Она кивнула, встала и пошла к своему домику – излишне прямая, чувствуя напряженной спиной, что он неотрывно смотрит ей вслед.
* * *– Вот, – сказала Ариадна Казимировна, и губы ее сложились в жесткую складку. – Так все и случилось. А потому тем, что они живут на свете, эти две неблагодарные гордячки обязаны только мне.
– Какой ужас, – прошептала Людмила Федоровна. – Бедная ты моя… хорошая. Я имею в виду, что тебе пришлось через это пройти… Но ведь он был тебе не совсем безразличен, правда? Неужели ты совершенно ничего к нему не чувствовала?
– Люся, – устало спросила подруга, – а что я должна была чувствовать? Да, я была ему… благодарна. Однако все это было достаточно унизительно. Что я вообще с ним связалась. Подумай, кто была я и кто он? Он был совершенно не герой моего романа. Какой-то простой электрик! Но у меня тогда не было выбора…
Она смотрела прямо перед собой невидящими, но все еще не выцветшими, все еще голубыми глазами. У нее тогда действительно не было выбора. Не было… выбора. Не было?
– А… он? Он ведь тебя любил? – допытывалась Людмила Федоровна. Она была чрезвычайно сентиментальна, обожала сериалы и непременно жаждала мелодраматизма.
– Я не знаю. – Ариадна Казимировна не собиралась потакать склонностям подруги и солгала.
А может быть, она утаила правду по какой-то иной причине, о которой не желала напоминать самой себе даже по прошествии стольких лет?
– Он был совершенно посторонний человек, – жестко добавила она. – У нас с ним не было ничего общего.
– И что… он так никогда и не узнал, что у него есть дети?
– А к чему ему было это знать?
– И вы больше никогда не виделись? – продолжала выведывать Людмила Федоровна, утирая глаза. – Никогда?
– Никогда, – подтвердила Ариадна Казимировна. – А зачем нам еще было видеться? У меня появились дети, а он, надо полагать, давно забыл о моем существовании.
– А он знал, как тебя зовут?
– Я сказала ему, что меня зовут Ириной.
– Может быть, он тебя искал…
– Люся, что за вздор! Ну для чего бы он стал меня разыскивать?
– Аринушка, ты же родила ему детей…
– Господи, какие глупости, извини меня, конечно, приходят тебе в голову! У всех, кто там работал, были свои семьи. Наверняка и у него где-то была жена и свои собственные дети. Так чего ради ему еще и мои? И вообще, ты хоть знаешь, сколько детей рождается у женщин не от их родных мужей? По статистике, не меньше двадцати пяти процентов.
– Какой ужас! – всплеснула ладошками Людмила Федоровна. Помолчала и добавила: – Но я все-таки уверена, что он тебя искал…
– Люся, ну что ты придумываешь! Никто меня не искал.
– А может, разыскивал! – продолжала настаивать подруга. – Он, наверное, спрашивал тебя, откуда ты приехала?
– Да, конечно, – помолчав, согласилась Ариадна Казимировна. Затем едко добавила: – Мужчины вообще слишком любопытны, хотя и сваливают этот свой недостаток на нас. А сами сплетничают не хуже баб! Поэтому я и не хотела открывать ни своего имени, ни того, откуда я явилась. Сказала ему, что живу в Новосибирске.
Людмила Федоровна открыла рот и тяжело задышала – сердце давало о себе знать. Столько неприятных событий за последние два дня, да еще и бессонная ночь в придачу! Однако она справилась и спросила – не могла не спросить!
– А… а Лена и Лерочка немного похожи на него, наверное?
– Слава богу, Лерка и Ленка ото всех взяли понемножку. Глаза и фигура у них точно мои, а вот все остальное…
– А фотографии у тебя не сохранилось? – сентиментально сморкаясь в платок, спросила Людмила Федоровна. – Наверное, он дарил тебе на память… Не мог не подарить…
– Люся, какие глупости ты все-таки иногда говоришь! С какой стати он стал бы презентовать мне на память что бы то ни было?
– Я уверена, что он тебя очень сильно любил! – заявила Людмила Федоровна.
Когда Люся впадала в такой раж, спорить с ней было бесполезно.
– Ну, если тебя уже так разобрало… У меня есть одна фотография, где мы вместе. Знаешь, не понимаю зачем, но я хранила ее все эти годы… Сейчас поищу. Кажется, в этом альбоме.
