Наука всю жизнь стояла у профессора Петриченковой на первом месте. Как она мечтала, что дочь продолжит ее дело! Увы, мечты стали рассыпаться в прах в старших классах. Если до тринадцати лет у Евгении Павловны и были какие-то надежды, то потом… Девочка не вытягивала. Не хватало чего-то – то ли пространственного воображения, то ли резерва памяти, либо еще какой-то составляющей… Евгения Павловна боялась признаться себе, что у нее и того человека, почти гения, которого она выбрала в отцы своему будущему ребенку, ничего путного не получилось. Плюс умножили на плюс. Должен был родиться как минимум большой талант, а получилось… Гены не сложились так, как должны были сложиться. Случился какой-то теоретический просчет, либо хромосомный набор ее избранника изначально нес в себе некий изъян… В результате стройные математические ряды с треском обвалились, и плюс на плюс дал почему-то ноль. Вместо ожидаемого гения у нее родилась самая обыкновенная девочка. Просто девочка.
И пусть ребенок был здоровым, веселым и красивым – в глазах матери все эти качества не стоили ровно ничего. Потому что ее дочь даже упрямством не обладала, не желала добиваться в жизни успеха! Она и книги читала самые заурядные, да и то из-под палки; можно сказать, кроме учебников, каких-то подозрительных журналов и женских романов эта девочка ничего в руки не брала. А если бы не воля матери, так и учебники забросила бы. Дружила с какой-то парикмахерской дочкой, просиживала с ней в комнате часами, о чем-то глупо сплетничая и смеясь. Это хихиканье, да еще пошлая музычка, которую приносила с собой подружка, так раздражали Евгению Павловну, что она скрепя сердце отпускала дочь в гости к Регине, и та улетала, счастливая.
Винила себя – раньше нужно было озаботиться вопросами евгеники. Наука об улучшении человеческой породы… Да, прежде нужно было ею интересоваться, задолго до того, как рожать ребенка. Нужно было все изучить… И, возможно, раньше нужно было родить, если ей зачем-то приспичило обзаводиться наследницей. Оксана – поздний ребенок, может быть, в этом все дело? Гены изнашиваются, как и весь организм… Скрупулезно, в ущерб собственной монографии, она изучала литературу – все, что могла отыскать о поздних детях. Тешила себя тем, что Эйнштейн никак себя не проявлял в школе, а Томаса Эдисона учитель обозвал тупицей и сказал, что тому вообще незачем учиться. Да, многие гении тоже были такими – шаляй-валяй, но потом, потом… Нужен был, наверное, какой-то толчок. Пусть окончит школу, на золотую медаль она ее вытянет – сама или с помощью репетиторов, к услугам которых иногда приходилось все-таки прибегать, потому как не все науки давались Евгении Павловне просто, та же химия, например. А дальше они все равно найдут, ведь ищущий всегда бывает вознагражден. После школы они найдут это, обязательно найдут. Потом…
А потом Оксана убила другую девочку.
* * *– …И она от меня отказалась. Просто отказалась – и все.
– Почему?
Катя так внимательно слушала, так сочувствовала этой незадачливой Оксане, что не уловила того момента, когда неприятный диалог перешел в полную откровений беседу. Какой ключик сумела она, сама этого не поняв, подобрать к этой неприятной и резкой девице? Еще час назад ей казалось, что контакта нет и не будет, – сама виновата, не смогла, не сумела… А сейчас Оксана сидит рядом, теребит в руках салфетку и рассказывает ей как задушевной, а может быть, и единственной подруге:
– А я ее не убивала. Честно. Я… я просто была со всеми. Как все…
Как просто – была со всеми. Как все. Как неудобно, неуютно и даже страшно иногда быть не как все и как просто и весело – как все. Все – это девчонки из их класса. Четырнадцатилетние дуры-акселератки. Новенькая, пришедшая из другой школы, не вписалась в их компанию, даже наоборот, отбила у одной из них парня. Свет, что ли, клином сошелся на этом ничем не примечательном прыщавом переростке, но они подстерегли вызывающе одетую новенькую и набросились на нее впятером.
Начала обиженная, потом подскочила Регина, а затем, когда повалили девчонку в снег, Оксана уже ничего не помнила. Это страшно, когда стая нападает на одного. И отвратительно, когда срабатывают первобытные инстинкты – бить, кромсать, добивать жертву… Они озверели, эти домашние девочки, выпившие для храбрости по глотку из бутылки, принесенной из дому Регинкой.
