Незаметно она дошла до большого дома. Во втором этаже светилось окно. У жасминовых кустов, в густой тени, стояла большая полотняная скамья-качалка. Качели были хозяйские, но от них ведь не убудет, если она немного посидит? Катя села, сбросила шлепанцы и поджала под себя одну ногу. На ближайшем кипарисе оглушительно трещали цикады. «Интересно, какие они? – подумала она. – Как большие кузнечики или, может, как тараканы? Нужно спросить у мамы, она наверняка знает». Нет, все-таки она полная идиотка. Как она мямлила по телефону! Конечно, он больше не позвонит, решила Катя. Досадливо откинулась на спинку, и качели послушно стронулись, как бы кивая, как бы подтверждая – да, ты дурища, ты мямлила по телефону, мужчины таких не любят… они любят решительных, знающих себе цену женщин, а ты просто глупая девчонка с комплексами, и ничего больше. Она периодически отталкивалась босой ногой, получая удовольствие от прикосновения к шершавой плитке и от легкого ветерка, овевающего ее лицо.
После того как она едва не погибла несколько месяцев назад, Катя неожиданно открыла, что можно извлекать удовольствие буквально от всех тех впечатлений, какие могут обеспечивать человеку органы чувств. Она до сих пор помнила то граничащее с экстазом наслаждение, которое открылось ей, когда она увидела мир, – как будто новыми глазами. И до сих пор она испытывала наслаждение, прикасаясь к шершавому, гладкому, теплому, прохладному, скользкому… Получала удовольствие от созерцания гор и моря. От музыки, утренней переклички иволги, ночного треска цикад. Она как бы заново родилась, пробуя, обоняя и осязая жизнь и наслаждаясь этим. У жизни был то запах персика, то соленый вкус моря. Твердость камня и податливость и текучесть воды. И все было прекрасным – даже запах гниющих водорослей, который она уловила вчера, прогуливаясь вдоль моря.
Она раскачивала, подталкивала скамью, врачуя свои сомнения ароматами и звуками ночного сада и этим размеренным движением. «Позвонит, позвонит», – еле слышно поскрипывая в креплениях, соглашалась с ней скамья, так же быстро меняющая свое мнение, как и любая женщина. Эти качели, несомненно, были женского пола.
Где-то совсем рядом хлопнула дверь, и Катя инстинктивно притормозила, остановила скамью, хотела было надеть шлепанцы и ретироваться, но тапки куда-то подевались. Она напрасно шарила босой ногой – они как сквозь землю провалились. Ну не бежать же в самом деле, бросив свое имущество, как трусливый заяц, босиком по дорожке! Да и что такого она сделала? Ну, покачалась немного, но дырку-то она в качелях не просидела? Да и вообще, чего ей бояться? Кому-то тоже не спится, на кого-то тоже действует луна, погуляет себе человек, подышит и пойдет обратно в дом. Однако, повинуясь инстинкту, она глубже вдвинулась в мягкое, податливое полотняное нутро. Шаги простучали мимо, беспокойные, торопливые шаги. Интересно, кто это так спешит и куда он отправился? Выглянуть хотелось ужасно, но она дождалась, пока человек отойдет подальше, и только тогда осторожно встала и посмотрела вслед удаляющейся фигуре. Силуэт был женский. Не зная почему, Катя, так и не надев шлепанцы, стараясь не производить шума и держаться в тени деревьев, быстро пошла вслед за незнакомкой.
– …слушай, ты на меня не дави. Я сказала нет, значит, нет.
Подойти поближе Катя не осмелилась. Деревьев больше не было. Двое, мужчина и женщина, стояли за коваными воротами усадьбы, метрах в трех от затаившейся за каким-то колючим кустом Кати. Женщина держалась за открытую калитку, как будто не хотела идти дальше порога или же не хотела впускать ночного гостя внутрь. Фонарь над воротами горел ярко, и мужчина поморщился:
– Слышь, выруби этот прожектор. Светит, как в зоне.
