Потом уже, после разговора, Данилов догадался, что питерский вопрос мог быть завуалированным приглашением присоединиться к ним, шагом навстречу, и отругал себя за тугодумие. Но делать ответных шагов не спешил, решил, что надо выждать немного, дождаться длинных выходных (чертов Дударь обещал выйти со дня на день, но не выходил, ссылаясь то на боль в плече, то еще на что-нибудь), нагрянуть в Москву как снег на голову и сгладить все углы.
Предпосылки остались предпосылками еще и потому, что интуитивно чувствовалась в Марине хищница, не склонная делиться ни с кем своей добычей. Недаром Полянский всячески избегал, как он выражался, женщин с неустроенной судьбой, предпочитая востребованных, тех, кто пользовался постоянным успехом у мужчин. Последние были избалованы, это Полянский признавал, но зато от них легче было отделаться, расставания в большинстве своем выходили не слишком проблемными. Марина производила впечатление женщины, от которой, раз уступив, уже не отвяжешься. Не отпустит. Менее настойчивая особа давно бы уже оставила попытки соблазнить Данилова, искусно притворявшегося бесчувственным. Она же прекращала их лишь на время, подобно осторожному охотнику, боящемуся спугнуть дичь, возобновляя их при первом же удобном случае, как сейчас.
— Я так люблю смотреть на звезды, — сказала Марина.
— Так что в итоге у вас будет? — Разговаривать о звездах Данилову не хотелось. — Совмещенное отделение — родильно-гинекологическое? Это какая-то чушь!
— Оно останется прежним. — Марина оторвала взгляд от неба и стала смотреть под ноги, что, по мнению Данилова, было весьма кстати. — Только нам передадут родблок, и мы станем оказывать родовспоможение по экстренным показаниям…
Родильное отделение при Монаковской ЦРБ самоликвидировалось с подачи доктора Мельниковой, устроившейся работать в частную клинику, расположенную в подмосковном Клину. Меньше часа езды на электричке, хороший, по монаковским меркам, прямо огромный оклад, тихая и спокойная работа — амбулаторное ведение беременных и аборты. Не работа, а мечта всей жизни.
Родильное отделение монаковской ЦРБ всегда славилось своей сплоченностью. Вместе работали, дружили, детей крестили. Поэтому, едва освоившись на новом месте, Мельникова перетянула к себе весь коллектив отделения, за исключением санитарок, в которых бурно развивающаяся частная клиника не нуждалась.
В одно прекрасное утро заведующая родильным отделением Карпович после утренней конференции вручила заместителю главного врача по медицинской части заявления об уходе от себя, старшей акушерки Карцевой, врача Лагутько, троих акушерок и процедурной сестры. У той случилась небольшая истерика. Шутка ли, сразу семь бойцов акушерского фронта готовятся выбыть из строя! После этого начались проникновенные беседы главного врача со всеми дезертирками по очереди. Беседы не увенчались успехом, дамы твердо стояли на своем.
— Поймите же вы, больница — это стабильность! — восклицал Юрий Игоревич.
— Видели мы ее! — отвечали они.
Матершинница Карцева пошла дальше: сказала, где именно она хочет видеть стабильность и всю родную ЦРБ вместе с главным врачом.
— Вы нас столько лет завтраками кормите, — упрекнула она, — «потерпите, будет лучше…». А становится только хуже. Я лучше буду в день два часа на дорогу тратить, но зато без нервотрепки и вечного «давай, Таня, давай, кроме тебя некому!».
— Обратно не возьму! — пригрозил Юрий Игоревич.
— Да я лучше на панель пойду или под поезд брошусь! — ответила грубиянка.
Юрий Игоревич скептически посмотрел на Карцеву (рост — метр восемьдесят два сантиметра, вес — 130 килограмм) и подумал, что лучше уж сразу под поезд, чем на панель.
Закончив последний разговор с процедурной медсестрой Тютюнник, Юрий Игоревич погрузился в раздумья. Не полагается главному врачу медсестер уговаривать, на то главная медсестра Бубликова имеется, но уж очень хотелось докопаться до истинных причин массового увольнения. Как-то не верилось Юрию Игоревичу, что все дружно сорвались с насиженного-пересиженного места в погоне за длинным рублем и спокойной жизнью.