А еще у их одноклассницы был нож. На нем оказались отпечатки той самой обиженной, у которой убитая увела парня, и… почему-то ее, Оксаны. Сколько она кричала, что нож только брала посмотреть, а убитую девочку била, как все, просто ногами. Просто била ногами… Сколько раз ей снилась потом эта картина: утоптанный снег, разбросанные шапки, перчатки и – кровь на снегу. И кто-то страшный, скрюченный лежит, и она хочет поднять, помочь, а вместо этого нога сама поднимается… чтобы ударить… Сколько раз она потом кричала, просыпаясь…
Из их компании посадили троих – убийцу, Оксану и еще одну девочку, родители которой были не настолько богаты, чтобы нанять для дочери известного адвоката. Семья Регины сделала все возможное, чтобы спасти дочь от колонии, даже, кажется, новую машину продали. А мать Оксаны просто-напросто от нее отказалась. Пришла к ней один раз, чтобы сказать:
– Дочери-убийцы у меня быть не может.
Был суд. Была колония – пять лет. Эти пять лет были даже не самыми страшными в ее жизни. Никто не тыкал в нее пальцем, не кричал «Убийца!». Это просто нужно было перетерпеть. Переждать, и только. Когда-нибудь это должно закончиться. И все останется в прошлом, как игра на скрипке, бальные танцы и занятия ненавистной физикой. Здесь от нее никто ничего не требовал, она сама была вольна учиться лучше или хуже. И она жила, как все, и даже не замечала одинаковых глупых синих платьев с белыми воротничками и толстых черных чулок. Терзало и изматывало душу не наличие огромных совместных спален и общего туалета, где все пять лет она ни одного часа не смогла побыть наедине с собой. И даже не огромная несправедливость закона, с которой она столкнулась впервые в жизни. Ведь ее посадили за то, чего, в сущности, она не делала… Самым горьким, самым режущим по живому было то, что за все пять лет она не получила ни одной посылки – да что там посылки, ни одного письма от матери. Матери в ее жизни просто не стало…
А появилась одинокая худая девочка с грустными глазами. Училась даже лучше, чем в школе, после занятий рисовала, пела в хоре. Она ничем не отличалась от остальных девочек. Ничем, кроме одного. Только она одна не строила никаких планов.
– А кто такой этот Денис? Откуда он взялся?
– Я там дружила… с одной девчонкой. Она из Ялты. Мне… некуда было возвращаться. Тетка двоюродная, одинокая, правда, звала – приезжай. Она мне и посылки слала… иногда. Но я… не поехала… сразу. Она же в одном городе жила с нами… со мной. Я не хотела. Не знала, что сделаю, если мать увижу. Может, действительно тогда… стану убийцей. Нет, я не ножом бы стала ее убивать. Я ей столько высказать хотела. Таких слов нельзя говорить… матери. Она бы не выдержала, я знаю. Ну, я и не поехала. А Юлька сказала: «Давай пока к нам, хата пустая есть, надо же оттянуться, отдохнуть». Мы вместе освободились. Я так давно не была у моря. Денис был ее парнем.
Зачем она приехала тогда в Ялту? Если бы она не поехала к Юльке, этот Денис не нашел бы ее сейчас и не стал бы шантажировать. Дурацкий город! В толпе на набережной здесь можно встретить всех – и тех, кого никогда, никогда не хотелось бы больше видеть…
– Что он от тебя требовал?
– Ключи от сейфа.
– Какого сейфа?
– У Ванькиной бабки вроде бы есть какие-то совершенно сказочные драгоценности в сейфе. Сейф где-то в доме. Он хотел достать ключи, чтобы сделать копии. Сказал, что сейчас не полезет, поэтому меня никто подозревать не станет. А зимой старухи остаются одни во всем доме. И еще просил, чтобы я разузнала, где точно стоит этот сейф, чтобы не шариться везде. Только я бы все равно не стала этого делать. Я знаю, теперь на меня всех собак повесят. Меня первую станут подозревать. Я убийца, я сидела. Но я никого не убивала! Я… я Ариадну Казимировну пальцем… Ты мне веришь?
Да, Катя ей верила. По крайней мере сейчас.
– У меня будет ребенок. Мы с Ванькой собирались пожениться. А дом… Мне не нужно все это… такой ценой.
Был уже вечер. Кусочек неба над морем, видимый отсюда, стал сиреневым. Пела ранняя цикада где-то в глубине кипариса. Катина мама деликатно прошла несколько раз мимо летней кухни, но так и не заглянула внутрь – если дочь сидит и разговаривает, значит, не нужно ей мешать. Хотя сидит и разговаривает дочь уже очень давно и, наверное, так ничего и не поела…
Да, Катя ей верила. По крайней мере сейчас.
– У меня будет ребенок. Мы с Ванькой собирались пожениться. А дом… Мне не нужно все это… такой ценой.
