– Самойло Иванович всех офицеров созывают. Они у церкви сейчас. Возле пушек… Вот, – денщик протянул офицеру флягу. – Промочите горло, Леонид Андреич.
– Спасибо, братец, – подпоручик жадно припал потрескавшимися губами к горлышку. Сделал несколько небольших глотков, только кадык дергался. Потом прополоскал рот и с видимым усилием заставил себя выплюнуть воду на землю. Денщик, принимая флягу, отнесся к этому с пониманием. Сам служил не первый год и знал, что чем меньше всего внутри, тем больше шансов выжить при ранении в живот или пах. – Доложи, сейчас буду.
– Слушаюсь, вашбродь.
– Стой. Много полегло?
– Не могу знать, вашбродь, – не по-уставному пожал плечами солдат. – Шульц сейчас господина майора перевязывает. У него и узнаете.
– Командир ранен? Тяжело?
– Нет, чуток плечо зацепило. Самойло Иванович и перевязываться-то не хотели, но немчура ж разве отстанет.
– Ладно, ступай…
Живительная влага сделала свое. Звон в голове поутих, мысли прояснились, туман перед глазами развеялся, и только тошнотворный запах пороховой гари все еще витал в воздухе.
Именно эта вонь, стоны раненых и чужой говор, доносившийся от турецких позиций, напоминали подпоручику Брянского полка Леониду Бурому, что он не спит. И что жаркое раннее утро июля семьдесят четвертого года может стать последним в его не столь уж длинной жизни.
«Интересно, какая смерть мне суждена? – мелькнула вдруг отстраненная мысль. – Пуля пробьет голову или клинок пронзит сердце? А, будь что будет, лишь бы не искалечило, а сразу наповал…»
Виденье безногого инвалида на костылях, с обезображенным лицом, так ясно встало перед глазами, что подпоручик даже головою потряс, отгоняя наваждение, и перекрестился. «Помилуй мя, Боже…»
Леонид оглядел поле боя. Увиденное радовало: ряды защитников Ялтинского редута, казалось, и не поредели, тогда как трупы азебов плотно устилали все предполье. Если б не двадцатикратно превышающая численность врага, можно бы и викторию праздновать. Но турок слишком много. Они высадили в устье Водопадной такой огромный десант, что смогли окружить Ялту со всех сторон. И без помощи извне защитникам поселка долго удерживать позицию не удастся.
Так это или нет, бой покажет. А пока следовало поторопиться. Уж коль командир спустился с наблюдательного пункта, значит, ему есть что сказать младшим офицерам.
Салтанов сидел на зарядном ящике, набросив китель на плечи, и что-то негромко втолковывал старшему артиллеристу. Остальные офицеры – капитан Михачевский, поручики Берлзиев и Ачкасов были уже здесь. Жадно курили и допрашивали лекаря. Еще бы, не одного Леонида волновали понесенные потери. Две роты против целого экспедиционного корпуса – тут каждый мушкетер на счету.
– Как я уже имел честь сообщить, господа, убитыми двенадцать будет. Девять человек насчитываю тяжелораненых. И два десятка младших чинов имеют ранения средней тяжести, но все ходячие. Кровь легкораненым солдатам останавливают фельдшеры, а потому доложить об их численности не имею возможности.
– Да кто бы их считал, Отто Карлович, – отмахнулся Михачевский. – В обороне не бывает легкораненых.
– Господин премьер-майор… – кивнув товарищам, попытался доложиться командиру подпоручик. Не самый младший по званию, с учетом артиллерийского прапорщика и подъесаула донцов, но не столь давно получивший второе офицерское звание, Бурый никак не мог избавиться от вколоченной в училище привычки.
– Бросьте, подпоручик, не до Устава сейчас, – оборвал его Салтанов. – Господа, прошу ближе. Побережем голос, пригодится еще… – Майор дернул себя за ус, как всегда поступал в минуты крайнего раздражения. – Итак, по имеющимся сведениям нам противостоит шеститысячный корпус Гаджи-Али-бея… Егеря Колычева оставили Алушту и отступили. Мы оказались в окружении, а восемь донцов, коих я отрядил с донесением в штаб, погибли.
На немой вопрос офицеров Салтанов дернул за ус еще сильнее.
– Видел… в подзорную… Азебы воюют неважно, но лучники неплохие, мать их гаремную… В общем, помощи ждать не приходится. А посему считаю целесообразным прорываться с боем. Пока к туркам не подошли янычары паши Бекира. Эти хоть и не чета нашим молодцам, но и не толпа крестьян-ополченцев. И с ружьями… Скоро полдень. Голомозые[7] по своему обыкновению отобедают и попрячутся в тень, пережидать жару. Вот по самому солнцепеку мы и пойдем.
