Как я люблю запах моря, крики чаек и вид лодок, выплывающих из бухты и возвращающихся в нее. Я бегу по лужайке перед домом, слезаю с крутых ступеней, распахиваю ворота и лечу по тропинке, заросшей лесом.
– Не так быстро! – слышу я, как кричит бабушка. – У тебя шнурки развязались!
Я смеюсь. Бабушка всегда подымает шум по пустякам.
И вдруг я начинаю орать не своим голосом.
– Она была воот такая длинная! – показываю я руками. – И бросилась прямо на меня.
Смотрю в траву. Мельком вижу чешуйки, темные полосы и бусинки глаз.
– Да, – скрещивает руки Лукас. – В любом случае, даже если это и змея, то, скорее всего, простой уж. А они не ядовитые.
– Завяжи шнурки, – командует бабуля. – И больше не надо истерик.
Она протягивает руку, и на этот раз я хватаюсь за нее.
Пляж небольшой. Народу сегодня мало. Бабушка расстилает коврик, а дедуля не хочет садиться.
– Забава наша кончена. Актеры… – говорит он с закрытыми глазами, как будто стоит на сцене.
– О… Опять началось, – закатывает глаза бабуля.
Дедушка любит играть. Он директор театра и долгое время руководил одним из местных театров в Хэмпстеде – мимо него не прошел ни один спектакль, ни одна пьеса. Дедуля стал директором своего первого театра на западе Лондона в возрасте всего двадцати шести лет и вспоминает, что это был счастливый год – тогда же он познакомился с бабулей. Он рассказывал нам с Лукасом, что на тот спектакль «Укрощение строптивой» бабушку привела сама судьба. Ее лучшая подруга играла там главную роль.
– Ты должна познакомиться с Тимом, – сказала она бабуле в гримерке в тот же вечер после спектакля. – Он такой красивый…
Бабушка качает головой, потому что про «красивый» ничего не помнит.
– И тут я увидел ее, в длинном черном платье, с такими же прекрасными каштановыми волосами, как у тебя, Дженьюэри. И мы стали встречаться. Если бы я ее никуда не пригласил, кто-нибудь другой отбил бы ее у меня. Так что запомни мой совет, Лукас.
– Я не люблю девушек, – сказал брат, глядя на меня.
– Мы поженились через полгода. Бабушке было двадцать один.
Я думаю, что дедуля будет скучать по своей работе в Лондоне, но он не собирается выходить на пенсию. Он будет работать из дома – придумывать истории и подавать идеи для театральных компаний. Ему нужно время, чтобы написать собственную пьесу, а еще можно посмотреть, не нужен ли в какой-нибудь из местных школ «старый добрый преподаватель актерского мастерства».
Я помню, как дедуля, приходя домой, рассказывал нам, какие актеры потрясающие существа, уязвимые и великолепные одновременно. Иногда Лукас и я подражали ему, сидя на кухне. Лукас брал тетрадь по математике и представлял себе, что это на самом деле дедушкина пьеса.
– Дорогая! – ахала я, размахивая тетрадью в воздухе. – Это просто чудесно. Нам это так нужно!
Или же я садилась, скрестив ноги, вздыхала и возвращала тетрадь брату со словами:
– Это звучит просто ужасно!
И мы все смеялись, особенно дедушка, который находил все это очень близким к реальности.
Бабуля разворачивает бутерброды.
– Лукас, яйца или сыр?
– Я не буду.
Я чувствовала, что Лукас частично винил в переезде и меня тоже; он знал – надо мной издевались в школе, тогда как его любили. Почему же тогда именно ему пришлось уехать от своих друзей? Я замечаю, что бабушка сетует дедушке – Лукас почти не разговаривает с тех пор, как мы приехали. И вообще ходит как в воду опущенный. Бабуля смотрит на море, обхватив себя за талию.
– Даже зимой Мик приходил сюда, на пляж, в своих старых синих плавках и купался перед завтраком. По-моему, прохладно, а ты как думаешь, Лукас?