Был уже вечер. Кусочек неба над морем, видимый отсюда, стал сиреневым. Пела ранняя цикада где-то в глубине кипариса. Катина мама деликатно прошла несколько раз мимо летней кухни, но так и не заглянула внутрь – если дочь сидит и разговаривает, значит, не нужно ей мешать. Хотя сидит и разговаривает дочь уже очень давно и, наверное, так ничего и не поела…
* * *Господи, что за страшный день… Мама умерла, и ее отвезли куда-то в морг, будут делать вскрытие. Это слово «вскрытие» звучало так, как будто ей самой проводили по коже острым ножом. Резать мертвое тело, копаться в нем… Елену передернуло. На сердце лежит большой и холодный камень. В родном доме целый день ходили чужие люди, задавали какие-то пустые и странные вопросы, оставили после себя беспорядок, окурки. И ощущение того, что она, Елена, в чем-то перед всеми виновата. И перед умершей матерью. И перед этими чужими людьми. И даже перед Людмилой Федоровной почему-то. Одно хорошо – Лерка нашлась. Живая и невредимая. Наверное, шаталась в Ялте с каким-то мужиком. Мама умерла, а Лерка б…
– Лена, я никак не пойму, это что, правда?!
– Нет, дура, я тебя так разыгрываю!
– И… и что же теперь будет?
Хотела бы она сама знать, что же теперь будет… Елена Аристарховна мрачно посмотрела на сестру. Эта жуткая идея, что мать мог кто-то убить, высказанная полоумной девицей, уже не казалась ей такой абсурдной, как утром. Что, если это действительно так? Почему ей кажется, что в их замечательной семье не может случиться того, о чем рассказывают в криминальных новостях, пишут в каких-то отвратительного вида газетенках? Чем они все лучше других? Она прекрасно осведомлена, что и ее сестра далеко не ангел. Да и о своем племяннике она знает только то, что он сам желает сообщить. А о его так называемой невесте ей и вовсе ничего не известно! Но даже если прекрасно знаешь человека, есть еще, так сказать, и подводная часть айсберга. То, что не лежит на поверхности. То, что каждый из нас хочет или пытается скрыть. И если это сделала не Ванькина невеста, то… значит, здесь замешан кто-то из своих. Кто-то из них… И если так, то почему не Лерка? У ее безголовой сестрицы вечно какие-то мужики, в последнее время намного моложе ее самой. И эти альфонсы беззастенчиво тянут из Лерки деньги, благо отец, когда они выходили замуж, прекрасно их обеспечил. Однако она тратила свою долю медленно и со вкусом, а Лерка, похоже, давно все спустила. При таком образе жизни, который вела ее сестрица, она постоянно нуждалась в финансовой подпитке. Помнится, Лерка даже у нее как-то просила. И к матери подкатывалась несколько раз. Однако железная старуха сказала, что наследство они получат поровну, и только после ее смерти. Хорошо иметь собственные уши в доме.
– Ты никому ничего не сказала и пропала на целый день, – упрекнула Елена Аристарховна сестру. – Где ты была? Что, опять одно из твоих миленьких приключений? Снова шлялась…
– Не кричи на меня! Я же ничего не знала, – огрызнулась сестра. – Я же ничего, ничего не знала! Не подозревала даже! И какое тебе дело, где я была? Ты…
– Ты исчезла, пропала и даже телефон с собой не взяла! Нарочно, – подытожила сестра.
– Ничего не нарочно! Я просто его забыла! Я… я была у нотариуса!
– У какого еще нотариуса? – опешила Елена.
– Мы же с тобой вчера говорили, что нужно поехать к нотариусу? Неужели ты забыла? А я вот не забыла и поехала. Нашла его контору, но там было закрыто. Я его прождала там бог знает сколько времени. Странно, но он так и не пришел! Ну а потом я пообедала на набережной и приехала домой. А ты на меня орешь! Откуда мне было знать…
– Хорошо, можешь не продолжать. Выкрутилась! – Елена зло посмотрела на сестру. – Поехала к нотариусу, но у него было закрыто! И ничего странного, ведь сегодня воскресенье. Ты сама могла бы сообразить. А я здесь…
– Вот именно, ты! – Валерия перешла в наступление. – Ты! Ты меня сама вчера послала к нотариусу! Мы с тобой это обсуждали, а теперь ты же меня и упрекаешь!
– Я сказала, что нужно съездить и поговорить с ним, – упрямо возразила Елена Аристарховна, – но не требовала сделать это именно сегодня, в выходной. А ты поехала в город только для того, чтобы выискивать себе мужиков! Я хорошо знаю твои привычки!
«Сука. – Валерия Аристарховна закусила губу. – Сестрица у меня просто сука бесчувственная. Фригидная, бесчувственная сука!»