– А пушки? – капитан второй роты Михачевский разрешил себе перебить командира. – Бросим туркам?
Словно в ответ на его слова, со стороны артиллерийской позиции зазвенели кувалды.
– Заклепаем, – произнес Салтанов, хотя в его пояснении уже никто не нуждался. – Тяжелораненых на носилки. Внутрь каре и быстрым шагом вон к тому лесу. Успеем укрыться, у многих будет шанс уцелеть. Здесь – как один поляжем. Или у кого-то будут другие мнения? Прошу, излагайте, господа. Приказа я еще не отдавал… И хоть мы не на флоте, предлагаю начать с младшего по возрасту и званию. Слушаем вас, Леонид Андреич.
– Надо уходить, – кивнул Бурый, заметив при этом некоторое удивление на лице командира. Интересно, почему кавалер ордена Георгия Победоносца может быть уравновешенным и предусмотрительным, а он должен геройствовать? Молодость не всегда тождественна глупости. Или командир хотел услышать, что его офицеры готовы умереть, но не отступить без приказа? Так и приказа защищать поселок любой ценой тоже не было. Задержали десант, сколько смогли, пора и честь знать. Кроме истории о трех сотнях спартанцев, что сумели остановить у Фермопил целую армию персов, о подобных случаях больше и не упоминается историками. Но там и обстановка другая была…
Остальные, в том числе и капитан Михачевский, чуть замешкавшийся с ответом, придерживались такого же мнения. Попытка прорваться из окружения с боем хоть и не покрывала брянцев славой, но и не клеймила бесчестьем. А еще дарила русским воинам надежду выжить.
…Как и рассчитывал премьер-майор Салтанов, разомлевшие от жары и дремлющие после обеда, турки спохватились, когда русское каре преодолело почти половину открытой местности. А пока командиры сумели навести какой-то порядок в возникшей суматохе и организовать преследование, до спасительного леса оставалось рукой подать. Просветлев лицами, мушкетеры даже поддали чуток, только окриками офицеров удерживая строй и не срываясь на бег. Казалось, еще несколько мгновений, и все… Но не в этот раз.
Опытный, прошедший не одно сражение, премьер-майор не мог не знать, что пехотное каре способно успешно обороняться, пока сохраняет целостность строя. Что совершенно невозможно в лесу. Но место боя выбирать не приходилось. Ялтинские склоны не милая сердцу степь… И не ошибся – как только мушкетерские роты шагнули между деревьев, каждый стал сам по себе. Теперь тысячной толпе османцев противостояли не стрелковые роты, а такая же толпа русских. Лучше вооруженных, более дисциплинированных, но в гораздо меньшем числе.
В закружившей свистопляске, отбиваясь от басурман, выскочивших словно из-под земли, подпоручик Бурый с горсткой солдат всего на пару шагов приотстал от основных сил и, как ни пытался нагнать своих, с каждой последующей стычкой расстояние только увеличивалось.
Этим тут же воспользовались турки. Они, как пчелы улей, облепили десяток русских, с визгом и дикими воплями наскакивая со всех сторон. Причем, похоже, подкрепление к ним все же успело подойти. Потому что привычных к луку азебов сменили более умелые в рукопашной схватке башибузуки. Удалью и презрением к смерти вполне оправдывая название своего отряда. Хорошо хоть ялтинские склоны да лес заставили голомозых спешиться и оставить в обозе длинные пики, – а уж с одной саблей супротив штыка не так сподручно.
Непрерывно поминая государя-батюшку, пресвятую Покрову и общую многострадальную мать, Леонид выстроил горсточку солдат в некое подобие каре, больше напоминающее треугольник со стороной в пять штыков, встал впереди и повел на прорыв. Умышленно забирая чуть в сторону от общего движения, так как позади арьергарда основных сил русских рот башибузуков набежало – не протолкнуться. Сперва вниз по склону, набирая разбег, а потом – не дав басурманам разгадать маневр, опять вверх.
Небольшой отряд хоть и более уязвим, так зато и маневреннее. Даже самому Суворову не удалось бы вот так, мгновенно развернуть на бегу ротное каре, как подпоручик Бурый – свой треугольник. И поскольку бросившиеся в погоню башибузуки не ожидали этого, основная масса турок, вопя во все горло и визжа от злости, не успели остановиться и пронеслись дальше, вниз по склону. Тем более что в спину их подталкивали товарищи, ничего не видящие, но торопящиеся достать убегающих гяуров.
Притормозить успели только самые последние. Да и от тех, пока развернулись, десяток русских успел оторваться шагов на двадцать… С учетом того, что сюда спешила не одна сотня свежих азебов, выигрыш не столь существенный, но все же.