На лихорадочный поиск кадров («Хоть со статьей, хоть судимых, хоть кого, лишь бы с дипломом и сертификатом!») ушла неделя. Поняв, что кадров не будет, главный врач поставил перед фактом свое непосредственное начальство — районный отдел здравоохранения. Результатом стал приказ о закрытии родильного отделения монаковской ЦРБ. Отныне жительницам монаковского района предстояло рожать в Твери, в родильном доме № 2, в который их должна была доставлять «скорая помощь». «Прием рожениц по экстренным показаниям осуществляется в отделение гинекологии» — помимо прочего говорилось в приказе, и данная фраза вызвала беспокойство и даже возмущение у гинекологов.
Гинекологов можно было понять: кому охота делать чужую работу, да еще такую тяжелую и ответственную. Ясно же, что будущие мамы монаковского района не захотят ехать в Тверь рожать там вдали от родных, а будут тянуть до последнего, до отхождения околоплодных вод и являться в гинекологическое отделение ЦРБ. Если воды отошли, врачам деваться некуда и переводить уже нельзя — женщине, находящейся в родах, положено рожать в том медицинском учреждении, в которое она обратилась.
Гинекологи представили, что их ожидает, и заволновались. Заместитель главного врача по детству и родовспоможению Щеглова успокоила их как могла, сказав, что дала неофициальное распоряжение госпитализировать всех «девятимесячных» заранее, недели за две до предполагаемого наступления родов, в отделение патологии беременных второго тверского роддома, чтобы уж наверняка оградить гинекологию ЦРБ от посягательств и лишней нагрузки. Госпитализировать беременную при желании нетрудно: всегда можно придраться к повышенному давлению, плохому анализу мочи или еще чему-нибудь.
— Поймите, это чистая формальность, — увещевала коллектив гинекологии Щеглова, не поленившаяся ради такого случая прийти в ординаторскую. — Мы же не можем оставить район вообще без родовспоможения. Ну, обратится когда-нибудь роженица, так вам же самим интересно будет, вы же, поди, акушерство давно забыли…
— А так мы гинекологию забудем, Оксана Анатольевна, — возразила заведующая отделением. — У нас, если со мной считать, всего три врача… А роды — это же так сложно! Недаром же говорят, что рожать — это не картошку сажать!
— Не заводите эту песню, Ольга Вячеславовна, умоляю вас! — Оксана Анатольевна демонстративно прикрыла руками уши, показывая, что не хочет ничего слушать. — Так решили наверху, значит, так и будет! Справитесь, куда вам деваться?
Древний принцип учит, что если насилие неизбежно, то следует не просто подчиниться ему, но и попытаться получить от него удовольствие. Гинекологи попробовали было поискать его в предстоящем превращении в акушеров по совместительству, но как ни старались, так ничего и не нашли. Никаких плюсов нововведение не сулило, одни минусы. Марина, нагнавшая Данилова, идущего из больницы домой, не могла пройти мимо животрепещущего и насущного, сразу же принялась жаловаться. Данилов сочувствовал вяло: его отделение анестезиологии и реанимации давно уже балансировало на грани закрытия, и эта тема превратилась в привычную, чуть ли не в обыденную.
На лестнице Данилову пришлось обнять Марину, помогая ей подниматься по ступенькам. Добрые дела пришлось продолжить и в комнате: усадить, помочь снять дубленку и сапоги, принести свежей воды для чайника. Пока вода закипела, Марина, уже объявившая, что никакого перелома нет и до завтра все пройдет, попыталась было превратить обычный вечер в вечер поэзии, начав читать Цветаеву:
Стихи были глубокомысленно-провокационными, с претензией на задушевное обсуждение и прочую лирику, но Данилов сказал, что ему надо срочно закончить заклеивать окна, и ушел к себе.
Окна на самом деле были уже добросовестно законопачены ватой и сюрреалистически заклеены поверху широким прозрачным скотчем, но повод прекрасно подходил в качестве срочного, потому что уже ударили морозы и в комнатах было холодновато. Марина, наверное, обиделась на Данилова, потому что не предложила, по обыкновению, скоротать вечерок за рюмочкой чая. «Ну и ладно — по крайней мере неделю-другую проживу без романтических намеков», — подумал Данилов.
Неделю-другую, а там уже и Новый год. Данилов прикинул в уме свои перспективы относительно поездки в Москву, подумал о том, что стоит только выйти на работу Дударю, как тут же свалится с гриппом Цапникова (это Монаково, здесь иначе не бывает), и решил не откладывать на следующий год то, что можно и нужно сделать в этом.
Он наскоро поужинал баночкой шпрот, изумительно сочетавшихся с хрустящими ржаными хлебцами (впрочем, голодному человеку всякая еда замечательна, потому что желанна), запил их крепким чаем и позвонил Елене.