Женщина послушно щелкнула кнопкой, и свет погас. Однако полная луна все так же безмятежно сияла с неба, и Кате разговаривающие были видны как на ладони.
– Зря ты все затеял, – холодно сказала женщина, и Катя узнала голос, а потом и саму говорившую, хотя та и стояла к ней спиной, – это была Оксана, невеста парня по имени Ваня, внука одной из старух.
Мужчина закурил, щелчком отбросил спичку на дорожку и выдохнул дым прямо в лицо девушке.
– Зря, говоришь? Больно умная стала. Что, новую жизнь начала? – Он недобро хохотнул. – Да я тебя знаю как облупленную, сучару! Жениха себе нашла? Замуж за него выскочить хочешь? Смотри, чересчур большой кусок откусить стараешься, как бы зубки не увязли…
– Не твое дело! – зло выдохнула Оксана. – Зачем ты сюда приперся? Я тебе уже один раз говорила – ничего не получится. Я этого делать не буду.
– Будешь. Как миленькая будешь, – заверил ее мужчина. – Забыла, поблядушка грёбаная, кто ты такая? Так я могу напомнить. И не только тебе. Утром приду…
– Сколько ты хочешь? – перебила она его. – Сколько?
– Богатая стала? – Мужчина сплюнул на дорожку. – Откупиться хочешь? У тебя таких бабок пока нет, так что придется отработать. Поняла?
– Я не буду этого делать, – упрямо сказала девушка.
– Ну, ты… – Мужчина схватил ее за руку, подтащил ближе, молниеносным движением завернул локоть ей за спину, и Оксана застонала. – Будешь делать то, что тебе скажут, потаскуха! И всего-то от тебя требуется… – зло прошипел он.
Катя вся превратилась в слух. Чтобы лучше слышать и видеть происходящее у калитки, она подвинулась на какой-то сантиметр, и вдруг что-то хрустнуло у нее под ногой. Она в ужасе замерла.
– Тут кто-то есть. – Мужчина отпустил девушку. – Ну-ка, вруби прожектор!
Выключатель, установленный на калитке, щелкнул, и мощная лампа залила пятачок у ворот ослепительным светом. От этого света тень у тиса, за которым пряталась Катя, стала только гуще.
– А на дорожку можешь посветить?
Оксана нажала еще одну клавишу, и засветилась цепочка фонарей на мощенной плиткой дорожке, ведущей к дому.
Катя поняла, что пропала. Еще немного, и они ее обнаружат. Она сделала один неосторожный шаг, прижавшись поближе к тису, который оказался к тому же еще и колючим, и снова наступила на сухую ветку, не замедлившую сообщить о себе. После этого оставалось только бежать. И она помчалась. Она неслась, петляя между деревьями, но двое, которые ринулись за ней вдогонку, поняли ее ошибку раньше, чем она сама, – они побежали по ровной дорожке и, значительно опередив, перехватили свою жертву у самого дома. Катя открыла рот, чтобы громко закричать, но у нее не хватило дыхания, сбитого быстрым бегом, да и бегать после больницы она толком еще не могла. Из ее горла вырвался только тоненький визг, когда мужчина сбил ее с ног. Падая, она ударилась головой о поребрик дорожки, на миг перед ее глазами вспыхнули яркие огни, и сразу же все поглотила густая тьма.