– Подумаешь, – отвечает дедуля, и мне становится смешно.
– Говори, что хочешь. Ты-то вообще никогда не плаваешь.
– Плаваю.
– С каких это пор? Докажи, – раззадоривает бабуля. Лукас наконец поднимает голову, хотя по-прежнему делает вид, что ему совсем не интересно.
– Какие ставки? – разминает дедушка мышцы.
– Если сможешь войти в воду, куплю тебе на ужин лобстера.
Дедушка скидывает с себя темно-синий джемпер (он всегда носит свитера, даже летом), сбрасывает обувь и стягивает брюки. Мне кажутся весьма забавными его тощие белые ноги.
Пока он бежит к морю в просторных трусах, бабушка и я хлопаем в ладоши. Несколько других семей останавливаются – смотрят и улюлюкают. Далее слышится «бултых!» и сразу же стон – вода, видимо, холодная.
– Вы должны оставаться в воде не меньше трех минут! – кричит бабуля.
Мы с ней обмениваемся улыбками, когда слышим смех Лукаса. Дедушка орет:
– Черт! Тут так холодно! Сколько еще мне тут сидеть?
– Наверное, мы просто чокнутые стариканы, да? – слышу я дедушкин голос. Я за дверью гостиной, а в руке у меня стакан молока. Уже поздно, но я не могу уснуть.
– Не чокнутые и не то чтобы совсем уж стариканы. Мне, например, всего лишь немножко за пятьдесят.
Дедушка смеется.
– Это ненадолго!
Бабушке пятьдесят девять.
– В этом доме так много всего нужно сделать, – вздыхает дедушка.
– Все будет хорошо, – отвечает бабушка. – Мик оставил нам кое-какие деньги, и если будет совсем туго, можно не все комнаты отапливать и есть печеные бобы на куске хлеба.
Повисает длинная пауза.
– Мы сделали правильный выбор, – продолжает бабуля. – Я знаю, трудно уехать из Лондона, но что бы сказал твой папа, если бы мы продали этот дом и кто-то превратил бы его в очередной отель? Здесь ведь жили несколько поколений твоей семьи. И я по-прежнему думаю, что…
– Что? – спрашивает дедушка.
– Что Элли была бы с этим согласна.
Это моя мама, Элеонора, для краткости – Элли. Я видела ее фотографии. Она была красивой. На снимках ее роскошные каштановые волосы были повязаны легкой косынкой, а полные губы накрашены ярко-красной помадой. Бабушка рассказывала, что мама любила красить волосы. Однажды даже покрасилась в розово-голубой. У нее была татушка в виде сердечка на лодыжке, и уже в двадцать лет мама курила и могла хорошенько выпить.
– Она была та еще штучка, и твой отец был сражен, – добавляла бабуля.
Если я спрашивала, почему папины родители не хотят с нами видеться, она обычно увиливала:
– Ты слишком молодая, чтобы понять. Да и потом, от этого хуже только им.
Но теперь мы с Лукасом понимаем. На свой последний день рождения Лукас закатил скандал: он узнал, что дедушка одного из его друзей кладет в его поздравительные открытки ко дню рождения десятифунтовые банкноты.
– Почему другие дедушка с бабушкой нам ничего не дарят? – спросил он.
– Проблема в том, что родители твоего отца не дали согласия на его свадьбу, – ответила бабуля, обменявшись с дедушкой взглядом, словно хотела убедиться, что мы готовы узнать правду.
– Они пригрозили, что, если он женится на маме, они его проклянут.
И прокляли. Просто взяли и вычеркнули его из своей жизни. Все мои бабушки и дедушки встретились лишь однажды – на похоронах мамы и папы. Бабуля рассказывала, что встреча была ужасной во всех отношениях. Слишком поздно было каяться.
