– А у Риты есть еще родственники?
– Родственников полно, как блох у собаки! – зло произнесла женщина. – Всех обзвонила. А мальчишку никто брать не хочет. А я что, двужильная?
– Вы мне список родственников напишите, – попросила Камышева, – и я…
– Вот. – Женщина быстро достала из сумки бумажку, и Маша подивилась такой оперативности. – Вот. Телефоны с мобильника списала, а адресов всех не помню. Да я денег одних сколько потратила, чтоб обзвонить всех… Объясняла, просила – и толку? Ритка сама виновата – ни с кем не общалась, кому теперь Мишка нужен, кроме нас… Но я его взять не могу, у меня отпуск кончился! – тут же испугалась Мишкина тетка и зачастила: – Вот Риткины, а Петькиных никого не знаю, а Риткиных всех… Да только и они его не возьмут. Кто ж согласится, если Ритка Петьку… того? Петькины родители, знаю, в деревне где-то, не то Белгородская область, не то где-то рядом. Совсем старые, куда им малого-то? А братуха его такой же козел, как и он сам… был.
Маша взяла мятую бумажку с телефонами погореловских родичей, и они с женщиной немного помолчали. Метрах в двадцати по перрону мальчишки ели мороженое, рассматривали электровоз, а терпеливый Гена ждал окончания разговора, изредка посматривая в их сторону.
– Я ему не говорила, что Петька… что отца… А Рита теперь что?
– Рита в травматологии, – холодно произнесла Камышева. – Но уже поправляется.
– А ей что… теперь будет?
– Суд решит. Но, наверное, оправдают – она просто оборонялась. Иначе бы он ее убил. А вы что, не знали, что муж постоянно Риту избивал?
– Да не наше это дело… семейное. Чего бы мы лезли? Она и не жаловалась! Я к Ритке схожу, передачку отнесу, – снова скороговоркой зачастила родственница. – А Мишку – не могу. Не просите. Не могу, и все!
«Да, Лысенко был прав. Значит, он все-таки знает женщин лучше, чем я», – сделала невеселый вывод Камышева. Этой тетке ни ребенок чужой не нужен, хотя бы и племянник, ни тем более зверь этот полосатый, которого Игореша вчера в отдел приволок.
– Тогда я его забираю, – решительно сказала Камышева и подняла сумку с камнями и шишками.
– Миша, Миша! – с облегчением закричала женщина. – Миша, иди сюда! С тетей пойдешь, – объявила она, когда он вприпрыжку подбежал, держа в руке недоеденное мороженое.
– А куда? К маме?
– Ну, сначала к маме, а потом видно будет, – решила Камышева, протягивая ребенку свободную руку.
– Пока, тетя Валя! – Мальчишка помахал в воздухе палочкой от мороженого. – Спасибо!
– В урну выбрось, – наставительно сказала Маша, ощущая в своей ладони маленькие горячие пальчики.
– Ага. Я знаю. – Он лучезарно улыбнулся ей и распахнул свои шоколадные глазищи. – Меня мама учила. А мы к маме прямо сейчас поедем?
– Сейчас, сейчас, – заверила его Камышева. На душе у нее скребли кошки.
* * *Теперь курить можно было, ни от кого не скрываясь, но Кате все равно было как-то неловко делать это в мамином присутствии. Хотя сама мама, как оказалось, покуривает уже много лет. Пачка сигарет и зажигалка лежали в кармане ветровки, напоминая о том, что она взрослая девочка и может курить, когда захочет, где захочет и сколько захочет. Однако сейчас курить не хотелось, и она свернула с тропинки к привычной скамейке – посидеть, подумать. День повернул на вторую половину, а она до сих пор не сделала того, что они наметили с Викой. Болела голова, подташнивало и даже немного знобило, и она накинула ветровку, хотя на улице было вовсе не холодно.