Очнулась она от того, что ужасно замерзла. Она не знала, сколько пролежала на дорожке, часов у нее не было. Застонав, она поднялась и села. Господи, что же это такое – снова голова! Мало ей того, что несколько месяцев назад она чудом осталась жива и перенесла сложнейшую операцию, так теперь еще и это. Тогда она оказалась слишком недальновидной и самонадеянной и поэтому чуть не умерла. Недальновидной и самонадеянной, правда, считала она себя сама. Лейтенант Скрипковская относилась к своим действиям весьма критически, упрекая себя помимо прочего еще и в недостатке профессионализма. Да, а вот теперь она еще и ударилась своей многострадальной головой так, что увидела, как говорится, небо в алмазах. Она ощупала голову и посмотрела на свою ладонь. Крови не было, а вот шишка вспухла огромная, в голове гудело и, кажется, даже щелкало. Да, а где же эти двое, которые за ней погнались? Куда они девались? Она осмотрелась. Рядом никого не было. Только луна все так же безмятежно светила в небе, ей, луне, все было до лампочки. И тем двоим, видимо, тоже. Значит, они бросили ее, беспомощную, здесь и ушли. Вот негодяи! А если бы она убилась насмерть? Или они понадеялись, что, треснувшись головой о камень, она все забудет? Кого видела и о чем они говорили? А в самом деле, о чем они говорили? Что связывало незнакомца, который сбил ее с ног, и невесту парня по имени Ваня? Чего так настойчиво требовал ночной визитер от Оксаны? И что девушка Оксана так не хотела делать? Наверное, этого Катя никогда не узнает. Да, сыщик из нее вышел никудышный. Возможно, эти двое, что оставили ее лежать на дорожке, были в чем-то правы: не нужно подсматривать и подслушивать чужие разговоры, даже если тебе этого очень хочется. А ведь все началось с того, что две старухи сбрендили и остальному семейству это очень не понравилось. Вот по этому поводу Кате и захотелось посмотреть: куда это пошла ночью Оксана и не связано ли это как-то с будущим завещанием, которое всех так огорчило, и с Казимиром Малевичем, по словам горничной, написавшим с Ариадны Казимировны портрет. Или что-нибудь в этом роде. И вот как все плачевно закончилось. Если мама узнает о Катином полуночном приключении, не миновать визита в больницу. Голова налилась тупой свинцовой тяжестью, затылок разламывался от боли, и, кажется, ее даже затошнило. Вот и скамейка-качалка, с которой все началось. Сидела бы она спокойно, слушала цикад и смотрела на звезды – нет, угораздило же ее… Луна в небе из серебряной стала золотой и начала уваливаться куда-то к западу, звезды поблекли, а небо сделалось индигово-синим. Ее тапки, мокрые от выпавшей росы, сиротливо стояли там, где она их оставила. Она сунула ноги, исколотые об острые иглы тисов и елей, мимо которых бежала, в шлепанцы и понуро потащилась по тропинке к их флигелю. Оглянулась и зачем-то посмотрела на большой дом. Окно во втором этаже по-прежнему светилось. Их же флигель был тих и темен – слава богу, мама не проснулась и не хватилась своей непутевой дочери…
Девочка родилась точно в срок, высчитанный Аристархом Сергеевичем. Он ликовал – от того, что оказался прав и что женщина ходит ровно девять месяцев, в отличие от какой-нибудь кошки, от того, что посрамил медицину, которая очевидные факты готова поставить с ног на голову, и от того, что все наконец благополучно разрешилось. Жена была здорова, роды прошли нормально. Малышка была совершенно прелестная и очень, по заверениям всех, кто ее видел, похожа на отца. Сам Аристарх Сергеевич не находил в ней пока никакого сходства ни с собой, ни с женой – крохотный вздернутый носишко, красное личико, светлые кудрявые волосики, миниатюрные ручки и ножки с почти прозрачными чешуйками ноготков. Однако это новое долгожданное существо, появившееся на свет в день, определенный им самим, неожиданно умилило его до слез. Держа на руках похожий на полено сверток, перевязанный розовыми атласными лентами, он испытывал острое чувство счастья. В этом существе он видел обещаемое всеми религиями мира бессмертие, продолжение, отражение самого себя. Он был безудержно, почти неприлично счастлив и, если бы это было возможно, сам бы пеленал, и купал, и кормил ребенка.