– Элли любила приезжать сюда на летние каникулы, – говорит бабушка. – Я знаю, она не хотела бы, чтобы Джен оставалась в той школе. Клянусь, если хоть кто-то на нее здесь руку поднимет, я позвоню в полицию…
– В местной школе вроде как не терпят рукоприкладства, – говорит дедуля.
– Слышали, знаем. Учителям бы следовало разобраться, почему этот Тоби Браун такой задира, и перевоспитать его. Вряд ли дело здесь только в том, что она не такая, как остальные дети. Я не единственная бабушка, воспитывающая внучку. Тем более что с Лукасом, тьфу-тьфу, все хорошо.
– Он из другого теста, – возражает дедушка.
– Еще бы. Когда я смотрю его дневник, мне вообще кажется, что это не про моего внука: учителя пишут в отчете по успеваемости, что он удивительно вежливый и трудоспособный. Конечно, мне приятно, но…
– Он очень умный и способный.
Лукас отличник по большинству предметов, а по математике у него и вовсе лучший результат.
– Наверное, свое плохое настроение он предпочитает приносить домой…
– С Лукасом все в порядке, но если кто-то вздумает обидеть Джен, я их поколочу. Переведем ее на домашнее обучение, если понадобится, – говорит дедушка.
Бабуля смеется.
– Буду ходить в камзоле, а ты обращайся ко мне «сэр», – подмигивает дедушка.
– Конечно, Джен не такая упрямая, как Элли, но иногда, когда я смотрю на нее, я вижу свою маленькую девочку… – говорит бабушка.
– Иди сюда.
– Тимоти, я тут подумала.
– Ага.
– Может, нам стоит начать ходить в спортзал?
Дедушка начинает отчаянно хохотать. Его экзерсисы ограничиваются перелистыванием страниц и вставанием с дивана.
– Дети – это все, что у нас есть, и нам нужно быть в форме. Так что давай договоримся – как только возникают какие-то проблемы, сразу же пойдем к врачу. Ладно? – говорит бабушка.
– Ладно, – соглашается дедушка.
Наконец я открываю дверь и вижу, как они сидят на диване, обнявшись. Бабушка приподнимается с места:
– Я думала, ты пошла спать, милая.
Рукавом кофты она незаметно протирает глаза.
Они освобождают для меня место, и я забираюсь между ними. Бабуля продолжает:
– А я как раз говорила дедушке, как мы все будем тут счастливы.
У нее снова появляется этот непринужденный тон.
– Бабушка, а что будет, если вы с дедулей умрете? Кто будет тогда присматривать за нами с Лукасом? – спрашиваю я.
Они обмениваются взглядами.
– Мы еще проживем долго, даже успеем вам надоесть, – говорит дедушка.
– И все-таки? – не отстаю я.
– Ничего, – отвечает бабуля и гладит меня по волосам, как всегда, с самого моего детства. – Хочешь, расскажу тебе кое-что, Дженьюэри? Когда ты родилась, я держала тебя на руках двадцать минут. До сих пор помню лицо твоей матери – измученной, но такой счастливой. «Смотри, мама, у меня дочка, маленькая доченька», – сказала она, поправляя свой цветастый халат, а потом спросила, не хочу ли я взять тебя на руки. Я, конечно, дождаться не могла.
Бабуля легонько подталкивает меня.
– И тогда я представилась. Просто сказала: «Привет» – тогда мы еще не успели придумать тебе имя. И добавила: «Я твоя бабушка, и я всегда буду рядом».
Дедуля и бабуля советуют мне лечь в постель и помолиться на ночь, чтобы завтра был солнечный, ясный день.
– Спи спокойно, мой ангел. Утро вечера мудренее, – обещает бабуля.
Я выхожу из комнаты, я слышу шаги и замечаю спину Лукаса, который несется по коридору. И убегает к себе. Может быть, он тоже не мог уснуть? Что же он успел услышать? Почему он не пришел к нам? Иногда я хочу понимать, что творится у моего брата в голове.