И тут взгляд Леонида зацепился за нечто, чего в данной местности попросту не могло быть!
Хотя кто знает, что и как тут было на самом деле, скажем, лет двести тому? Когда побережье Черного моря осваивали греки Ольвии и Херсонеса. Может, именно отсюда и открывался самый лучший вид на побережье? Поэтому и возвели прежние хозяева морской сторожевой пост, каменные руины которого только сейчас углядел подпоручик Бурый – все еще возвышающуюся над местностью полуразрушенную цилиндрическую башню, отдаленно напоминающую сильно раздобревший минарет мусульман, или, если на европейский манер, донжон.
– Братцы! Будем жить! Все за мной!
Вообще-то решение было не лучшим, но так уж устроен человек, что всегда ищет защиту за толстыми стенами. Да и пробиваться вдесятером совсем не то, что двумя ротами. Чуть раньше или позже, но их догонят и сомнут. А добить солдат по одному много умения не надо. Зато закрепившись в руинах, мушкетеры могли бы и дух перевести, и раны перевязать. Артиллерии у турок нет, а без нее выбить засевших в башне русских не так просто. Даже без воды и провизии есть шанс продержаться несколько дней. А там видно будет… Может, ишак заговорит, а может – эмир умрет. Десант высадился удачно только потому, что их тут не ждали, но как только в ставке узнают о нападении, к Ялте выдвинется не один полк.
Жаль, что с ним всего дюжина солдат. Сюда бы взвод, и неделю оборону можно держать. Тем более что в таких сооружениях зачастую и потайной колодец имеется.
Конечно, все это подпоручик додумывал на бегу. Слыша топот множества ног за спиной, он даже не оглядывался, уверенный, что солдаты, получив приказ, последуют за офицером. А потому, когда Бурый, перепрыгнув через груду осыпавшихся камней, развернулся лицом к противнику и никого не увидел, – подпоручик, мягко говоря, опешил.
Вот склон, по которому он бежал. Вот камень, на котором едва не оскользнулся и не упал. Вон там – верхушка Ялтинской церкви… Леонид Андреевич помотал головой и провел ладонью по лицу. Золоченого креста не было видно. Зато вокруг стояла невообразимая для боя, гулкая тишина. Оглох? Контузия?
Поручик промокнул ухо многострадальным платком, но крови на нем не увидел.
А в следующее мгновение, словно воздушная волна от близкого взрыва, Бурого толкнуло в грудь и силой отбросило назад. Внутрь древних руин… Офицера чувствительно приложило спиной и затылком о каменную стену, и свет вокруг погас.
* * *Давненько Леонид не чувствовал себя таким утомленным. Словно в один присест перелопатил годовую отчетность целого холдинга. Голова уже даже не болела. Мастер Сирко умудрился впихнуть нее столько, что содержимое черепа Бурого практически превратилось в монолит. А кость, как всем известно, болеть не может…
Бурый даже толком не помнил, что и как с ним происходило за несколько последних часов.
Сперва мастер оружия напоил его каким-то отвратным варевом. После употребления которого ученик конкретно уплыл. На пару часов, не меньше.
Приход был ярким, неожиданным и… однообразным. В этих видениях домосед и добродушный увалень Леонид все время сражался. В одиночку и в составе отрядов. Дубиной, мечом, шпагой и саблей… Его противниками были хищники и люди. А раз или два – как бы и не совсем люди. Одни видения были такими же четкими и яркими, как то, где он сражался с турками на склонах Ялтинских гор. В других подробности стычки стерлись и забылись, но ощущение осталось. И еще многое и разное промелькнуло в разгоряченном воображении, чтобы низвергнутся бурным потоком обратно в забытье. Но еще один бой запомнился невероятно отчетливо. Их отряд шел на приступ какой-то крепости. И Леонид, обнаженный по пояс, бежал впереди других, размахивая над головою малиновым флагом. Наверно, именно эта деталь и зацепилась за память. Потому что Бурый не был знатоком геральдики и вексилогии[8], а соответственно не смог понять, на стороне кого сражался.
Когда Леонид очнулся, пот стекал с него ручьем, и это не образное выражение. Все тело ощущалось как одна большая отбивная котлета с косточкой.
– Терпи, казак. Вырастешь – атаманом станешь… – Мастер Сирко приложил к губам ученика большую чашу. Знал, что тот сейчас не в состоянии удержать даже голубиное перышко. – Пей.
Целительная влага наполняла тело, как выжатую губку, с каждым глотком унимая боль и возвращая к жизни.
– Что это было, мастер?