Когда она уходила, мама посмотрела ей вслед, покачала головой, но говорить ничего не стала. Слишком уж дочь походила на своего отца. У того тоже на первом месте всегда была работа. Не потому ли они в конце концов развелись? Наверное, зря они тогда это сделали. Ничего у них не получилось: она осталась одна, он тоже, а вот Катя, похоже, страдала. И теперь их дочь так же одержима той же проклятой работой, которой отдавал всего себя муж. Или почти всего себя. Во всяком случае на ее долю оставалось совсем немного… Однако и этого немногого ей хватало… а потом почему-то стало не хватать. Почему? Она и сама не знала. Она хорошо разбиралась в растениях, с которыми работала почти всю свою жизнь, а вот в людях, судя по всему, так и не научилась. Иначе не ушла бы от мужа, а приняла его таким, каким он был – и они стали бы счастливы, да и Катя, которая обожала отца, тоже… Наверное, что-то изначально заложено в генах. Много тысячелетий назад человечество разделилось на земледельцев и охотников. Она сама – типичный пахарь, для нее ничего нет лучше земли и всего произрастающего из нее, цветущего и плодоносящего. Она любит сложный запах земли, ей нравится выходить в поле с рассветом. А вот ее дочь – чистой воды охотник. Унаследовала гены отца. Она без этого не может…
Вначале Ирина Сергеевна надеялась, что тяга к мужским играм в сыщики-разбойники – просто каприз переходного возраста и у ее девочки это пройдет. Однако теперь только и остается надеяться, что это пройдет со временем. И что у Кати когда-нибудь будет муж и семья, а у нее самой появятся внуки. Сейчас же ее дочь уделяла гораздо больше внимания работе, чем своей личной жизни. Ну, будем надеяться. Надеяться и ждать…
Скамья была прохладной и одновременно теплой. Катя только теперь заметила это странное сочетание и порадовалась: какое удивительное свойство имеет дерево – быть прохладным и одновременно теплым! Ветерок шелестел ладошками платана где-то в вышине; прилетела какая-то яркая крупная птица, села на беседку в двух шагах от Кати, почистила клюв о плеть плюща и, наклонив голову, уставилась на нее круглым глазом. Кажется, сойка?
В беседку Катя никогда не заходила и не знала, побывали ли там до нее. Почему-то она подумала, что нужно непременно в нее заглянуть, и встала. Птица издала отвратительный крик, грациозно вспорхнула и улетела. Это надо же – при такой красоте и такой голос! Катя пожала плечами. Ах да, есть еще и павлины. У них красота совсем уж непонятная – зачем, почему? – ни от зверя с таким хвостом не улетишь, ни под кустом не спрячешься. А голос совершенно невыносимый…
В беседке было почти темно от обвивавшей ее плотной стены плюща, однако совсем не сыро. Дощатый пол был не так уж плох, как ее предупреждали – по крайней мере под ногами не рушился, и даже следов запустения тут не было. Быстро привыкшие к сумраку глаза обежали все небольшое шестиугольное помещение – да, обрешетка действительно кое-где прогнила и осыпалась, наверное, из-за плюща, в котором скапливалась влага, и пол в местах примыкания к наружной стене тоже подгнил. А в целом приятное обособленное убежище для тех, кто хочет скрыться от посторонних глаз. Вдоль стен была устроена широкая скамья, и Катя сначала с опаской уселась на нее, а потом даже подпрыгнула – и ничего. Вполне надежно. Раздвинула рукой плющ – а вон и ее любимица, теплая-холодная скамейка, до нее буквально рукой подать. Интересно, откуда тогда вылезла собака? Ведь вход в беседку с противоположной стороны. Она встала на колени и заглянула под скамью. Так и есть, дранка здесь вся облетала, и у корней плюща прорыт лаз – видимо, собаки здесь бывали неоднократно. А это что? В щели между полом и стеной отсвечивала какая-то блестящая металлическая штучка. Катя встала на колени, с трудом засунула руку в дыру и попыталась достать предмет. После долгих усилий она наконец его нащупала и, ухватив, как пинцетом, двумя пальцами, извлекла. Она совсем не предполагала, что странный предмет, который она нашла, может иметь отношение к убийству или к возможному ограблению сейфа в подвале, поэтому спокойно вертела металлическую штучку в пальцах. На ключ совершенно не похож, хотя колечко на конце имеется… Или это брелок для ключей? Но почему такой странный? Брелок должен быть либо красивый, либо функциональный. Эта штучка явно не из разряда красивых. Значит, несет какую-то функцию. Какую? И это колечко для того, чтобы его привешивать… но куда? К ключам? На сигнализацию от машины тоже не похоже – просто небольшая трубочка с дырочкой посередине. Может быть, эта штукенция имеет какое-то отношение к сейфу? Но Катя тут же отмела эту мысль – сейфу по меньшей мере лет тридцать, да и ключи от него тоже старые. А то, что она вертела в руках, имеет современный дизайн. Только ни на что не похоже. И потеряли этот непонятный предмет совсем недавно – на металле не было следов ржавчины и он совершенно не потускнел. Может быть, его выронили здесь буквально вчера? Катя перевернула трубочку и зачем-то попыталась посмотреть в нее. На лицо ей упало несколько капель. Ага, значит, потеряли ее до дождя, догадалась она, иначе внутри трубка была бы сухая. И, скорее всего, обронили ее до последнего дождя, потому что от долгого лежания и росы она поржавела бы. Интересно, что это все-таки за вещичка и зачем она нужна? Повертев еще немного странную штукенцию в пальцах, она небрежно сунула ее в карман и вскоре позабыла о ее существовании.