5
2014 год
Громко и противно звонит будильник. Спад запрыгивает на кровать, приземлившись мне прямо на голову, а потом снова начинает прыгать по комнате. Я еле-еле продираю глаза. Вчера была вечеринка по случаю ухода Джереми на пенсию, и я медленно начинаю понимать, почему мне настолько плохо. Прямо хоть оставайся дома и пролежи весь день в кровати. Нет уж, бабуля, вовсе утро вечера не мудренее. Оно такое же. Или даже хуже.
Я иду в комнату Айлы, готовая натянуть на себя знакомую маску «пора вставать!», поражаясь по пути, как бабуле с дедулей удавалось сохранять такой цветущий вид, хотя они пережили вещи и похуже, чем то унижение, которое случилось со мной вчера вечером.
– Тянемся еще раз, – говорю я дочери. Мы уже позавтракали. Айла в своей комнате, лежит на мате. На стене позади ее кровати нарисованы звезды; в углу стоит ее письменный стол, заваленный всякими рисунками, раскрытыми книгами. На самом видном месте – великолепный розовый магнитофон, громко поющий «Last Friday Night» голосом певицы Кэти Перри.
Айла извивается и не дает мне схватить свою ногу.
– Не хочу больше! Зачем это делать все время? – упирается она.
– Ты все сама прекрасно знаешь.
Мышцы Айлы деревенеют, если не делать гимнастику по утрам. Я держу одной рукой ее правую ногу, а другую руку кладу на колено, понимая, почему физиотерапевтов часто недолюбливают так же, как агентов по недвижимости. Айле одиннадцать, и она до сих пор как пушинка, ее ноги болезненно худые. Только теперь она выше. Айла морщится, когда я растягиваю ее вторую ногу.
– Еще раз, – говорю я.
– Где-то я это уже слышала, – отвечает она.
Я пропускаю ее слова мимо ушей и продолжаю:
– А теперь перевернись на бок, колени вместе.
Жду, пока она перевернется.
– Если не будешь делать гимнастику, всю жизнь буду кормить тебя одним горохом.
Мы смеемся, поем вместе с Кэти Перри, и на мгновение я даже забываю, что мне нужно будет сегодня снова увидеться с Уордом.
– Здравствуйте, вы позвонили в «Шервудс»! Меня зовут Надин. Чем я могу помочь? – пропевает Надин в телефонную трубку, когда мы со Спадом проходим мимо ее стола. Мое сердце бешено колотится – я слышу голос Уорда со второго этажа. Увидев, что он идет по коридору, я впрыгиваю в свой кабинет, споткнувшись о коробку с брошюрами. Прыгаю на одной ноге, отчаянно пытаясь подавить жуткую боль, хотя ужасно хочется кричать и ругаться. Отпускаю Спада, и тот сразу же несется к Надин и ее баночке с угощением. Если войдет Уорд, нужно делать вид, что очень занята, работаю не покладая рук. «Держись, займись чем-нибудь и сделай вид, что работаешь», – думаю я, разбирая кипу фотографий дома в Саффолке, которые будут опубликованы в следующем месяце в «Кантри Лайф». Компьютер с шумом оживает. Я сажусь, потирая ногу. Тридцать одно новое сообщение, в основном просьбы предоставить брошюру. Когда я вижу письмо от миссис Хук с приложением, мне становится страшно. Пожалуйста, пусть это будет не очередная заметка о ее доме. В офис входит Надин, и Спад за ней.
– Люси уже в конференц-зале. Уорд хочет тебя видеть. Слишком ты быстро вчера ушла, – говорит Надин.
– Айла, – бормочу я, почесывая голову.
– Этот Уорд – забавный типчик, – шепчет Надин. – Прямо в стиле Хитклиффа.
Я беру блокнот и опускаю взгляд на Спада, вспоминая старые добрые времена.
– Ни одна другая собака не улыбается, как наш маленький Спад, – имел обыкновение говорить Джереми, сажая Спада себе на колени и угощая его всякими вкусностями.
