну Казимировну Липчанскую на столь удачно завершившееся лечение, получила место главного врача, а ее предшественнику, чтобы не обижать, исхлопотали орден и персональную пенсию. Подарки дождем сыпались на обожаемую супругу. Впрочем, не был обойден ни один человек, имевший к замечательному событию хоть какое-то мало-мальское отношение. Домашней прислуге жаловали то отрез, то коробку духов; к морю была выстроена новая красивая лестница с балясинами взамен старой деревянной – и Ариадна Казимировна, по совету врачей и мужа, осторожно спускалась каждый день и дышала воздухом. Была она во все время беременности как-то особенно задумчива, тиха и ласкова с супругом. Аристарх же Сергеевич буквально расцвел, помолодел лет на десять и сам сопровождал жену раз в неделю на прием к доктору. Занималась Ариадной Казимировной сама главврач – другому никому и не доверил бы свою спутницу жизни Липчанский. И все рассуждал, все высчитывал, когда должно произойти радостное событие.
– Э, голубчик, Аристарх Сергеевич, – осторожно заметила докторша, намыливая руки после очередного осмотра, пока за белоснежной ширмой одевалась ее высокопоставленная пациентка. – Это дело ненадежное – ваши расчеты.
– Почему же? – улыбнулся красивой женщине счастливый будущий отец. – Как известно, девять месяцев…
– Какие же вы, мужчины, все математики… Кошка ходит шестьдесят три дня – по науке, а без науки рожает и на пятьдесят восьмой, и на шестьдесят восьмой. Женщина же не кошка, и две недели туда или сюда – допустимая норма. А без нормы у нас тут и по десять месяцев некоторые ходят – и ничего. Организм сам знает, что ему требуется. Ну, конечно, плохо, если ребенок переношенный…
– А недоношенный? – пугался Аристарх Сергеевич.
Он в это знаменательное время всего боялся, бесконечно перестраховывался, по пять раз на дню звонил домой.
– Ребенок, чтобы вы знали, в двадцать недель уже полностью сформирован, а потом только набирает вес.
Врач поучительно подняла палец, и Аристарх Сергеевич послушно кивнул. Все, что касалось деторождения, интересовало его во время беременности жены куда больше, чем управление краем. Он даже книжки стал почитывать медицинские – втихомолку от супруги, чтоб не дай бог не испугать Адочку: картинки в тех книжках были не для впечатлительных.
– Да и откуда взяться у вас недоношенному? – гнула свою линию врач. – Ариадна Казимировна уже на восьмом месяце, уход и питание прекрасные, роды я сама лично буду принимать…
Жена вышла из-за ширмы, легкое пальто уже не застегивалось впереди. Аристарху Сергеевичу показалось, что она очень уж бледна.
– Что-то цвет лица у Адочки… Вы не находите? – Он обернулся всем грузным телом к врачу.
– Да… не мешает гемоглобин проконтролировать, – тут же согласилась с ним гинеколог. – Привезите Ариадну Казимировну завтра утром, я распоряжусь, чтобы срочно сделали анализ. И побольше богатых железом продуктов – печень телячья непрожаренная, с кровью, черная икра, курагу тоже можно…
Аристарх Сергеевич был готов достать для жены и птичьего молока, если бы понадобилось. Он важно кивал и, бережно поддерживая ее под локоть, помогал спускаться к машине. Арина искоса поглядывала на его озабоченно-довольное лицо, рука ее в тонкой весенней перчатке слегка подрагивала. Да, Сташа ее любит, но если он узнает…
* * *Она все никак не могла решиться. Красавец майор, с которым все-таки познакомила ее укатившая на недельку к мужу Раиса, явно был готов на все и сразу. От нее требовалось лишь одно – не сопротивляться, отдаться течению. Однако она отчего-то медлила и упускала один удобный момент за другим.
Через неделю вернулась соседка, с ворохом новых нарядов, довольная. Снова устроила посиделки с «партейным вином» и принялась выпытывать у товарки, как у нее дела с майором.
– Да ничего не было, – махнула рукой Арина. – Не могу я, Рая… Чужой совершенно человек. Просто не могу, и все.
– Ну и дура, – грубо сказала Раиса, которой вино развязало язык. – Ты свои цирлих-манирлих брось – свой, чужой. Ну и хорошо, что чужой. Меньше проблем будет. Раз-два, и разбежались. А свой у тебя дома сидит, сама знаешь, зачем он тебя сюда послал. Лечиться. Вот и лечись. А ты ваньку валяешь – свой, чужой! И этот майор тебе чем не такой? Красавец, косая сажень в плечах, рост что нужно, а хромает он от ранения. Да тебе он только для одного и нужен – так и возьми от него что надо. А ты нос воротишь. Смотри, уедешь ни с чем.
– А ты? – осторожно спросила Арина.
– Я, похоже, уже… Тьфу, тьфу, тьфу. – Раиса суеверно сплюнула три раза через левое плечо. – Да я и раньше залетала знаешь как! Будь здоров, только не доглядишь – и уже. За аборты-то сажали, я подпольно делала, от страха тряслась, не донес бы кто. Вот такая наша доля – кому удовольствие, а кому либо скребись, либо выблядков рожай. Когда не нужно, оно само получается, а когда понадобилось своего, законного, так вот таким макаром пришлось. Ну, теперь шабаш! Что захочу, то и буду делать. С месяцок еще поживу здесь для своего удовольствия, в море покупаюсь, позагораю. Купальник новый привезла, с оборочками. Красота необыкновенная. Показать?