Однако ссориться сейчас было не с руки – сестра попала, как говорится, не в бровь, а в глаз. Очень хотелось плюнуть дорогой старшей сестричке в рожу, но вместо этого Валерия Аристарховна примирительно произнесла:
– Я точно помню, Лена… Твои обвинения – просто чушь собачья. Но я не обижаюсь… я понимаю, как ты расстроена. Мы все просто убиты. Какое горе! И… господи, как это все неожиданно!.. Но я действительно была у нотариуса. Я невесть сколько времени просидела возле его конторы. Думала, что он наконец явится. Я очень боялась его пропустить. И, кроме всего прочего, ты ведь помнишь, как мама сказала: «Завтра пригласим нотариуса и все оформим».
Возразить было нечего. Мать говорила о нотариусе, Елена помнила это точно. Она в самом деле собиралась его пригласить и составить это дикое завещание. И они тоже, со своей стороны, хотели поговорить с этим самым нотариусом… Лерка, как всегда, выкрутилась.
– Почему ты не вернулась домой сразу?
– Слушай, кто ты такая? – ощетинилась сестра. – Почему ты говоришь со мной в таком тоне? И вообще, почему я должна перед тобой отчитываться: где была, что делала! Я взрослый человек, Лена! А у тебя с детства отвратительная привычка мною командовать! Я не понимаю, это что, допрос?
– Завтра с тобой еще не в таком тоне будут беседовать, – пообещала сестра. – Эта рыжая прохвостка, что отдыхает здесь со своей матерью, ну, эта твоя родственница, она, оказывается, из милиции. Она и заварила всю эту кашу – влезла в дом и объявила, что мать убили. Заставила врача вызвать каких-то следователей. Маму забрали на вскрытие… Ерунда какая-то на постном масле! Но что пришлось пережить мне из-за этого абсурдного обвинения! Ты хоть представляешь, что я вынесла за этот день? Извини, я, конечно, сорвалась, – смягчила свою отповедь Елена Аристарховна, – но ты меня тоже пойми: тебя целый день нет, мать скоропостижно умерла, вокруг творится что-то невообразимое… Я не знаю, что делать! Понаехало милиции, Светлана ничего не делает, только путается под ногами… И завтра вся округа будет говорить, что мы прикончили родную мать. А ты в это время где-то развлекалась! Да, и нужно позвонить, сообщить, что ты нашлась, а то…
– Никакая она мне не родственница, – вдруг обиженно перебила сестру Валерия. – Господи, ну какая она нам родня? Седьмая вода на киселе! Я ее знать не знаю! Ты еще скажи, что она Ванькина сестра! Кстати, где он?
– У него пропал инсулин.
– Как пропал? Что значит пропал? Испортился?
– Нет, исчез. Вся коробка. Поэтому эта твоя родственница и решила, что маму убили. Наверное, этим самым инсулином.
– Какая чушь! Ванька свой инсулин сто раз куда-то совал! Он вообще с тех пор, как связался с этой девкой, себя не помнит. То одно потеряет, то другое… Но, Лена, честно говоря, я не понимаю, как можно убить человека с помощью инсулина.
– Наверное, можно, – мрачно предположила Елена. – Любым лекарством можно отравиться. Даже аспирином.
– Господи, Леночка, а если она сама?! – Валерия Аристарховна как подкошенная рухнула на стул. – А все будут говорить, что это мы ее довели!
Елена Аристарховна ошарашенно уставилась на сестру. Эта мысль, очевидно, ей самой в голову не приходила.
– Знаешь, Лера, твои домыслы… Ты, пожалуйста, больше никому таких выводов не высказывай. Особенно там, – со значением добавила сестра. – Я все-таки думаю, что это был совершенно естественный конец. Поняла? Для всех будет лучше, если мы в этом вопросе проявим единодушие. Маме уже было за восемьдесят, ведь так?
– Но она никогда ни на что не жаловалась!
– Господи, какая же ты тупая! – воскликнула Елена Аристарховна. «И до сих пор бегаешь за мужиками», – хотелось добавить ей, но она сдержалась. Сейчас действительно лучше не ссориться, тем более что Лерку все равно не переделаешь. – У каждого пожилого человека бывают какие-то проблемы, – терпеливо объяснила она сестре. – И если он не жалуется, это еще не значит, что эти проблемы не существуют. Да и невозможно в восемьдесят лет быть таким же здоровым, как в двадцать. У мамы со здоровьем тоже обстояло далеко не идеально. Она никогда не лежала в больницах, потому что просто следила за собой. Однако я, например, совершенно точно знаю, что в последние годы у нее болела печень. И давление часто повышалось. И сердце пошаливало. Хотя она и лекарства принимала, и витамины колола себе регулярно, но болезни все равно развивались. Да и вообще… Годы ее были уже весьма преклонные. А насчет того, что это случилось неожиданно, вспомни хотя бы, как внезапно умер папа.