Боже мой, сколько же времени прошло! Малиновый плюш альбома выгорел и потерся на уголках – давно миновала мода и на такие альбомы, и на такие фотографии, где случайные люди сняты вместе. Люди, которых объединяла только какая-нибудь одна неделя, максимум – месяц из всей жизни…
Она задумчиво перелистывала страницы. «На память об отдыхе в Ессентуках», «На память о Сочи», «Депутаты X созыва у памятника Энгельсу»… Еще какие-то бесконечные депутаты, съезды, совещания, открытие каких-то памятников, закладка камней новых домов, заводов, дорог… Это все Аристарх Сергеевич хранил, любил сниматься, она же – нет. Никогда не находила никакой радости в том, чтобы «стать поплотнее», как велит фотограф, сбиться в кучу с совершенно посторонними людьми только для того, чтобы все поместились. Самых рослых и не влезающих в кадр обычно укладывали на переднем плане в позах русалок.
Вот наконец-то и она, единственный снимок, где она запечатлена с отцом своих детей. Посередине – с дежурной натренированной улыбкой главврач, еще какие-то люди в белых халатах, кто они, сейчас и не вспомнить. И в три ряда, на фоне роз и кипарисов, стоят пациентки – счастливо излечившиеся с помощью грязей или с какой-либо иной помощью. Вот и она. Главврач поставила ее на самое почетное место – рядом с собой. Оказывается, она и сейчас может вспомнить этот день и то, что главврач говорила ей, пытаясь вызвать такую необходимую для памятного фото усмешку. И тогда еще ее все называли Адой. Это Люсенька вернула ее старое имя, и не потому, что она ей его сказала, а из-за того, что ей не нравилось имя Ада. Нежная Люся считала, что оно подруге совсем не идет. И к тому же Люся ко всему любит прибавлять ласкательные окончания: Лерочка, Леночка, Ванечка… И она сначала была для нее Ариаднушка, а затем постепенно превратилась в Аринушку…
Людмила Федоровна заинтересованно подвинулась поближе и поправила очки.
– Давай я угадаю, который здесь… Наверное, вот этот!
Бедная Люся! Выбрала самого плечистого, рослого красавца – это был их баянист, массовик-затейник, хромающий оттого, что передвигался на протезе. Однако это не мешало ему ухлестывать за оздоравливающимися дамочками. Арина не сомневалась, что половина детей, привезенных такими, как она, из санатория, была именно от него.
– Нет, – сказала она сухо, поскольку воспоминания все же были не из радостных. – Вот он. Кудрявый. У самого края. Немножко нечетко получился. Наверное, повернул голову, когда фотограф снимал. Ну, все равно, разобрать можно. Волосы Лерка и Ленка все-таки взяли от него.
– Ну, этот тоже… приятный. – Люся встала и поднесла фотографию к настольной лампе, под яркий свет. – Даже, скорее, красивый. Лицо только не в фокусе вышло. Я у тебя лупу возьму… не возражаешь? – Она зашарила рукой по письменному столу. – А… а как его звали, ты знаешь?
– Ну конечно, знаю. Мы же все-таки… общались… некоторое время. Его звали Василий. Вася. Простое русское имя. Люся, что с тобой?
– Ничего… Устала. Сердце что-то… прихватило. – Людмила Федоровна осторожно пристроила альбом на столешницу. – Какая трагедия! – Она вдруг прижала платок к лицу и разрыдалась.
Не нужно было показывать ей карточку. Теперь она проходу ей не даст с этим Васей. Люся обожает всякие душещипательные фильмы, а от передачи «Жди меня» ее однажды так развезло, что чуть «скорую» не вызвали.
– Знаешь, а давай-ка на сегодня отдохнем от воспоминаний. – Ариадна Казимировна с треском захлопнула альбом. – Да и слишком поздно уже… или слишком рано? – Она взглянула на часы, потом подошла к подруге. Бедная Люся! Вечно плачет то над дамскими романами, то над сериалами, а теперь вот над тем, что случилось полвека назад и что давно пора было забыть.
– Господи, господи… – причитала Людмила Федоровна. – Как же это ужасно… ужасно! Как же теперь?.. И никогда, никогда…
– Да, я теперь не усну, – посетовала Ариадна Казимировна.
Она уже пожалела, что рассказала своей подруге эту историю. Нужно было принять во внимание и возраст, и Люсину впечатлительность, да и события последних дней… все эти неприятные разговоры… Одна эта девка чего Люсе стоила!
– И спать уже, считай, некогда. Мы с тобой почти всю ночь просидели. В наши лета подвиг немалый. Ну, успокойся, успокойся. А отдохнуть все же нужно. Хочешь – не хочешь, а придется принять снотворное, – решила Ариадна Казимировна. – С ним только сейчас и усну. – Она взяла со столика пузырек, открыла его и неприятно удивилась:
– Оказывается, тут ничего нет!