Она полезла в чемодан, вынула что-то яркое, полосатое, действительно с оборочками. Любовно разгладила ладонью, повернула к Арине лицо с сияющими как-то по-особенному глазами:
– Купаться полезно для ребенка, врачи говорят…
На губах Раисы играла удовлетворенная улыбка, улыбались и ее щеки с ямочками, и пышные волосы… Даже полосатый купальник, разложенный на кровати, казалось, улыбался всеми своими полосками…
– …от солнца витамин Д вырабатывается, чтоб рахита не было. И виноград скоро начнется, виноград знаешь какой полезный для ребенка?
Господи, как же она это любовно выговаривает: «для ребенка». Арина совсем пала духом. Везет же этой Раисе. Она сидит напротив довольная, сияющая, пьет вино, ей повезло. А она, Арина, действительно дура. Нужно было в первый же вечер, когда этот майор так настойчиво приглашал ее посмотреть, как он живет, пойти с ним. Переступить через себя и пойти. А она водила его за нос целую неделю, а теперь он и сам остыл, вчера проводил ее до ворот санатория и даже не спросил, когда они снова увидятся. Да, права Раиса, сто раз права! Кто она такая, Арина, чтобы разводить вокруг этого обыденного явления китайские церемонии, потомственная графиня, что ли, как иногда в шутку называет ее муж? Да вокруг полно матерей-одиночек, необеспеченных, не живущих на всем готовом, как она, – с прислугой, поваром, садовником, – но, тем не менее, рожающих детей. Рожающих просто для себя. Это после войны не стыдно – мужиков на всех не хватает. А у нее и муж есть, и достаток, который он для нее обеспечил, и все, все есть! И только ребеночка, оказывается, ему не хватает. А она действительно строит из себя… неблагодарная! Зачем она сюда приехала?
– Ну, ты не расстраивайся так, – утешила соседка, глядя на унылое выражение лица Липчанской. – Нового найдем. Мой-то красавец, наверное, уже укатил, но ничего, не хуже его сыщем, познакомимся и своего добьемся, вот увидишь. Завтра на танцы пойдем к соседям…
– Спасибо, Рая, но я, наверное… – Она все-таки не выдержала, скривилась, представив, как товарка будет выставлять ее на танцплощадке на всеобщее обозрение, будто лошадь на ярмарке…
– Ну, как хочешь, – обиделась Раиса.
Допила вино, надела новое платье и ушла гулять к морю. А Арина остаток вечера просидела в комнате.
* * *Мама уже давно спала, а Катя то ли днем выспалась, то ли что еще… Честно говоря, она сама прекрасно знала причину, по которой сегодня не могла уснуть. И причина эта была не что иное, как телефонный звонок. Она еще и еще раз прокручивала в уме весь состоявшийся разговор. И в который раз досадовала, что она здесь, у моря, а не в городе, где уже сегодня вечером могла пойти куда-нибудь с ним.
Подушка так нагрелась от ее горячей щеки, что она перевернула ее на другую сторону. Однако и другая сторона была почти такой же горячей – Катя уже вертела подушку много раз. Она оставила это зряшное занятие и села на кровати. Раз спать не хочется, нужно чем-то заняться. Зажечь свет и почитать? Но если включить свет, мама может проснуться, и тогда не миновать вопросов и каких-нибудь лекарств. Да и жаль будить маму, она так сладко спит. А почитать нечего, кроме маминого бестселлера. А его она точно читать не хочет. Катя отодвинула занавеску и посмотрела в окно. За окном раскинулся сад, из которого тянуло свежими ночными запахами, и туда можно было пойти погулять. На улице сейчас так хорошо! Эта мысль ей понравилась, и она тихонько встала, натянула шорты и майку, благо в комнате было довольно светло – полная луна светила вовсю. «Говорят, что полная луна влияет на психов, – вспомнила она. – И еще на лунатиков. И еще на меня…» Она выбралась наружу и притворила дверь флигеля так, чтобы замок не щелкнул. На улице действительно было не просто хорошо – там было восхитительно. Освеженный дневным ливнем сад благоухал, воздух бодрил и одновременно был теплым. Она медленно побрела по тропинке. Все вокруг было призрачным в свете луны и изысканно черно-белым. Цвета угадывались по каким-то намекам, теплым и холодным оттенкам серого, черного, серебристого, и ей нравилось идти и угадывать эти цвета…
Незаметно она дошла до большого дома. Во втором этаже светилось окно. У жасминовых кустов, в густой тени, стояла большая полотняная скамья-качалка. Качели были хозяйские, но от них ведь не убудет, если она немного посидит? Катя села, сбросила шлепанцы и поджала под себя одну ногу. На ближайшем кипарисе оглушительно трещали цикады. «Интересно, какие они? – подумала она. – Как большие кузнечики или, может, как тараканы? Нужно спросить у мамы, она наверняка знает». Нет, все-таки она полная идиотка. Как она мямлила по телефону! Конечно, он больше не позвонит, решила Катя. Досадливо откинулась на спинку, и качели послушно стронулись, как бы кивая, как бы подтверждая – да, ты дурища, ты мямлила по телефону, мужчины таких не любят… они любят решительных, знающих себе цену женщин, а ты просто глупая девчонка с комплексами, и ничего больше. Она периодически отталкивалась босой ногой, получая удовольствие от прикосновения к шершавой плитке и от легкого ветерка, овевающего ее лицо.