Трубку взял Никита.
— Мама руководит народом по городскому телефону, — доложил он.
— Что-то срочное?
Елена не особо любила это делать из дома.
— Какой-то Елизаров напился на линии.
— И что тут такого срочного? — удивился Данилов. — Снять его может диспетчер…
— Там еще кто-то с кем-то подрался.
— А-а-а… — протянул Данилов. — Тогда ясно. Как поживаешь?
— При таком объеме домашних заданий я существую, — проворчал Никита.
— Ничего, будет и на твоей улице праздник, — утешил Данилов, — большую часть срока ты отбыл, осталось совсем немного…
— А там институт, и все по новой… Грустно. До пенсии — целая вечность.
— Вот и радуйся этому, — серьезно сказал Данилов. — Потом поймешь, как это хорошо, когда до пенсии целая вечность, только поздно будет. Новости есть какие?
— Да какие тут могут быть новости — каждый день одно и то же.
— К гимназии привык уже?
В этом учебном году Никите, несмотря на его сопротивление, пришлось сменить школу из-за переезда на новую квартиру. Если старая была обычной школой ближнего Подмосковья, то новая оказалась гимназией с углубленным изучением предметов гуманитарной направленности.
— А что там привыкать? — вздохнул Никита. — Я же говорю, задают много, а в остальном все то же самое. Учителя — придурки, одноклассники — дебилы.
— Исключения хоть есть?
— Попадаются, — ответил Никита, не расслышав иронии. — Но мало. Англичанка вот хорошая, недавно институт закончила. Фигура как у манекенщицы, а глаза…
— При таких данных можно вообще не знать английского и считаться замечательным педагогом, — поддел Данилов.
— Она добрая, — гнул свое Никита, — орать еще не научилась и не обзывается. Даже ругается вежливо.
— Это как?
— Ну, типа: «Голубев, выйди, пожалуйста, из класса», а не «вон отсюда, мразь!».
Гимназическим нравам Данилов удивляться не стал: школа есть школа, как ты ее ни назови. Покойная мать, преподававшая русский язык и литературу в лицее, частенько сетовала на то, что большинство ее коллег совершенно не умеют разговаривать с людьми.
— Друзей в классе завел?
— Работаю над этим. — Никита явно был не в духе. — А вот и мама!
— Да, — послышалось в трубке.
— Привет! — Данилов постарался вложить в голос как можно больше теплоты. — Если ты еще занята, я перезвоню позже.
— Привет, нет.
— Вот и хорошо! А я сегодня неожиданно освободился в шесть вечера, и вот звоню…
Данилов не соврал: заведующий отделением отправил его спать домой, сказав, что в случае чего выдернет из дома Цапникову, а то у нее чересчур льготный режим работы — сутки через двое, а то и трое.
— Неужели соскучился? — притворилась удивленной Елена.
— Да! — подтвердил Данилов. — Стоит только закрыть глаза, как сразу же вижу твое лицо…
— Бездонные зеленые глаза, высокий лоб мыслителя, губки-ягодки и зубки-жемчужины… — продолжила Елена. — Ты там любовные романы писать еще не начал?
— Скоро начну, — пообещал Данилов, радуясь тому, что Елена шутит, значит, пребывает в более-менее сносном расположении духа. — И посвящу его тебе. Только сейчас я звоню не за этим, я насчет Нового года. Как-никак — семейный праздник.
— Да, — согласилась Елена. — Но не настолько, чтобы праздновать его в твоей реанимации.
— Конечно. — Данилов представил себе эту картину. — Но если вдруг я не сумею освободиться, то вы ведь можете по пути в Питер или обратно сделать небольшой крюк и заехать ко мне. Если я буду знать время вашего приезда заранее, то непременно буду свободен…
— Я так давно не была на празднике в общаге…
— Почему? — перебил Данилов. — Сходим в ресторан, попразднуем, обменяемся подарками, поболтаем, а потом я усажу вас в московскую электричку, и…
— Помашу ручкой!
«Далась ей эта ручка!» — с досадой подумал Данилов. — И через три часа вы будете уже дома.
— Звучит заманчиво… — Данилов не стал уточнять, к чему относятся эти слова — к тому, что через три часа Елена с Никитой окажутся дома, или к самому приглашению.
— А тебе это действительно надо?
— Что «это»? — переспросил Данилов.
— Чтобы мы приехали.
— Очень надо, иначе бы не приглашал. Зачем уточнять?
— Ну мало ли… Вдруг ты напился, под воздействием минутного порыва решил пригласить нас в Монаково и сразу же пожалел об этом.