– Я тебе принесу сейчас… снизу, из общей аптечки.
– Я и сама могу спуститься. У тебя же сердце…
– Ничего. Кольнуло и уже прошло.
Людмила Федоровна тяжело пошла к двери. Даже со спины было видно, что рассказ подруги о событиях, предшествующих рождению Елены и Валерии, ее крайне расстроил.
Ариадна Казимировна осталась одна в комнате. Подошла к окну, постояла. Луна в небе светила в эту ночь чудно, необыкновенно. Такая же луна озаряла небосклон и тогда, когда он, этот Василий, который был ей совершенно не нужен и безразличен, признался в любви. Это было даже не совсем признание в том смысле, который обычно вкладывают в него, просто он внезапно спросил ее, когда они лежали в постели:
– Ирина, ты меня любишь?
Она растерялась. О какой любви между ними могла идти речь?
Он ждал. Она молчала.
– Я понимаю, ты замужем.
Конечно, их инструктировала сама главврач, с каждым работником-мужчиной этого санатория по излечению бесплодия она разговаривала лично. Он знал, что здесь лечатся почти сплошь замужние дамы и что у некоторых именно мужья не могут иметь детей.
– И к таким требуется особое внимание. Совершенно особое. Вы меня поняли? – говорила главврач, и он согласно кивал.
– Мы стараемся подбирать свой персонал из неженатого контингента, но, сами понимаете, молодых, здоровых неженатых мужчин после войны почти не осталось. У вас здесь очень ответственная работа. Я бы даже сказала, миссия. Вы не просто электрик – на время вашей командировки вы еще и медработник. А все медработники обязаны хранить врачебную тайну и о своих пациентах, и об их болезни. И вашей жене совсем не обязательно знать, если вы здесь… окажете посильную помощь. Это просто медицинская процедура. Вам понятно?
Ему было понятно. И все было просто, пока в его жизни не появилась она.
– Ирина, ты меня любишь? – еще раз спросил он. И вдруг сорвался, стал покрывать бешеными поцелуями ее глаза, плечи, руки.
– Нам нельзя, нам просто нельзя без любви, Ирочка… Этого нельзя без любви…
На следующий день она уехала, не добыв положенных по путевке двух недель. Собственно, она уже почти определенно знала, что ей больше незачем здесь находиться. К тому же эта внезапная вспышка страсти со стороны случайного партнера напугала ее. О какой привязанности между ними можно было говорить? И что он знал о любви? Он, простой работяга, какой-то там электрик. Даже если бы она была свободна, то вряд ли обратила бы на него внимание. Слишком далеко она ушла и от той жизни, и от той среды, в которой существовал этот Василий и подобные ему. Он был ей не пара, но, поставленная в такое положение, она не могла выбирать. Конечно, он ничего о ней не знает – и слава богу! И не нужно ему ничего о ней знать. И вообще, больше ничего не нужно. Ни этого грязелечения, ни притворства, что этот человек ей небезразличен…
Утром она быстро собралась и уехала. Ее отъезд был больше похож на бегство.
* * *На этот раз живот у нее был большой, высокий. Ждали мальчика, а родилась снова девочка – несказанной красоты, с синими глазами, пшеничными кудрями, мелкая, злая и крикливая. Вторые роды оказались тяжелыми, затяжными – может быть, поэтому такой неспокойный был у новорожденной нрав? Назвали ее Лерочкой, потому что имя сыну Аристарх Сергеевич выбрал еще до родов – Валерий. Ну что ж, девочка так девочка. Леночке было уже три, и сестра была точной ее копией. Молока в этот раз у Ариадны Казимировны, которая после опасных родов долго температурила, не оказалось, и в семье кроме няньки прибавилась еще и кормилица.
Жена после рождения второго ребенка оправлялась медленно, несмотря на идеальный уход и повышенное внимание мужа, который даже делами иногда манкировал, только чтобы побыть лишний час в семье. Морские купания, которые ей прописали, Ариадна Казимировна посещала неохотно, предпочитая свободное время проводить в саду с книгой. Честно говоря, то, что его жена так откровенно не любила море, даже нравилось Аристарху Сергеевичу – аристократическая бледность шла ей гораздо больше, чем загар. Но слишком уж она была малокровной после родов, слишком уж затянулось ее возвращение к нормальной семейной жизни.