– Память крови, – без тени усмешки ответил тот. Впрочем, это ничего не значило. Начальник городской налоговой иной раз и не такую ахинею мог вещать с совершенно серьезным видом. – Роду ты отменного, но и сора всякого в твоей башке на троих намешано. Ладно, приходи в себя, будем дальше работать…
Он еще что-то говорил, но Бурый в это время снова пошел на штурм крепости. Чуть-чуть оставалось поднажать, чтобы она пала и белый флаг поднялся над главной башней… А потом и погулять не грех. Возрадоваться, что живой, и товарищей помянуть. Сложивших головы в славной баталии.
– Ну, что ж. Все как я и предполагал. Понять за одно занятие природу боевого транса, в который ты впадаешь, когда злишься, не получилось, – развел руками мастер оружия. – Тут надо постепенно погружаться. А еще лучше, пройти полный этап превращения. И чем раньше до наступления полнолуния, тем лучше.
– Я что, оборотень?
– Не совсем, – мотнул чубом Сирко. – Я хочу сказать, что твоя телесная оболочка остается прежней. А вот что происходит с духом – надо смотреть… Полнолуние только проверка. Если сможешь во время Лунного зова ввести себя в состояние измененного духа и по своей воле вернуться – значит, устоишь и во всех других случаях. А пока я только одним могу помочь – дать узду на твоего зверя.
– Какую?
– Хороший вопрос, – нахмурился Сирко. – Трудное время… От старого люди отреклись, а в новое нет веры. А ну, перекрестись?..
Леонид машинально наложил крестное знамение. Не прошли бесследно бабушкины наставления. Нет, верующим он не был и в церковь за всю жизнь не больше пары десятков раз хаживал. В основном по случаю свадьбы или поминок. Но выученное в детстве остается на всю жизнь.
– Добро, – неожиданно обрадовался мастер. – С этим и поработаем. Из каких бы глубин ни черпал дух зверя свою силу, но и православие в твоем роду насчитывает не один десяток поколений. Должно справиться.
– Не понимаю.
– Забудь, – отмахнулся Сирко. – Не во всем обязательно разбираться. Важно уметь пользоваться. Сейчас я тебя усыплю и приказ нужный дам. А ты одно запомни: накатит, крестись. На какое-то время хватит.
– А потом?
– Если случится у тебя это потом, – очень серьезно ответил мастер, – загляни ко мне. Тогда и покумекаем.
Часть вторая. Первая фаза эксперимента
Реальность виртуальная. Время игровое
Глава восьмая. Там живут несчастные люди-дикари
Всего лишь на два или три десятка шагов Виктор успел отойти от Перепутья, и вот – за спиной глухая скала, а впереди небольшая полянка с вросшим посередке валуном. Не диким…
То есть камень, конечно, самый натуральный – замшелый и в меру обветренный, но со стороны, обращенной к Виктору, гладко отесанный, наподобие стелы. И даже покрытый целой россыпью непонятных значков, явно искусственного происхождения.
– М-да, вот и наглядное пособие того, что поспешишь – людей насмешишь, – пробормотал Лысюк. – Надо было все-таки задержаться в Гимназиуме и освоить многоязычие. Не пришлось бы теперь гадать, чего там нацарапано – «Добро пожаловать», или «Ахтунг! Двери закрываются!».
Виктор осторожно подошел ближе к камню и убедился, что тот действительно поставлен здесь не для красоты. Влево и вправо от него вились две тропинки. Левая – едва заметная, почти совсем не хоженая. Тогда как правая была утоптана не одним десятком сапог. Именно сапог, а не копыт или лап. Кто-то из последних проходивших через Перепутье попал сюда в дождь, и оттиск подошвы все еще был запечатлен в подсохшей грязи.
Тот же след подсказал Виктору, что между тем человеком и ним самим по тропинке больше не ходили. Поскольку края оттиска немедленно осыпались, стоило к ним прикоснуться. Супесь не глина и особой стойкостью не отличается… Логично, в общем-то. С учетом того, что выход из Гавани закрыт.
– А не тот ли это перекресток, о котором упоминал Жнец? Вопрос. Что ж, не будем гадать и пойдем вслед за большинством. Во-первых, часть их наверняка умела читать и выбор делала осознанный. А во-вторых, мне же подельнику Ястреба весточку передать надо. Значит, не в пущу прятаться, а к людям пробираться…
Виктор водрузил рогатину на плечо. С непривычки она ему только мешала: наперевес – слишком длинная, использовать как посох – неудобно. Того и гляди, себе же глаз выколешь. Только на плече и нести, как кол.
Сразу за поляной начинался лес. Не пригородная зона, где мусора больше, чем чахлых кустов, а настоящая дикая «зеленка».