Жена с огромным букетом ранних роз в руках, несмотря на то что перед родами ее мучили всякие непонятные страхи вроде того, что она непременно умрет в родовых муках или с ребенком что-нибудь случится, также выглядела вполне здоровой и довольной. Аристарх Сергеевич не хотел делать рождение долгожданного наследника достоянием гласности, и поэтому у крыльца роддома встречал жену только он сам. Шофер переминался у машины, боясь пропустить момент, а у крыльца суетился фотограф с треногой, выбирая лучший ракурс. Он снял чету Липчанских с младенцем в окружении улыбающегося медперсонала и без оного, потом одну Ариадну Казимировну с цветами, потом ее же с младенцем на руках. Фотосессия была затеяна самим Аристархом Сергеевичем, и вышедшие на редкость удачными снимки вскоре украсили стены его кабинета.
Корзины роз были посланы врачам, принимавшим у Ариадны Казимировны роды. Всем сестрам и акушеркам, участвовавшим в событии, также было послано по большому букету и шоколадному набору. В корзину же с цветами, предназначавшуюся главврачу, был вложен еще и пухлый конверт. Да разве деньгами можно было выразить то чувство благодарности, которое испытывал первый человек края, несший на руках долгожданное продолжение своего «я», своего рода пропуск в вечность? И только в самой глубине души Аристарха Сергеевича шевелилось мелочное чувство неполного удовлетворения – он бы предпочел, чтобы ленточки на свертке были не розовые, а голубые. Но все равно – какое это было неземное блаженство!
Действительно, ребенок оказался тем самым недостающим штрихом, который придал картине их существования совершенство. С первых дней жизни девочка росла в полном достатке, избалованная всеобщей любовью и вниманием. Ей одной разрешалось все – срывать цветы с клумб, в любое время входить в рабочий кабинет отца, хотя никому и никогда не разрешалось там появляться, если он был не в духе. Только их драгоценная дочь могла безнаказанно рисовать красным карандашом на обоях свои первые рисунки – человечков, больше похожих на осьминогов, и кошек, напоминающих кучевые облака. Однако, уверенно тыкая пальчиком, маленькая Леночка утверждала, что это – папа, это – мама, а это – Мура!
Ариадна Казимировна много времени проводила с ребенком, радуясь и новорожденной, и тому, что ее опасное приключение так хорошо закончилось. Девочка росла, окруженная заботой и комфортом, нормально развиваясь и практически ничем не болея. Вскоре Леночке исполнился год, потом второй, ребенок был на редкость красивым и смышленым – чего было еще желать? Но однажды Аристарх Сергеевич спросил уютно свернувшуюся калачиком рядом с ним жену:
– Адочка, а ты не хочешь еще раз съездить в санаторий? Тогда тебе так хорошо помогло…
День был позади, она сладко засыпала рядом с этим милым и надежным человеком, который когда-то подобрал ее на дороге, как бездомную собачонку, и дал ей такую жизнь, о какой она могла только читать в своих любимых романах. Сейчас, правда, столько возни с маленькой Леночкой и ей не до чтения. И что, Сташа хочет, чтобы она снова?.. Сон как рукой сняло. Она села на постели.
– Ты что, хочешь, чтобы я опять туда поехала?
Он подмял локтем подушку. Приподнялся, и в полусумраке она встретила его твердый взгляд.
– Ада, один ребенок… А ты больше не беременеешь. Ты молода, нужно рожать второго, пока не поздно.
– А зачем нам второй ребенок?
Этот вопрос, заданный женой, его удивил. Неужели она не хочет еще детей? Да нет, не может быть. Наверное, она просто не отдохнула после первых родов или же слишком устает с маленькой Леночкой. Однако ведь время уходит, в сорок лет рожать опасно – слишком велик риск и для нее, и для ребенка, который может оказаться неполноценным. Это объяснила ему врач. Поздние дети – большой риск. Но лучше, конечно, не напоминать ей сейчас о том, что она не так молода, как раньше. И он мягко, но настойчиво коснулся ее руки:
– Ада, она вырастет эгоисткой, если так пойдет дальше. Ты слишком ее балуешь. И вообще, я обо всем договорился. Сейчас самое лучшее время, ты подлечишься и отдохнешь. Тебя там ждут.