– Как ты думаешь, взять мне его с собой? – спрашиваю я Надин.
Зал заседаний находится рядом с бывшим офисом Джереми, теперь уже офисом Уорда. Стол здесь огромный – на восьмерых, на стенах – принты из архитектурного «дайджеста», в противоположном конце зала – телевизор, над ним – компьютерный монитор для ежедневных совещаний онлайн. Я сажусь рядом с Люси, вторым ассистентом Джереми. Мы с ней прекрасно ладим, еще с самого моего собеседования. Она трудолюбивая и хохотушка, и я получаю удовольствие от ее отношений с Грэмом. Уорд еще разговаривает по телефону. Люси шепчет:
– Это его жена. Представляешь, она считает, что он вчера слишком поздно вернулся. Спенсер говорит…
– Да не слушай ты этого Спенсера, – обрываю я ее и тут же спохватываюсь:
– Что?
– Похоже, у них с женой не самые шикарные отношения.
Люси слегка за тридцать, она стройная, с длинными светлыми волосами, которые носит либо распущенными, либо в хвосте. Она курит как паровоз, пьет кофе, словно воду, и вечно в ожидании, когда же ее долгосрочный бойфренд, программист по имени Джим, предложит ей наконец руку и сердце. Каждый раз, когда они куда-то уезжают на выходные или в отпуск, мы, затаив дыхание, ждем важного известия, но когда Люси приходит в офис, она всегда идет прямиком к своему столу, избегая с нами контакта, и мы знаем, что вопросы излишни. Сначала она работала в сфере финансов, но ненавидела все, что связано с денежными потоками и финансовыми отчетами, к тому же перспектива просидеть полжизни в офисе ее тоже не радовала, так что она скрепя сердце пошла по стопам своих родителей – те оба работали в сфере недвижимости.
– Дома слово «обмен» вызывало приступ истерики или острую головную боль, а потом следовали душераздирающие разговоры с посредниками. Я поклялась, что никогда не возьмусь за такую работу, – поведала она мне как-то раз. – Вроде бы получилось. А твои родители?
Каждый день кто-нибудь невольно напоминает мне о моем детстве, бередит рану на том месте, где должны быть родительская любовь и забота.
– Потрясающую речь ты вчера толкнула, Дженьюэри! – говорит Люси и поглаживает Спада под столом. – А я и забыла про бутерброды с собачьим мясом. Забавно.
Вокруг с подносом кофе и пачкой шоколадного печенья суетится Надин, все время добавляя, что скоро будут готовы еще и бутерброды с ветчиной. Пожалуй, бутерброд с ветчиной – единственный приятный момент утреннего совещания, но из-за него мои брюки скоро мне станут малы окончательно.
– Верно, – говорит Уорд, войдя в комнату и сев во главе стола. На нем костюм, бледно-голубая рубашка, галстук в полоску и очки с темной оправой.
– А где… – он смотрит на пустой стул, – Грэм?
Грэм – третий ассистент Джереми. Он просто забалтывает богатых клиентов, и именно благодаря ему мы еще хоть как-то держимся на плаву.
– О, вы же знаете Грэма! – щебечет Надин. – Мы обычно не проводим собраний по четвергам, так что он вообще может быть не…
– Все должны приходить вовремя, есть встреча или нет.
Спад громко гавкает, и Уорд подпрыгивает от неожиданности.
– Ну, тогда начнем без него, – говорит он.
Спад снова лает, виляя хвостом – он ждет от Уорда внимания и, наверное, какого-нибудь лакомства.
– Дженьюэри! Оно может остаться здесь, – произносит Уорд, глядя сквозь меня. – Но вы должны за ним следить.
Я киваю.
Оно? Оно?
Надин разливает кофе и передает всем по чашечке. Если бы тут был Джереми, мы уже поговорили бы о погоде и обсудили свежие серии «Жителей Ист-Энда» или «Правительства».