Две дочери, да еще обещавшие вырасти исключительными красавицами, – чего, казалось, еще можно было желать! Но мысль о сыне все не оставляла его, не давала покоя. Как ему хотелось, чтобы дети, а после них и внуки носили фамилию Липчанские! Однако Ада так медленно поправляется… А время между тем неумолимо уходит – Леночке уже четыре с половиной, Лерочке год… И послать жену на очередной курс лечения можно будет не раньше чем через два-три года, так объяснила ему врач. Слишком уж тяжело далась ей Лера. Однако через три года Леночка пойдет в школу, и Ада захочет сама заниматься с ней – она прекрасная мать, очень много времени уделяет развитию дочерей, и это, конечно, правильно. Но мысль о сыне… сыне, которого ему так хотелось, все не оставляла его, будоражила воображение. Он мог бы передать сыну не только фамилию, но и профессию, положение в обществе. Опасные времена миновали, и сейчас перед дипломатами, в числе коих он мысленно видел будущего наследника, раскрывались невиданные возможности. А девочки при всех талантах и стараниях не смогут сделать такой карьеры… Может быть, Ада сама еще захочет иметь детей? Но, глядя на бескровное, исхудавшее лицо жены, сидящей во главе стола, Аристарх Сергеевич понимал – нет, не нужно заводить сейчас этот разговор. Понимал умом – не то здоровье… анализы у Адочки тоже не блестящие, как заверила его врач. Да и какая гарантия, что вместо долгожданного сына не родится еще одна девочка?
Дети, что и говорить, у них были прелестные, похожие друг на друга, почти как близнецы, – милые, кудрявые, синеглазые. Леночка для своих четырех с половиной прекрасно рисует – придется, наверное, отдать ее в художественную школу. Лерочка пока особых талантов не проявляет, только-только начала ходить и сказала первое слово – «папа», между прочим! Глядя на то, как жена учит малышку есть ложкой, Аристарх Сергеевич умилился, и не без причины: сцена, наблюдаемая им, была исключительно хороша! Перепачканные кашей пухлые детские щечки, синий бант в цвет глаз в светлых кудряшках, живописные мягкие блики солнца, пробивающегося сквозь зелень винограда, увившего веранду, на которой они вместе обедали. Все это так растрогало его, что он даже засопел носом. У него такая замечательная семья: умная, красивая, воспитанная жена и девочки, очень похожие на Аду в детстве… Несмотря на то что у них не было, да и не могло иметься, ни одной фотографии жены в детстве, он не сомневался, что она была именно такая – кудрявая и синеглазая, пухлощекая и немного капризная… Да, у них такая прекрасная семья, так стоит ли добавлять какие-либо штрихи в эту картину? Тем более что врач намекает, что третьи роды могут быть еще более тяжелыми. У его жены слишком хрупкое сложение, чтобы подвергать ее еще раз подобному риску. Да и возраст, что ни говори, не самый подходящий. И как бы ни хотелось ему еще раз испытать судьбу, он, пожалуй, не станет настаивать на третьем ребенке. Он привык находить мудрые и взвешенные решения. И ему всегда казалось, что принимает их он исключительно сам.
* * *– Катя, проснись ради бога!
Она с трудом разлепила веки – несмотря на огромное количество выпитых успокоительных и обезболивающих таблеток, ей с трудом удалось уснуть только под утро.
– Что случилось, мам?
– Не хотела тебя рано будить, ты так хорошо спала. Ну и мне показалось, что вчера ты простыла. Подумала – поспи, а я успею съездить на рынок. Да. Съездила, а ты еще спишь… одиннадцать уже… Но не в этом дело, – сбивчиво, что было совсем не характерно для нее, принялась объясняться Ирина Сергеевна. – Вот что. Я думаю, нам нужно поменять билеты, может быть, даже на завтра.
Поменять билеты на завтра! Не этого ли она вчера так хотела? И вот мама почему-то тоже решила прервать их отдых.
– Или… или лучше будет подыскать себе другое жилье? Две недели же не добыли… И жаль отрывать тебя от отдыха. Ты так здесь окрепла. Да, так и сделаю. Сейчас отправлюсь в бюро…
Катя быстро села на постели и невольно застонала – боль в голове проснулась и резким толчком напомнила о себе.
– Что с тобой? Голова? – Рука матери непроизвольно потянулась к ней, совсем как в детстве, – пощупать, нет ли температуры.
Катя попыталась отстраниться, но на узкой кровати это не так легко было сделать.
– Нет, вроде бы не горячая. – Ирина Сергеевна легко провела рукой по отрастающему ежику на голове дочери, и вдруг пальцы ее нащупали нечто…