– Войдите!
Голос был такой слабый, что Кате стало неловко, оттого что приходится тревожить пожилую женщину, которая после оглашения завещания находится здесь буквально как в осаде.
Комната была просторная, с балконом и видом на море и по своему убранству напоминала нечто среднее между спальней и библиотекой. Вдоль трех стен шли стеллажи, а возле четвертой стояла тахта, на которой угадывалась постель, видимо наскоро застеленная покрывалом. Людмила Федоровна встретила посетительницу, сидя в кресле у раскрытой балконной двери, – наверное, не хотела, чтобы кто-либо видел ее лежащей в постели.
– А, это вы…
То, с каким облегчением произнесла эти слова старая дама, явственно указывало, как не хотела сейчас подруга покойной хозяйки встречаться с кем-либо из обитателей дома.
– Скажите, пожалуйста, скажите им, – прошептала она, повернув в сторону посетительницы изборожденное морщинами лицо, с горькой складкой у губ, с провисшими щеками, – лицо очень старой женщины. Даже не лицо, а маска страшного горя – так увидела ее в этот момент Катя.
– Скажите им… я хочу составить завещание. Пусть позовут нотариуса. Прямо сейчас.
– Людмила Федоровна, – мягко начала Катя, – я здесь совсем не потому. Я не имею к ним никакого отношения.
– А… что?
– Вы уже знаете, что Валерия Аристарховна?..
– Да, конечно. – Глаза в складчатых веках, когда-то карие, а сейчас какого-то неопределенного желтого цвета, прикрылись. – Да… скажите им… я хочу сделать это прямо сейчас! Мне… мне ничего не нужно!
– Хорошо-хорошо, – тут же согласилась Катя, сочтя разумным не спорить, а пообещать выполнить просьбу. Впрочем, она передаст семейству слова Людмилы Федоровны Малаховой, почему бы и нет?
– Я с вами немного побеседую, – предложила она, – а потом все им скажу. Обязательно. Можете не волноваться. Я не забуду. Прямо сегодня и передам. Скажите, Людмила Федоровна, вы ничего не слышали этой ночью?
– Ночью?.. Простите, мне очень трудно говорить.
Катя и сама понимала, что время для разговора выбрано не самое подходящее – пожилая женщина только-только пережила смерть лучшей подруги, и стресс, вызванный ссорой с остальными наследниками, да еще и отягощенный обвинениями в корысти. Однако поговорить с ней все-таки было нужно – на этом настаивала следователь. Да и сама Катя понимала, что без показаний Людмилы Федоровны материалы дела будут неполными.
– Извините меня, бога ради, – виновато улыбнулась она, – но, сами понимаете, работа есть работа.
Людмила Федоровна только вздохнула.
– А где ваши собачки? – спросила Катя с таким видом, как будто была страстной собачницей. Но нужно же было как-то начать разговор. – Что-то их нигде не видно? – поинтересовалась она.
– Лерочка… Валерия Аристарховна вчера накричала на меня и приказала… попросила запереть их в вольер. Сказала, что они ей проходу не дают. – Старуха пожала плечами. – Я… я не хотела с ней ссориться и поэтому заперла их. Но они очень мирные!
– Я знаю, – сказала Катя. – Они мне очень нравятся. Такие красивые! Ухоженные.
– Они прекрасные сторожа, – добавила старуха. – И не имеют дурной привычки бросаться на людей или выклянчивать подачки. Лера все это выдумала… назло мне. Они ничего не возьмут из чужих рук, даже если будут голодными!
– А во сколько это было? – поинтересовалась Катя. – Когда она попросила их закрыть?
– Вечером уже. Она сама ко мне пришла… я думала, она насчет сейфа… а она попросила запереть собак. Причем в приказном порядке. Но я не в обиде. Она хорошая девочка… была… Боже мой…
Катя дала пожилой даме время передохнуть и вытереть набежавшие слезы. Глаза у той были в красных прожилках – должно быть, все это время, запершись у себя в комнате, она плакала. Катя тихо вздохнула. Однако нужно было продолжать, и она спросила:
– А где они сейчас? Сегодня я их тоже не видела. Думала, они у вас в комнате.
– Я увела их в вольер, – ответила Людмила Федоровна. – Им там комфортнее, чем у меня. Большой, просторный вольер. Мы специально для них выстроили. В саду. В саду есть помещение для собак. Видели?
Никакого вольера в саду Катя не видела – и неудивительно, ведь огромный хозяйский сад она знала плохо. Ее ежедневный маршрут по саду включал только тропинку, что вела от их флигеля к дому, дорожку к беседке и лестницу, ведущую к морю.
– А это где? – спросила она.