— Давай не будем придумывать то, чего не было, а? Если один раз я позволил себе выпить немного виски, это не значит, что я должен ежедневно напиваться!
Данилов на самом деле не пил ничего спиртного с того раза. Не потому, что ограничивал себя, а потому, что не хотелось, да и поводов не было.
— Не заводись, Вова. — Голос Елены заметно смягчился. — Уже и спросить нельзя. Мы приедем к тебе четвертого января, подгадаем так, чтобы с утра пораньше. Кстати, ты не звонил на днях Игорю?
— Нет. А что с ним?
— Насколько я поняла, там очередная смена караула, причем очень эмоциональная.
— Откуда такие сведения? — Данилов не мог представить, чтобы Полянский стал делиться с Еленой сокровенным, максимум — мог просто оповестить о замене одной пассии на другую, не углубляясь в сферу эмоционального.
— Я звонила ему на днях, был у меня вопрос по его профилю, и краем уха слышала гневные вопли, которые шли фоном к разговору.
— Что за вопрос? — Данилов заподозрил, что поводом мог быть он сам, и немного напрягся.
— По поводу чудодейственного эффекта льняного масла, если тебе так интересно.
— А что оно такого делает, кроме послабления?
— Способствует похудению!
— Ну, это ясно и без Полянского — все слабительные средства способствуют похудению.
— Хотелось проконсультироваться со специалистом, — рассмеялась Елена.
Так на веселой волне и закончили разговор. Обрадованный Данилов, не откладывая, позвонил Полянскому. В периоды смены караула тот иногда нуждался в дружеской поддержке. Не столько в смысле советов и утешений, сколько в смысле выговориться и убедиться в правильности решения.
— О, глазам своим не верю, что звонит наш ссыльный каторжник!
— Ты уж определись — ссыльный или каторжник, — ответил Данилов. — Это разные виды наказания. А то нелогично получается. И лучше называть меня земским врачом. Ближе к реальности.
— К черту ссыльного каторжника! — не стал спорить Полянский. — Хочешь быть таким — будь. Как там земская жизнь?
— Бьет родниковым ключом по темени. Сам-то как?
— Уже нормально. — Голос Полянского слегка поскучнел. — Но что было… Шум и ярость, только без Фолкнера! Я, конечно, подозревал, что Маша очень эмоциональна…
Данилов хмыкнул. Прожить с женщиной несколько месяцев бок о бок и всего лишь подозревать, что та очень эмоциональна, — это уметь надо! Ах, Полянский, Полянский, мастер уклончивых выражений.
— …но не настолько, чтобы устраивать скандалы после того, как я деликатно предложил расстаться! Удивительно, как нежная дева за секунду превращается в разъяренную фурию!
— А еще она вязкая, как патока, — поддакнул Данилов. — Прилипчивая — не отодрать.
— Вот, даже ты успел заметить! — обрадовался Полянский.
— Да нет, не успел, — честно признался Данилов. — Просто ты обычно говоришь о своих бывших, что они вязкие, как патока или болото.
— Я? — удивился Полянский. — Ну-у… Может быть. Каждый раз думаешь, что встретил…
— …свою половинку…
— …а на самом деле оказывается…
— …что снова наступил в…
— …ту же воду. Вова, ты позвонил мне для того, чтобы поиздеваться?
— Нет, конечно, как ты мог такое подумать?! — возмутился Данилов. — Просто я так давно и хорошо тебя знаю, что мыслю в унисон с тобой!
— Слушай, а ведь мое расставание с Машей может плохо сказаться на твоей работе в Монаково, — спохватился Полянский.
— Умирающему сквозняк не страшен, — успокоил Данилов.
— У тебя проблемы со здоровьем?
— Нет, просто я имел в виду, что на моей работе, пожалуй, ничто не может сказаться плохо. Такая у нас обстановка. На днях родильное отделение закроют, а там и до нашего доберутся…
— И что тогда? Что ты будешь делать? Или тебе уже можно возвращаться?
— Насчет возвращаться я как-то не уверен, но можно переехать в другой район или в Тверь… Я, смею надеяться, зарекомендовал себя…
— Опять переезжать?
— Можно подумать, Игорь, что мне долго собраться! Забрал документы, собрал вещи и вперед! Нищему собраться — только подпоясаться. Мы, земские врачи, по всей России требуемся.
— Ага, сегодня только министерскую статистику видел: 150 000 врачей не хватает по стране, и где-то 800 000 среднего персонала. Только стоматологов переизбыток, почти в два раза.