Вот как! Он уже обо всем столковался у нее за спиной! Подлечишься! Отдохнешь! Знал бы он, в чем заключалось это лечение, вряд ли послал бы ее еще раз в эту грязелечебницу!
– Это не входило в мои планы, – холодно заметила она, откинувшись на подушки и вперив в потолок неподвижный взгляд. – И с кем я оставлю ребенка?
– Я нашел Леночке прекрасную няньку. С понедельника она выйдет на работу.
– Ребенку нужна мать, а не нянька, – с вызовом заметила она.
– Адочка, я знаю, ты в ней души не чаешь, но тебе нужно оторваться от нее хоть ненадолго. С ней ничего не случится. А девочке нужен брат. Ты достаточно отдохнула после родов, и врачи тоже так считают.
Оказывается, он со всеми переговорил, кроме нее самой! Он все решил за нее. Что ж! Если он так желает этого, видит Бог, не она первая это придумала…
– Хорошо, – сказала она после продолжительного молчания, висящего в спальне подобно плотному, непроницаемому облаку, молчания, не объединяющего, а разъединяющего их. – Хорошо, Сташа. Если ты этого хочешь, я поеду.
– Вот и умница. – Он погладил жену по плечу, и она подумала, что точно так же он гладит забравшуюся к нему на колени домашнюю кошку.
В понедельник она уехала.
* * *В санатории ничего не изменилось – все тот же приветливый персонал, те же обсаженные розами дорожки. И главврач с подпрыгивающей птичьей походкой, которая приняла ее в своем кабинете сразу по приезде как долгожданную гостью. Поила дорогую Ариадну Казимировну превосходно заваренным чаем, подробно расспрашивала, как прошли роды, как развивается ее девочка.
– Прекрасно, просто прекрасно, – приговаривала она, разглядывая фотографии годовалой, а потом и двухлетней Леночки. – Малышка просто прелесть!
Настроение заведующей санаторием заметно улучшилось после того, как мадам Липчанская передала ей в руки десять тысяч рублей в конверте и небольшой сафьяновый футляр с кольцом изумительной старинной работы. Стоимость антикварной драгоценности определить навскидку доктор не сумела. Но подарок, несомненно, был царский. Ну, что же, надо полагать, Аристарх Сергеевич Липчанский, приславший ей эти знаки внимания, был доволен. Однако этого нельзя было сказать о его жене – та сидела перед ней с кислой миной, несмотря на то что последовала-таки ее мудрому совету и у них все так славно сладилось.
– Ариадна Казимировна, дорогая, мы вас поселим в самую лучшую комнату, без соседей, – пряча подношения в стол, сказала главврач, сделав при этом ударение на словах «без соседей». – Вам так будет удобнее. Расписание лечения составим индивидуальное, питаться вы будете за отдельным столом или как захотите. Можно заказывать меню…
– Не нужно, – поспешила остановить этот поток привилегий Ариадна Казимировна. – За комнату спасибо, а меню не нужно. Я ведь помню, как у вас прекрасно готовят.
Все, все здесь было точно таким же, как и три года назад. Те же плакаты, на которых счастливая мать прижимала к себе долгожданное дитя, те же приветливые улыбки персонала. Однако сейчас она уже знала цену всему этому: и плакатам, и улыбкам. И почти завидовала тем женщинам, которые действительно приехали сюда лечиться. Которым действительно помогут и грязи, и море, и утомительные процедуры. Возможно, помогут не с первого раза, но они зачнут детей от своих собственных мужей. От любимых. А не от тех случайных незнакомцев, которых и узнать-то толком не успели… Да, возможно, ее Леночка была бы не такой хорошенькой, будь она действительно родной дочерью Аристарха Сергеевича. Но зато она, Арина, была бы избавлена и от мук нечистой совести, и от боязни когда-нибудь снова повстречаться с настоящим отцом своего ребенка. И дай бог ей больше никогда с ним не столкнуться…