– Примерно в ста метрах от калитки. Той калитки, что ведет к дороге. Там хозяйственный двор и загон – его выстроили для собачек… на всякий случай. Но мы… мы редко запирали их в вольер. Хотя он просторный, но они не любят. Однако на цепь мы их никогда не сажали. Это… это ужасно, когда собака на цепи… я не переношу.
Да, действительно, вспомнила Катя. Она видела этот самый вольер. Как-то сразу после приезда она пошла не в ту сторону и забрела к какой-то постройке типа водонапорной башни – вон, даже отсюда видна ее коническая крыша, – а рядом действительно был сетчатый вольер. Она еще тогда подумала, что это загородка для кур.
– Не понимаю, зачем их нужно было закрывать, – в свою очередь пожала плечами Катя. – Они же никого не трогали. Даже меня. Но я люблю животных. Собак, кошек.
– А я – собак. Они преданные. Разве может собака сравниться с кошкой?
Кате больше по душе были кошки, о преданности которых она знала немного, но того, что знала, хватало с лихвой, чтобы питать нежные чувства к этим загадочным и свободолюбивым существам. У нее в друзьях числился один кот по имени Финя, совершенно без шерсти, но с таким большим и преданным сердцем, что этого сердца достало бы не на одну собаку. Именно Финя был косвенным спасителем Кати – он дико кричал, когда ее, Катю, бывшую временной Фининой хозяйкой, пытались утопить в ванне, и даже бросался на убийцу. Отчаянные крики кота и послужили причиной беспокойства Катиных соратников, и не беснуйся так кот, почуявший беду, вряд ли Катя осталась бы в живых[8]. Однако она решила не рассказывать эту историю – у нее была сейчас совсем другая задача. Не стала она также говорить и о том, что таких больших и агрессивных собак, как питомцы Людмилы Федоровны, она воспринимала только как солдат, несущих службу. У каждого свои друзья, свои привязанности. И она только согласно кивнула.
– Знаете, есть такая старая притча, – продолжила хозяйка. – Собака думает: хозяин кормит, гладит, любит меня. Наверное, он – Бог. А кошка думает: хозяин кормит, гладит, любит меня. Наверное, я – Бог. Вот так и я… – Она осеклась, глаза ее смотрели куда-то в сторону, мимо Кати, на стену, уставленную книгами. – Боже мой, Арина, Арина, что же ты сделала! Что ты натворила! – внезапно вскричала она, глядя все в ту же точку и скорбно качая головой. Глаза ее прикрылись, вся грузная фигура качнулась, и Кате в какой-то миг показалось, что Людмила Федоровна сейчас упадет в обморок. Она вскочила со своего места, и старуха вздрогнула от ее прикосновения, как от удара электрического тока:
– Что?!
– Людмила Федоровна, голубчик, успокойтесь, это я. Я, Катя. Вам… вам что-то померещилось?
Старуха только прерывисто вздохнула, нервно глядя туда же, на стеллаж, где ничего не было, только книжные корешки. В этом Катя могла бы поклясться.
– Здесь нет никого. Только вы и я. Когда я к вам пришла, в вашей комнате тоже никого не было, кроме вас. Ваши собачки в вольере. Мы только что о них говорили. Помните?
– Да… конечно.
– Вы сегодня ели что-нибудь? – участливо спросила Катя старую женщину.
– Мне не хочется. – Та слабо шевельнула рукой.
Все понятно. Ничего не ела и, скорее всего, не пила. Так действительно можно досидеться взаперти не только до галлюцинаций, но и заморить себя голодной смертью. Старуха не хочет выходить, чтобы не встречаться ни с кем из родственников своей покойной подруги. Ведь получается, что теперь не она у них в гостях, а они живут у нее в доме. А Людмила Федоровна, судя по всему, человек крайне деликатный. Так, значит, Кате сегодня придется кормить еще и престарелую даму. Интересно, у мамы еще осталась картошка?
– Людмила Федоровна, вы картошку с мясом любите?
Старуха уставилась на нее.
– ?..
– Давайте я вам поесть принесу. Я же вижу, вы ничего не ели.
– Мне не хочется.
– Вы меня простите, но по долгу службы я должна вас накормить.
– Это как? – растерялась хозяйка.
– А так. Вы сейчас в обморок упадете. А мне еще вас опросить нужно, – с расстановкой сказала Катя. – Простите, но работа такая. Вы ведь знаете, кто я? – полувопросительно осведомилась она.
Старуха неопределенно шевельнула рукой. Но Катя поняла, что она все знает, – и про то, где и кем Катя работает, и все остальные новости, которые до нее теперь доходят без заминки. Скорее всего, Светлана Петровна смекнула, с какой из оставшихся сторон лучше сотрудничать, и сделала выбор в пользу новой хозяйки дома.